Падение Эбнера Джойса - Генри Фуллер
Вот уже в течение года или двух близнецы с поразительным проворством и ловкостью вырабатывали свои «булавки» и «иголки». Иногда рукоятку крутил Ричард, а Робин прикладывал к точильному камню бедные, несчастные булавки, иногда они менялись местами, но в любом случае дело шло так, что, по общему мнению, комар носа не подточит. Теперь близнецы расширяли поле своей мошеннической деятельности. Они оказались непревзойденными мастерами этого искусства. Близнецы назубок знали все законы о мошенничестве и средства обходить их, равно как и возможности, которые открывали перед ними новые законопроекты. Они прекрасно знали, в каком штате колесо можно крутить без оглядки, а в каком держать нос по ветру, где можно не церемониться с намеченной жертвой, а где ее крик может привлечь внимание и вызвать появление спасательной команды из какого-нибудь дурацкого комитета. Им было известно, когда мошенничество пресекалось в корне и в каких случаях существующее законодательство было совершенно бессильно. Им были ведомы и меры наказания и способы уклониться от него. «Знать досконально законы штатов и всегда немного опережать их» — таково было их нехитрое правило.
Нельзя лишать человека права извлекать выгоду из собственного открытия — вот почему никто почти не подвергал сомнению право близнецов нежиться в лучах своей славы, хотя эта слава и вызывала кое у кого зависть. Их можно было встретить в самых фешенебельных местах — в опере, на скачках, на площадках для гольфа. Им завидовали, ими восхищались. Завидовали молодые люди, безуспешно пытавшиеся добиться того же, чего добились близнецы; восхищались молодые женщины, видевшие единственный смысл жизни в том, чтобы заполучить как можно быстрее и как можно больше земных благ и выставить их напоказ.
Нужно ли говорить, насколько Ричард Моррелл, окруженный таким вниманием, был доволен собой. Потребовать и получить — означало для него одно и то же. Именно поэтому в одно свежее октябрьское утро, за игрой в гольф в «Смоки Холлоу», между пятой и шестой лунками, он сделал Вирджилии предложение и уверенно ждал ее ответа. Но Вирджилия тут же дала понять, что он не подходит — во всяком случае, для нее. Она принадлежала к той категории людей, на которых не производят впечатление ни большие кареты с четверками лошадей — как бы оглушительно ни звучали нестройные трубы грумов, ни обеды в загородных клубах — какая бы громкая болтовня ни велась за ними и как бы внушительно ни выглядели ряды высоких бутылок. Побагровевший более обычного, он сидел в одиночестве на веранде клуба и, приводя в трепет официанта, хмуро вопрошал свой пустой стакан:
— Что же происходит с этой девицей? Если я не нужен ей, то кто же ей нужен?
Вирджилии нужен был человек родственный по натуре, человек, который понимал бы и разделял ее устремления к тому, что она называла Высшими Идеалами. Ей нужен был джентльмен, нужны были воспитанность и утонченность — пусть даже в ущерб другим качествам. Меньше всего она нуждалась в «кормильце», «хозяине дома», мальчике на посылках или деловой машине. «Мы должны жить, — мысленно представляла она свой матримониальный идеал, — а не растрачивать жизнь, накапливая средства к жизни, пока не обнаружится в конце, что уже слишком поздно начинать жить». Почти такого же мнения придерживалась и столь отличная от нее по характеру Пресиоза Макналти, которая была готова отбросить честолюбивые планы, взлелеянные ее матерью, и поступать самостоятельно. Разница заключалась лишь в том, что Пресиозе нужны были не столько воспитанность и родовитость, сколько «темперамент». Ее не столько интересовал какой-нибудь сухой делец, как бы он ни преуспевал в накоплении земных благ, сколько решительный искатель приключений, который мог бы доставить ей полную возможность узнать настоящую жизнь со всеми ее радостями и невзгодами.
— Нет ничего ужаснее, чем заранее выработанная программа, — заявляла Пресиоза. — Если бы завтра было раз навсегда определено все мое будущее, послезавтра я умерла бы со скуки. Спектакль, идущий без перемены декораций (Пресиоза и тут оставалась неисправимой театралкой), — как это неинтересно!
XII— Ну согласись же помочь хромой уточке перебраться через перелаз! — говорил Маленький О’Грейди. — Будь паинькой, Гоуэн, дай бедняге возможность поработать у тебя. У Мордрета студия не лучше твоей, так что и обращаться к нему нет смысла, а у Шталинского сидит натурщица. Сделай это ради меня! Ведь это я вовлек тебя в работу по отделке банка и дал возможность зашибить деньгу. Ты просто обязан предоставить Игнасу на несколько часов свою комнату — не может же он писать портрет с девушки в своей дыре!
— Вот так вовлек! — ухмыльнулся Гоуэн. — Ты хотя бы сказал, кто в этом деле участвует, как оно подвигается и сколько нам отвалят за него. Тогда я поделюсь с вами студией.
— Но разве я не посетил их? — воскликнул Маленький О’Грейди. — Разве я не выступал на совете директоров? Разве я не убедил архитектора помочь мне? Разве мне не поручено отделать камин в приемной президента? А если Игнас нарисует портрет любимой внучки одного из этих... Да, сэр, я разговаривал с ними, как бизнесмен с бизнесменами, и они почувствовали это! Они солидные, деловые люди и отнесутся к нам с должным уважением. Не беспокойся! Через год ты будешь ходить в брильянтах и скажешь: «Ты осыпал меня драгоценностями, О’Грейди!» Ну, так дашь комнату Игнасу?
— Но разве он пишет портреты?
— Она думает, что он пишет! А мы представляем собой то, что женщины думают о нас. Что касается меня, то я верю, что он может делать все. Позволь бедняге проявить себя!
— Но что же можно сделать за час или два?
— Познакомиться с ней, — ответил Маленький О’Грейди.
О’Грейди появлялся и исчезал в «Храме Искусств», когда ему заблагорассудится, чувствуя себя там так же уверенно, как и в «Крольчатнике». От него-то Пресиоза и услышала
