Тайна леди Одли - Мэри Элизабет Брэддон
Отставной капитан мгновенно протрезвел.
– Что я наделал! – прошептал он. – Господи, что я наделал!
– Седьмого сентября в два часа дня Джорджа Талбойса, живого и здорового, видели в поместье Одли-Корт в Эссексе, – безжалостно продолжал Роберт.
Он помолчал, чтобы посмотреть, какой эффект произвели эти слова. Старик не шелохнулся; он сидел, дрожа, скованный ужасом.
– Седьмого сентября в два часа дня, – повторил Роберт, – моего друга, живого и здорового, видели в вышеупомянутом поместье. С того дня и часа, как я выяснил, его уже никто никогда не видел. Я предпринял все шаги, которые бы привели к установлению его местонахождения, будь он жив. Я делал это терпеливо и осторожно, поначалу даже с надеждой. Теперь я знаю, что он мертв.
Роберт был готов ко всему, однако выражение мучительного ужаса, исказившее изможденное лицо мистера Молдона, когда он произнес последнее слово, стало для него неожиданностью.
– Нет! Нет! Нет! – завопил старик. – Не говорите этого, ради бога! Даже не думайте! Все что угодно, только не это! Его могли похитить, ему могли дать отступные, чтобы ушел с дороги, но не убить, нет! Он жив! Жив!
Старик выкрикивал эти слова громко, отчаянно, словно вне себя, стуча кулаками по седой голове и раскачиваясь взад и вперед на стуле. Его слабые руки больше не дрожали.
– Я убежден, – неумолимо повторил Роберт Одли, – что мой друг не просто покинул Эссекс. Седьмого сентября он ушел из жизни.
Несчастный старик сполз со стула на пол и скорчился у Роберта в ногах.
– Нет! Нет! – хрипло вскричал он. – Ради бога! Вы сами не знаете, что говорите!
– Не беспокойтесь, я отдаю себе отчет в каждом сказанном слове, как и вы, мистер Молдон. И да поможет нам господь!
– Ах, что же мне делать? Что делать? – запричитал старик.
Затем, с усилием поднявшись и выпрямившись во весь рост, он собрал остатки собственного достоинства, присущего невыразимому страданию, в какой бы форме оно ни проявлялось, и серьезно сказал:
– Вы не имеете права приходить сюда и вгонять в страх человека, который выпил рюмку-другую и слегка не в себе. Не имеете, мистер Одли. Даже полицейский, когда… – губы старика дрожали так сильно, что слова будто рассыпались на кусочки, однако он продолжал: – …когда задерживает вора или хуже того – убийцу, обязан предупредить арестованного о том, что тот имеет право не говорить ничего, что может быть использовано против него или других людей. Закон, сэр, милосерден к подозреваемому в преступлении. Вы же, сэр, пришли в мой дом, выбрав как раз такое время, когда я, против обыкновения, выпил, меж тем как люди могут подтвердить, что я по большей части бываю трезв. Так вот, выбрав столь неудобное для меня время, вы являетесь в мой дом, сэр, и запугиваете меня, на что вы, сэр, не имеете никакого права, сэр, а посему…
Спазмы сжали горло мистера Молдона, и он, не в силах продолжать, рухнул в кресло, уронил голову на стол и горько разрыдался.
Роберт, перед которым предстала невыносимая сцена: страшное убожество, позор, бесчестие, старик, прячущий лицо и громко рыдающий от своего несчастья, – взглянул на отставного капитана с нескрываемым сочувствием.
«Его следовало бы пощадить», – подумал он. Однако запущенная комнатушка, беспорядок, фигура старика, склонившего седую голову на грязную скатерть среди остатков жалкого обеда, – все отступило на задний план, едва Роберт Одли вспомнил о другом человеке, таком же пожилом, который мог почувствовать еще более сильную боль.
Мгновения, когда навернувшиеся на глаза Роберта слезы затуманили представшую перед ним жалкую сцену, оказалось достаточно, чтобы вернуть его в Эссекс, к образу дяди, охваченного агонией и стыдом.
«Зачем я продолжаю? Как я безжалостен! – подумал Роберт. – Могучая десница влечет меня все далее и далее по темной стезе, конца которой я не смею и представить».
Он думал об этом и о многом другом, пока старик сидел, пряча лицо, не в силах справиться с отчаяньем.
– Мистер Молдон, – мягко сказал Роберт, – я не прошу у вас прощения, ибо уверен, что рано или поздно все должно было раскрыться – если не через меня, то через кого-то другого. Есть вещи…
Роберт умолк: старик продолжал рыдать.
– Видите ли, мистер Молдон, все тайное когда-нибудь становится явным. В этой пословице заключена старая житейская мудрость, которую люди почерпнули из собственного опыта, а не из книг. Если я оставлю своего друга гнить в неведомой могиле, то настанет день и какой-нибудь чужой человек, никогда не слыхавший имени Джорджа Талбойса, в силу совершенно невероятного стечения обстоятельств наткнется на тайну его смерти. Это может случиться уже завтра, или десять лет спустя, или через поколение, когда рука преступника истлеет так же, как тот, кого она сразила. Ах, если бы я мог оставить все как есть, навсегда покинуть Англию и забыть о страшной тайне, я сделал бы это с великой радостью! Увы, всемогущая десница влечет меня вперед. Я не хочу пользоваться вашей слабостью, но обязан продолжить. Если вы хотите кого-то предупредить, сделайте это. Если тайна, к раскрытию которой я приближаюсь день за днем, час за часом, касается близкого вам человека, помогите ей скрыться, пока я не дошел до конца. Пусть уезжает из Англии, пусть оставит всех, на кого навлекла беду своим поступком. Пусть бежит, я не стану ее преследовать. Но если она решит пренебречь предупреждением и попытается сохранить свое нынешнее положение – горе ей! Клянусь, я ее не пощажу!
Впервые за все время старик осмелился поднять голову, вытер сморщенное лицо мятым носовым платком и сказал:
– Я не понимаю, что вы имеете в виду. Заявляю со всей серьезностью: я вас не понимаю и не верю в то, что Джорджа Талбойса нет в живых!
– Я отдал бы десять лет жизни за то, чтобы увидеть его вновь, – печально отозвался Роберт. – Мне жаль вас, мистер Молдон, жаль всех нас.
– Я не верю в смерть зятя. Я не верю, что бедняга мертв, – упрямо повторил отставной капитан, делая вид, что горюет по Джорджу. Впрочем, Роберт видел, что он притворяется.
В гостиную вернулась миссис Плаусон, ведя за руку маленького Джорджи с отмытой до блеска рожицей.
– Что случилось, ради всего святого? – воскликнула женщина. – Мы слышали, как рыдает бедный старый джентльмен.
Джорджи вскарабкался к деду на колени и стал вытирать пухлой ручонкой его морщинистое лицо.
– Не плачь, дедушка, – приговаривал мальчик. – Я позволю тебе
