Роман о двух мирах - Мария Корелли
Проходя мимо, Зара слегка пожала мне руку и ушла в мастерскую – дверь за ней закрылась, в замке повернулся ключ. Я обратила внимание на действия Гелиобаса. Наклонившись к распростертому князю Ивану, он крепко взял тяжелые безжизненные руки в свои, а затем внимательно вперился в бледные, застывшие черты с выражением самого настойчивого спокойствия и совершенно непоколебимой уверенности. Он не произнес ни слова, лишь застыл, словно статуя: казалось, он едва дышит – не дрогнул ни один мускул. Прошло секунд двадцать-тридцать, и на как будто бы мертвое лицо вернулся румянец, брови дернулись, губы дрогнули и раздвинулись в тяжелом вздохе. Бледные веки стали естественного оттенка – они открылись, и князь посмотрел прямо в принуждавшие к повиновению очи властного Учителя. Сильная дрожь сотрясла тело молодого человека: его прежде безвольные руки с силой и страстью обхватили пальцы Гелиобаса, и, все еще встречая твердый взгляд, который словно пронзал самый центр тела, князь Иван, как некогда Лазарь, встал и выпрямился. Гелиобас в этот момент отвел глаза, опустил руки и улыбнулся.
– Тебе лучше, Иван? – спросил он любезно.
Князь в недоумении огляделся. Он провел рукой по лбу, но не ответил. Потом слегка повернулся и заметил меня в проеме окна, куда я отошла в страхе и изумлении перед дивной силой Гелиобаса, проявленной так открыто и очевидно.
– Скажите мне, – обратился он ко мне, – я сплю?
Я не могла ответить. Я была рада увидеть, как он оживает, хотя все же немного боялась. Гелиобас осторожно пододвинул к князю кресло.
– Садись, Иван, – сказал он тихо.
Тот повиновался и закрыл лицо рукой, словно в глубоком и серьезном раздумье. Я смотрела в молчаливом изумлении. Гелиобас больше не сказал ни слова, и мы вместе наблюдали за задумчивой фигурой в кресле, поглощенной мыслями. Прошло несколько минут. Тихое тиканье часов в зале стало почти невыносимым – настолько громким оно казалось в полной тишине, что окружала нас. Мне не терпелось поговорить, задать вопросы, выразить сочувствие, и все-таки я не осмеливалась даже пошевелиться или произнести хоть слово. Внезапно князь поднялся – его движения были спокойны и величавы, однако словно исполнены странным смирением. Он подошел к Гелиобасу и протянул ему руку.
– Извини меня, Казимир! – сказал он просто.
Гелиобас тут же взялся за протянутую ладонь и посмотрел на молодого человека с почти отеческой нежностью.
– Ни слова больше, Иван, – ответил он, и его звучный голос прозвучал точно так же, как и всегда, мягко и радушно. – Нам всем приходится учиться, прежде чем что-то узнать, и некоторые из уроков суровы и трудны. Что бы ты ни думал обо мне, помни, что я тебя ни в чем не виню. Обижаться на неверующих – значит, показывать, что ты сам не вполне уверен в том знании, которое хочешь донести до остальных.
– Я хочу попросить тебя только об одном, – продолжил князь тихим голосом. – Не позволяй мне остаться и допустить новые ошибки. Научи меня, направь меня, Казимир, я буду самым послушным из твоих учеников. Что касается Зары…
Он умолк, как будто подавленный.
– Пойдем со мной, – сказал Гелиобас, беря его под руку. – Бокал хорошего вина взбодрит тебя. Какое-то время вам лучше не видеться. Позволь, я обо всем позабочусь. А вы, мадемуазель, – обратился он ко мне, – будьте так любезны: передайте Заре, что князь оправился и желает ей спокойной ночи. Этого будет достаточно? – спросил он у Ивана с улыбкой.
Когда я вышла вперед попрощаться с князем, он смотрел на меня с задумчивой серьезностью.
– Обнимите ее, – медленно сказал он, – но без страха. Глаза Зары прольют на вас солнечный свет – они не будут метать молнии. Губы встретятся с вашими, и их прикосновение будет теплым, а не холодным, как острая сталь. Да, пожелайте ей спокойной ночи, скажите, что заблудший человек целует край ее одежды и молит о прощении. Передайте, что я все понимаю, скажите, я видел ее избранника!
Произнеся эти слова громко и отчетливо, он отвернулся. Гелиобас все еще по-дружески поддерживал его под руку, словно оберегая. На мои глаза навернулись слезы. Я тихо ответила:
– Спокойной ночи, князь Иван!
Он оглянулся со слабой улыбкой.
– Спокойной ночи, мадемуазель!
Гелиобас тоже повернулся ко мне, ободряюще кивнул, передавая тем самым сразу несколько посланий: «Не волнуйтесь», «Скоро с ним все будет хорошо» и «Всегда верьте в лучшее». Я проследила за тем, как фигуры исчезли в дверном проеме, а затем, снова чувствуя себя почти весело, постучала в дверь мастерской Зары. Она тут же открыла ее и вышла. Я передала послание князя слово в слово. Она выслушала и глубоко вздохнула.
– Тебе жаль его, Зара? – спросила я.
– Да, – ответила она. – Мне жаль его настолько, насколько это вообще возможно. На самом деле я никогда особо не сетую на обстоятельства, какими бы печальными они ни казались.
Я была удивлена ее признанию.
– Почему, Зара? – снова спросила я. – Я думала, что ты все очень остро переживаешь.
– Переживаю, но только за невежественных страдальцев: за умирающую птицу – она не догадывается, почему ее ждет смерть, за увядающую розу, что не постигает причин увядания. За людей же, которые намеренно закрывают глаза на то, что говорит им собственное чутье, и, несмотря на предупреждения, всякий раз поступают так, как поступать не должны, я не беспокоюсь. Для тех, кто со всей серьезностью изучает причины и результаты своего существования, нет повода для сожалений, ведь они совершенно счастливы, зная, что все происходящее с ними делается для их процветания и оправдания.
– Скажи, – спросила я, немного помешкав, – что имел в виду князь Иван, говоря, что видел твоего избранника, Зара?
– Полагаю, именно то, что сказал, – ответила Зара с внезапной холодностью. – Прости, кажется, ты говорила, что любопытство тебе не свойственно.
Я не могла вынести такой перемены в голосе – я крепко прижала ее к себе и улыбнулась.
– Ты не должна злиться на меня, Зара. Я не позволю обращаться со мной, как с бедным Иваном. Я узнала, какая ты и как опасно тобой восхищаться, и тем не менее я восхищаюсь тобой, я люблю тебя. И не дам сбить себя с ног так же бесцеремонно, как ты поступила с князем. Ты мой прекрасный осколок Молнии!
Зара беспокойно заерзала в моих объятиях, однако я держала ее крепко. При последних словах она побледнела, а глаза своим блеском не
