Тайна леди Одли - Мэри Элизабет Брэддон
Там Роберт вынул из кармана связку ключей. С пятой попытки ключ легко повернулся в немудреном замке.
– Такой замок ломать нет смысла, – пробормотал Роберт и откинул потертую крышку.
Он медленно опустошил саквояж, вынимая каждую вещь по отдельности и бережно укладывая на стул. Траурная одежда, старые пенковые трубки, смятые перчатки, театральные программки с именами актеров, многих из которых уже нет в живых, флаконы от духов, сложенные пожелтевшие письма и газетные вырезки, стопка зачитанных книг, разваливающихся на кусочки… Тщетно искал Роберт Одли среди этого хлама письма от покойной Элен Талбойс. Он не раз слышал от друга об их существовании, а как-то даже застал Джорджа, когда тот сложил эти письма в стопочку и перевязал выцветшей лентой, принадлежавшей Элен. Куда же они подевались?
Роберт устало вздохнул и начал возвращать вещи в сундук. Маленькую стопку книг он решил не прятать, а отложить в сторону, вдруг пригодятся. Библиотека Джорджа оказалась весьма скромной: Евангелие, латинская грамматика, французский учебник по фехтованию в кавалерии, «Том Джонс» Филдинга, байроновский «Дон Жуан», напечатанный убийственно мелким шрифтом, и объемистый том в темно-красном переплете с поблекшим золотым тиснением. Роберт закрыл сундук и, взяв книги под мышку, вышел в гостиную. Миссис Мэлони убирала со стола остатки трапезы. Он положил книги на столик у камина и стал ждать, когда женщина закончит работу. Даже трубку курить не хотелось. Роберт открыл том Бальзака, но перед глазами вдруг заплясали золотые кудри дядиной жены. Книга выпала из рук, и он, будто лишившись сил, стал наблюдать, как миссис Мэлони выметает золу из очага, разжигает огонь, задергивает темные дамасские шторы, насыпает еду канарейкам и надевает шляпу, готовясь пожелать своему работодателю спокойной ночи.
Когда дверь за ирландкой закрылась, молодой человек встал со стула и начал мерить шагами комнату.
«Зачем я все это делаю, – подумал он, – когда знаю, что шаг за шагом, день за днем, час за часом приближаюсь к выводу, против которого восстает все мое существо? Неужели я привязан к этому колесу и должен подчиняться каждому его обороту? Не проще ли сказать себе, что я исполнил долг перед другом, разыскивая его упорно и терпеливо, однако напрасно? Имею ли я право выпустить из рук цепь, которую собирал все это время, именно теперь, именно на этом звене? Или я обязан искать все новые и новые звенья, пока последнее, встав на место, не замкнет роковое кольцо? Я уже готов поверить, что никогда больше не увижу своего друга, что никакие мои усилия его не вернут. Он умер. Так есть ли смысл задаваться вопросом, где и как? Ступив на стезю, ведущую к открытию, не оскорблю ли я память Джорджа Талбойса, если поверну назад или остановлюсь на полпути? Что мне делать?»
Роберт уперся локтями в колени и обхватил голову руками. Единственная цель, постепенно захватившая его беззаботную душу, сделала его тем, кем он никогда не был, – христианином, стремящимся выполнить свой долг, осознающим собственную слабость и пекущимся о том, чтобы не свернуть с пути к истине. Возможно, в тот вечер, сидя у огня и думая о Джордже Талбойсе, он произнес свою первую искреннюю молитву. Когда наш герой очнулся от размышлений, его глаза сияли, а лицо преобразилось.
– Да воздастся по справедливости мертвым, – промолвил он, – и да обретут милосердие живые!
Роберт подвинул кресло к столу и начал листать книги, прежде всего обращая внимание на титульную страницу, где владелец обычно пишет свою фамилию, а также заглядывая между страниц, надеясь обнаружить записку или обрывок бумаги. На титуле латинской грамматики было выведено четким ученическим почерком имя Джорджа Талбойса. В учебнике фехтования Джордж накорябал свои инициалы крупными неряшливыми буквами. «Том Джонс» явно происходил из букинистической лавки и прошел через десятки рук, ибо надпись, датированная четырнадцатым марта тысяча семьсот восемьдесят восьмого года, гласила, что Джеймс Эндерли, покорный слуга Томаса Скроутона, дарит последнему сию книгу в знак великого уважения. Титульные листы «Дон Жуана» и Евангелия были чистыми.
Роберт облегченно вздохнул: на столе остался только увесистый том в темно-красном переплете с тусклыми позолоченными буквами, и делу конец. Это был ежегодный альманах за тысяча восемьсот сорок пятый год. Лики прекрасных дам, украшавших мир в пору, когда книга вышла из-под печатного станка, пожелтели и покрылись плесенью. Модные когда-то платья выглядели нелепыми, а жеманные красавицы – поблекшими и неестественными. Даже в стихотворных вкраплениях, когда слабая поэтическая свеча пыталась пролить болезненный свет на неясный замысел художника, слышались старомодные отзвуки, словно в игре на лире, струны которой от времени отсырели и ослабли.
Впрочем, Роберта Одли сейчас не интересовали ни стихи, ни гравюры. Он торопливо перелистал книгу, ища записку или письмо, которые могли быть использованы в качестве закладки, однако не обнаружил ничего, кроме пряди вьющихся золотистых волос совсем другой структуры, нежели памятный гладкий локон, переданный Джорджу Талбойсу хозяйкой пансиона в Вентноре после смерти его жены.
Закрыв книгу, Роберт вложил локон в конверт, капнул на него сургучом, прижал кольцом с печаткой и сунул в ящик с надписью «Важное». Он хотел отправить к остальным книгам и ежегодник, как вдруг заметил, что два чистых листа в самом начале склеены между собой. Полный решимости сделать все возможное, наш исследователь не счел за труд разъединить их ножом, и его усердие было вознаграждено: он увидел целых три надписи, сделанные тремя разными почерками. Первая, датированная годом выхода книги, извещала о том, что она является собственностью некоей мисс Элизабет Энн Бинс, получившей ее в награду за послушание и прилежание, проявленные в школе Кэмфорд-Хаус, Торки. Вторая, оставленная пятью годами позже рукой мисс Бинс, гласила о том, что сия книга преподносится в знак искреннего восхищения и бесконечной привязанности – судя по всему, мисс Бинс была чрезвычайно романтической особой – любимой подруге Элен Молдон. Третья запись, сделанная рукой Элен Молдон и датированная сентябрем тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года, сообщала, что ежегодник передается в дар Джорджу Талбойсу.
Едва взглянув на последние строки, Роберт Одли смертельно побледнел.
– Так я и знал, – тяжело вздохнув, пробормотал молодой адвокат. – Видит бог, я был готов к худшему, и оно не заставило себя долго ждать. Придется ехать в Саутгемптон. Я должен передать мальчика в более достойные руки.
Глава XX. Миссис Плаусон
Среди писем, обнаруженных Робертом Одли в саквояже Джорджа, нашлось одно с именем отца пропавшего друга. Не слишком снисходительный к своему младшему отпрыску сельский помещик с радостью воспользовался его неосмотрительной женитьбой, чтобы предоставить молодого человека самому себе.
