Орландо - Вирджиния Вулф
В ответ трубы гремят:
– Изыди, Беспорочность! Пошла прочь!
Тогда вступает леди Целомудрие:
– Я – та, чье прикосновение замораживает, чей взгляд обращает в лед. Я – танцующая звезда, опадающая волна. Приют мой – высочайшие Альпы, и когда иду, в волосах моих сверкают молнии, взгляд мой убивает. Чем дать Орландо проснуться, лучше заморожу его навсегда. О, пощадите, пощадите!
В ответ трубы гремят:
– Изыди, Целомудрие! Пошла прочь!
Тогда вступает леди Скромность, чей тихий голос едва различим:
– Я – та, что мужчины называют скромностью. Девственна я и останусь такой навсегда. Тучные нивы и плодородные виноградники не для меня. Прибавление мне претит, когда зреют яблоки и умножаются стада, я бегу, я бегу, роняя мантию. Волосы закрывают мне глаза. Я ничего не вижу. О, пощадите, пощадите!
В ответ вновь гремят трубы:
– Изыди, Скромность! Пошла прочь!
Скорбя и причитая, три сестры берутся за руки и медленно танцуют, вуали развеваются, льется песня:
– Правда, не выходи из своего ужасного логова. Укройся глубже, пугающая Правда. Ибо выставляешь напоказ, под безжалостное солнце то, чего лучше не знать и не совершать; ты обнажаешь постыдное, темное делаешь ясным, прячься же! Прячься! Прячься!
Сестры норовят прикрыть Орландо своими одеждами. Между тем трубы продолжают надрываться.
– Правду и ничего кроме Правды!
Сестры пытаются набросить вуали на раструбы, чтобы заглушить, но тщетно, ибо теперь ревут все трубы:
– Гнусные сестры, вон!
Сестры теряются и завывают в унисон, все еще кружась и размахивая вуалями вверх-вниз.
– Так было не всегда! Мужчинам мы больше не нужны, женщины нас презирают. Мы уходим, уходим. Я (говорит Беспорочность) – на куриный насест. Я (говорит Целомудрие) – на непокоренные высоты Суррея. Я (говорит Скромность) – в любой уютный уголок, заплетенный плющом.
– Ибо там, а не здесь [все три говорят хором, взявшись за руки и делая прощально-огорченные жесты в сторону постели, где спит Орландо] все еще обитают в гнездышках и будуарах, в конторах и судах те, кто нас любит; те, кто нас чтит – девственницы и дельцы, адвокаты и доктора; те, кто запрещает; те, кто отрицает; те, кто преклоняются перед нами, сами не зная, почему; те, кто превозносит нас, не понимая; все еще весьма многочисленное (хвала небесам!) племя добропорядочных граждан, которые предпочитают не видеть, не желают знать, любят темноту, те и поклоняются нам, и не зря, ведь мы даем им Богатство, Процветание, Уют, Покой. К ним мы и отправимся, а вас покинем. Идемте же, сестры, идемте! Здесь нам не место.
Они поспешно удаляются, размахивая вуалями, словно не осмеливаются взглянуть на то, что остается позади, и закрывают за собой дверь.
И вот мы остаемся совершенно одни в комнате со спящим Орландо и трубачами. Выстроившись в ряд, те издают громогласный рев:
– ПРАВДУ! – и Орландо просыпается.
Он потянулся. Встал. Он стоит перед нами совершенно голый, и пока трубы надрываются: «Правду! Правду! Правду!», нам остается лишь признать очевидное – теперь он женщина.
* * *
Трубы затихают вдали, Орландо стоит совершенно голый. С самого сотворения мира ни одно человеческое существо не выглядело столь восхитительно. Он сочетает в себе силу мужчины и грацию женщины. Пока он стоял, серебряные трубы тянули ноту, не желая покидать столь прелестное зрелище, вызванное их ревом, а Беспорочность, Целомудрие и Скромность, вдохновленные, несомненно, Любопытством, заглянули в дверь и попытались накинуть на обнаженную фигуру облачение вроде полотенца, которое, увы, так и не долетело, упав к его ногам. Орландо оглядел себя с головы до ног в зеркале во весь рост, не выказав и тени смущения, и отправился прямиком в ванную.
Воспользуемся заминкой в повествовании и дадим необходимые пояснения. Орландо стал женщиной – этого нельзя отрицать. Но во всех прочих отношениях он все тот же. Перемена пола, хотя и меняет будущее, не влияет на самосознание. Лицо, как доказывают портреты, практически то же. Память его – отныне мы должны, справедливости ради, говорить «она» вместо «он» – значит, память ее обозрела все события прошлого без малейших препятствий. Возможно, кое-где появилась легкая муть, словно в чистый колодец упала пара темных капель, какие-то краски слегка потускнели, не больше. Перемена произошла совершенно безболезненно и в полном объеме, да еще таким образом, что сама Орландо даже не удивилась. Многие люди, принимая это в расчет и полагая, что перемена пола противна природе, изо всех сил пытались доказать: (1) что Орландо всегда была женщиной, (2) что сейчас Орландо мужчина. Предоставим об этом судить биологам и психологам, мы же просто констатируем факт: до тридцати лет Орландо был мужчиной, а став женщиной, таковой и остался.
Пусть о проблеме различия полов пишут другие перья, нам же подобная тема претит, так что покончим с ней поскорее. Орландо помылась, надела турецкий халат и шаровары, которые могут носить представители обоих полов, после чего поневоле задумалась над своим положением. Любому читателю, следившему за ее приключениями с сочувствием, ясно, что оно чрезвычайно рискованное и затруднительное. Юная, благородная, красивая леди из высшего общества проснулась и обнаружила, что попала в положение гораздо более щекотливое, чем можно представить. Мы не стали бы ее винить, если бы она позвонила в колокольчик, завизжала или упала в обморок. Но Орландо вовсе не выказала подобных признаков волнения. Все ее действия отличались чрезвычайной обдуманностью и свидетельствовали об их преднамеренности. Сначала она внимательно изучила бумаги на столе, взяла те, что исписаны стихами, и укрыла у себя на груди; затем позвала свою салюки, которая не покидала постели хозяйки все эти дни, хотя буквально умирала от голода, покормила ее и расчесала, потом засунула за пояс пару пистолетов; наконец обернула вокруг шеи несколько ниток изумрудов и жемчугов высшего качества, прежде составлявших наряд посла. Засим выглянула из окна, протяжно свистнула и спустилась по разбитой и залитой кровью лестнице, заваленной корзинами для бумаг, договорами, депешами, печатями, сургучом и прочим, и вышла во двор. В тени исполинской смоковницы ждал старый цыган на осле, держа второго в поводу. Орландо села на ослика и так, в сопровождении отощавшей собаки и цыгана посол Великобритании при дворе султана покинул Константинополь.
Ехали несколько дней и ночей, попадая в разнообразнейшие приключения, иные с участием людей, иные с участием стихий, и во всех Орландо проявляла отвагу. В течение недели они достигли высокогорья за пределами Бурсы, где стоял цыганский табор, к которому и примкнула Орландо. Часто смотрела она на
