Орландо - Вирджиния Вулф
Похоже, тайное общение Орландо с цыганами началось до революции, и они смотрели на нее как на свою (а это всегда высочайшая похвала, на какую способны люди), ведь ее темные волосы и смуглая кожа говорили о том, что она и родилась цыганкой, просто в младенчестве ее выкрал английский герцог и увез в дикие земли, где люди селятся в домах, потому что слишком слабы и недужны, чтобы выжить под открытым небом. Поэтому, хотя во многих отношениях она им уступала, цыгане старались помочь ей стать более похожей на них, учили искусству изготовления сыра и плетенья корзин, науке воровства и ловли птиц силками, и даже подумывали о том, чтобы разрешить ей выйти замуж за цыгана.
Увы, Орландо заразилась в Англии тамошними обычаями или болезнями (называйте как хотите), избавиться от которых, похоже, нельзя. Однажды вечером, когда все сидели вокруг костра и над Фессалийскими горами пылал закат, Орландо воскликнула:
– Какое небо вкусное!
(У цыган нет слова «красивый», это самое близкое по значению понятие.)
Молодые мужчины и женщины громко расхохотались. Надо же, небо – вкусное! Однако старики, видевшие иностранцев чаще, заподозрили неладное. Орландо просиживала без дела долгие часы, просто глазея по сторонам; забиралась на вершину горы и сидела, уставившись перед собой, и не обращала внимания, пасутся козы или разбрелись кто куда. Похоже, ее убеждения отличаются от наших, смекнули старейшины, и сочли вполне вероятным, что она угодила в когти самого злокозненного и жестокого божества, имя которому Природа. И они почти угадали. Орландо владел типично английский недуг, причем врожденный – любовь к Природе, а здесь, где среда обитания была гораздо более впечатляющей и благодатной, чем в Англии, подчинил ее своей власти окончательно. Недуг известен слишком хорошо и, к нашему большому сожалению, давно описан во многих источниках, поэтому обрисуем все покороче. Здесь были горы, долины, речки. Орландо взбиралась на горы, бродила по долинам, сидела на берегах речек. Она уподобляла скалы крепостным стенам, грудкам голубиц и коровьим бокам. Она сравнивала цветы с эмалями, а поросшую травой землю – с вытертыми турецкими коврами. Чахлые деревья казались ей старыми ведьмами, овцы – серыми валунами. На самом деле все было не тем, чем виделось. Обнаружив горное озерцо, Орландо едва не бросалась в него в поисках премудрости, которая чудилась ей на дне; стоя на вершине горы, различала вдали за Мраморным морем, на равнинах Греции (зрение у нее было превосходное) Акрополь и пару белых колонн – должно быть, Парфенон, – душа ее тянулась вслед за взором, и она молилась о том, чтобы разделить величие гор, познать безмятежность равнин и прочее, и прочее, как делают все верующие. Обратив взор на красный гиацинт под ногами, на лиловый ирис Орландо вскрикивала от восторга, поражаясь щедрости и красоте природы; поднимая взгляд вновь, видела парящего в небе орла, представляла упоение полетом и переживала его сама. Возвращаясь домой, приветствовала каждую звезду, каждый пик, каждый бивачный костер, словно те подавали сигналы лишь ей, и наконец, раскинувшись на своем коврике в цыганском шатре, не могла сдержать восторженного возгласа: «Как вкусно! Как вкусно!» (Любопытно, как люди, даже владея столь неполноценными средствами для общения, что вынуждены говорить «вкусно» вместо «красиво», готовы терпеть насмешки и непонимание, лишь бы не держать свои переживания при себе.) Молодые цыгане смеялись, но Рустум, старик, который привез Орландо из Константинополя на своем ослике, сидел молча. Нос его напоминал ятаган, щеки бороздили морщины, словно на них десятки лет сыпался железный град, глаза у него были карие и очень пристальные; он сидел, потягивая трубку, и внимательно наблюдал за Орландо. Старый цыган давно подозревал, что ее Бог – Природа. Однажды он застал Орландо в слезах. Усмотрев в этом знак, что Бог ее наказал, он объявил, что ничуть не удивлен. Растопырив пальцы левой руки, изуродованные морозом, он вытянул правую ногу, покалеченную упавшим камнем. Вот, проговорил он, что твой Бог делает с человеком. Когда она возразила: «Зато как красиво!», использовав английское слово, старик покачал головой, а когда продолжила настаивать, даже рассердился. Он понял: она не верит в то, во что верит он, и разгневался, хотя был старым и мудрым.
Их разногласие встревожило Орландо, которой до сего момента жилось вполне счастливо. Она задумалась, красива Природа или жестока, потом задалась вопросом, что такое красота, присуща ли та вещам или только ей самой; и так дошла до природы вещей, подведшей ее к Истине, та в свою очередь – к Любви, Дружбе, Поэзии (как когда-то на высоком холме у себя дома), и эти размышления, которыми было не с кем поделиться, заставили ее тосковать по перу и чернилам.
«Ах, если бы только я могла писать!» – воскликнула Орландо (ибо разделяла старое заблуждение, что написанные слова доступны всем). Чернил не было, только бумага. И она сделала чернила из ягод и вина, умудрилась отыскать место на полях и между строк в рукописи «Дуба», где и набросала вкратце пейзаж в длинном белом стихе, довольно лаконично запечатлела диалог с самой собой о Красоте и Истине. Несколько часов Орландо была на седьмом небе от счастья, но цыгане заподозрили неладное. Сначала они заметили, что она стала менее искусна, чем прежде, в дойке коз и изготовлении сыра, потом стала запинаться, перед тем как ответить, а однажды спящий цыганенок проснулся
