Орландо - Вирджиния Вулф
Постепенно она начала замечать разницу между собой и цыганами и усомнилась, стоит ли выходить замуж и оставаться жить с ними. Сначала она пыталась объяснить это тем, что происходит из древнего и культурного народа, в то время как цыгане – люди темные, почти дикари. Однажды вечером, когда они расспрашивали ее про Англию, Орландо не смогла скрыть гордости, описывая отеческий дом в триста шестьдесят пять спален, которым ее род владел на протяжении четырех или пяти сотен лет. Предки мои были графами, даже герцогами, добавила она. Цыгане явно испытали неловкость, но не разозлились, как в те разы, когда она восхваляла красоту природы. Держались они вежливо и сочувственно, словно люди благовоспитанные в присутствии человека, которому пришлось сознаться в низком происхождении или в бедности. Рустум вышел за ней из шатра и сказал, что не стоит расстраиваться, если ее отец был герцогом и владел кучей спален и мебели. Никто ее за это не осуждает. И Орландо охватил такой стыд, какого она не знала прежде. Стало ясно, что Рустум и остальные цыгане считают родословную всего в четыре или пять сотен лет страшным позором. Их собственный род существовал по крайней мере две или три тысячи лет. Цыган, чьи предки построили пирамиды еще до Рождества Христова, генеалогия Говардов и Плантагенетов впечатлила ничуть не больше, чем семейки Смитов и Джонсов – и те, и другие казались им ничтожествами. Более того, если любой пастушонок принадлежит к роду столь древнему, то кичиться этим недостойно, ведь тем же могут похвастаться и прочие бродяги и побирушки. И потом, хотя из вежливости Рустум и не сказал об этом в открытую, он явно считал, что владеть сотнями спален просто неприлично (они беседовали на вершине холма, ночью, и вокруг вздымались горы), когда вся земля наша. С точки зрения цыган, как поняла Орландо, герцог – всего лишь разбойник и мародер, укравший землю и деньги у тех, кто мало их ценит, не придумавший ничего иного, как выстроить триста шестьдесят пять спален, в то время как достаточно одной, а лучше вообще ни одной. Она не могла отрицать, что, хотя ее предки захватывали поле за полем, дом за домом, награду за наградой, среди них не нашлось бы ни святых, ни героев, ни великих благодетелей рода человеческого. Нечем ей было опровергнуть (хотя Рустум держался как джентльмен и не настаивал) и довод о том, что любого, кто сейчас поведет себя как ее предки три или четыре сотни лет назад, объявят – а громче всех кричала бы ее собственная родня – вульгарным выскочкой, проходимцем, нуворишем.
Она пыталась прибегнуть к привычным, пусть и нечестным доводам, назвав жизнь самих цыган грубой и варварской, и вскоре между ними возникла большая неприязнь. Воистину, подобных разногласий достаточно, чтобы вызвать кровопролитие и революцию. Мы знаем, что целые города гибли и за меньшее, миллион мучеников шли на костер, не желая отступить хотя бы на дюйм от любого из пунктов подобного спора. В груди человека нет желания сильнее, чем заставить остальных поверить в то, во что верит он сам. Ничто так не подрубает корень счастья, не наполняет яростью, как чувство, что другой презирает то, чем ты гордишься. Виги и тори, партии либералов и лейбористов – за что они сражаются, кроме собственного престижа? Вовсе не любовь к истине, а жажда одержать верх во что бы то ни стало натравливает один квартал на другой, заставляет один приход желать гибели другого. Каждый стремится обрести душевное спокойствие и подчинить противника, нежели добиться торжества правды и возвышения добродетели – впрочем, оставим эти нравоучения историкам, поскольку нам они невыносимо скучны.
– Четыреста семьдесят шесть спален для них ничего не значат, – вздохнула Орландо.
– Закат ей милее стада коз, – сказали цыгане.
Орландо понятия не имела, что делать дальше. Идея покинуть цыган и снова служить послом казалась ей невыносимой, как и вечно жить там, где нет ни чернил, ни бумаги, ни почтения к герцогам, ни уважения к множеству спален. Так думала она однажды пригожим утром, пася коз на склоне горы Афон. И тогда природа, коей она доверяла, то ли сыграла с ней шутку, то ли сотворила чудо – мнения слишком разнятся, чтобы сказать наверняка. Орландо весьма мрачно разглядывала крутой противоположный склон. Лето было в разгаре, и если уж мы должны искать подобия пейзажу, то самое близкое – сухая кость, овечий череп – огромный череп, исклеванный тысячей стервятников. Жара стояла невыносимая, и маленькая смоковница, под которой прилегла Орландо, годилась лишь для того, чтобы бросать резные тени листочков на ее легкий бурнус.
Внезапно на противоположном склоне мелькнула тень, хотя склон был совершенно голым. Тень сгустилась, вскоре явив зеленую долину и широкое пространство, похожее на парк. Внутри она разглядела тучную лужайку, дубы, растущие тут и там, по веткам прыгали дрозды. Из тени в тень осторожно ступал олень, доносился гул насекомых, нежные вздохи и трепет английского летнего дня. Пока Орландо зачарованно наблюдала за видением, пошел снег, и вскоре вместо желтого солнечного света весь ландшафт покрылся фиолетовыми тенями. По дорогам проехали тяжелые повозки, груженные стволами деревьев, предназначенных, как она знала, для растопки каминов, и вот показались крыши, колокольни, башни и дворики ее родного дома. Снег шел не переставая, и она услышала,
