Музыка войны - Лазарева Ирина Александровна
– Чу… батый?
– Слава небесам, ты все-таки не совсем не от мира сего.
– Но что он-то здесь забыл?
– Ты не знаешь? Не догадываешься?
Катя пожала плечами.
– Мне казалось, политики отдельно, актеры отдельно.
Александр неловка рассмеялся.
– Но ведь это его работа. Он сейчас обходит свою паству.
– Паству?
– Своих подопечных.
– Да разве эти актрисы и актеры в Думе работают?
– Нет, конечно, нет.
– Тогда… какая между ними связь?
– О, Катя, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья миг. Да ведь все эти фонды Хамоватых и прочих эстонских барышень появились не из воздуха. Чубатый – это куратор всех агентов иностранного влияния, тайный или не очень. Мне кажется, в Кремле всем все про него давно известно.
– И тем не менее, от него не избавляются?
– Могли бы, давно избавились бы. Значит, не могут. Так вот, не без помощи Чубатого его подопечные «отжали» фонды помощи больным детям с тем, чтобы через них выводить капиталы чиновников за рубеж. Да и зарплату для своих агентов через фонды удобнее получать.
– Ах! И все это под прикрытием детей! Есть ли край у этого дна?
Александр рассказывал и рассказывал Кате про устройство богемы, про те способы и направления, в которых она черпала свое вдохновение и где находила для себя источники доходов, пока Катерина не восстала:
– Я, пожалуй, пойду.
Лишь только она сказала это, как Хамоватая обратила на них внимание и решила подойти и поздороваться с Александром. Вблизи при более подробном рассмотрении она оказалась маленькой женщиной с короткими ногами и обширной сетью морщин на лице. Она говорила с придыханием и так изменялась в лице всякий раз, когда раскрывала рот, словно ей было больно произносить слова; эта натужность и наигранность покоробили Катерину.
Когда Хамоватая ушла, стрельнув напоследок на Катю опасным, едким взглядом, та спросила:
– С ней у тебя тоже была связь?
Александр вдруг обвил руки вокруг Катиной талии и притянул к себе, но она вовремя предупредила его порыв, и их глаза просто застыли друг против друга.
– Нет. – Сказал он легкомысленно. – Ты что, ревнуешь?
– Мы ведь не встречаемся, что ты, как можно! – Катерина засмеялась. – А все же это забавно.
– Что именно?
– То, что я не знаю, не могу знать, когда ты говоришь правду, а когда – нет.
– Так можно сказать про любого человека. Вот Хамоватая подошла, ласково проворковала, а что она на самом деле несла в уме… или в душе, потому что ума там слишком мало: быть может, она терпеть меня не может, а общается со мной так радушно только потому, что я могу инвестировать в ее проект.
– Нет. Так можно сказать не про любого человека.
И Катерина вспомнила все свое окружение, всех своих поклонников, а главное, человека, с которым она провела столько времени вместе, человека, которого она где-то на задворках души еще, быть может, по-своему любила; ни с одним из них она не мучилась сомнением, говорили они правду или нет, когда отвечали на сложные вопросы.
– Знаешь, мне здесь не место.
Произнеся эти внезапные слова, Катерина под властью порыва ринулась к выходу. Александр торопливо поспешил за ней, и в гардеробе молча помог ей накинуть легкий плащ, а затем последовал за ней. Оба не желали говорить при людях, потому отошли подальше от курящих и пьяных посетителей клуба, вышедших на улицу, и вдали от них Александр все-таки потребовал ответа.
Темное небо было так заволочено густыми грядами облаков, что ни единой крошки звездной пыли не просвечивало через них. Свет невысоких фонарей, желтый, теплый, но одновременно и тревожный, влек к себе рой мошкары, и она будто плясала вокруг них, отчего казалось, что свет мерцал, прерывался, разделенный тысячами тончайших лучей. Было тепло и душно, но Катя зябла и сильнее куталась в свой плащ.
– Не иди за мной, я вызову такси.
– Да что с тобой? Я довезу тебя до дома, мой водитель ждет нас всю ночь за углом.
– Зачем, ну зачем ты меня сюда привез? Чтобы показать нашу богему, пустить пыль в глаза?
– Тебе не понравилось? Я думал, это будет для тебя исключительный опыт. Как часто в жизни ты видела…
– Кого? Ну кого? Знаменитостей? Звезд? В том клубе сосредоточилось все то гнилое, что есть у нас в стране, обществе, мире. Это болезнь, неизлечимая инфекция, от которой нужно избавляться, без сожаления выкорчевывая всех их из нашей культуры и… политики. Все, что мне омерзительно в нашей действительности, все, что заставляет сожалеть об утраченной культуре, советской культуре – все это засело сейчас там, в застенках пошлого клуба, где даже официанты глядят на людей высокомерно, как будто то, что они раздают напитки псевдокультурным бездарям, работающим на американские гранты, причисляет и их к светлоликим.
Эта пламенная речь, однако, подействовала на Александра намного сильнее, чем Катя думала, он не обиделся, наоборот, он казался огорченным, и в голосе его, когда он заговорил, чувствовались отголоски вины.
– Я, кажется, совершил ошибку. Если хочешь знать, я сам ненавижу всю эту богему, где нет почти ни одного честного и достойного человека… Все обласканы властью в лице Чубатого и прочих его сподвижников, народной любовью, иностранными грантами, а за что? За то, что пишут книги и снимают фильмы, где нас, русских, выставляют убожествами, где перевирают нашу историю, наше настоящее. Когда им нужны деньги на эти поганые фильмы, то они получают их из государственной кормушки, когда там пусто, они все равно получают их из-за рубежа, когда и оттуда ничего не приходит, они не прочь обратиться к таким частникам, как я, вот и лебезят перед нами. Ты права, я хотел впечатлить тебя. Но одного не учел: ты не похожа ни на одну из женщин, которые мне когда-либо встречались.
– Не с теми ты общаешься. Ни одна из моих подруг не смогла бы выдержать этой вечеринки.
– А все-таки ты не похожа ни на кого, ты выше и лучше всех.
Катерина медленно покачала головой, не соглашаясь с ним.
– Не так давно я вложился в фильм о войне, изучил сценарий, выбросил из него популярные ныне мифы и ложь, попросил технически снять все правдоподобно, с каскадерами, с трюками, реальной техникой, чтобы было минимум спецэффектов, подобрал режиссера с выдающимися дебютными работами… И знаешь, что они сняли в итоге?
– Что?
– Если тебе кажутся бездарными Хамоватые, то по сравнению с моим фильмом Хамоватая – просто гений, как и все ее фильмы. Режиссер, на которого я возлагал большие надежды, намеренно снял откровенную деревянщину, настолько убогую, что и показывать кому-то стыдно. Все они ненавидят правдивое патриотическое кино, и если такой сценарий всплывает, намеренно гробят его.
– А что это за фильм?
Александр назвал его.
– Да, все верно. – Удивленно сказала Катя. – Именно так я и думала, когда смотрела его: вот фильм, который мог бы стать прекрасным, очевидно, таков и был замысел, но оператор, актеры, режиссер все исковеркали так, что фильм невозможно смотреть.
– Вот видишь!.. Мы могли бы с тобой горы свернуть на этом поприще. У меня нет ни вкуса, ни времени следить за работой над фильмом, но ты бы могла… такое снять. Как знать, вместе мы бы преобразили современное кино. Снимать фильмы – моя детская мечта.
Звук его голоса, такого, каким она никогда не слышала его – правдивого, глубокого, завораживал ее с каждой минутой все больше. Все же он мог быть настоящим, мог быть приземленным и близким… ей. Лишь только мысль эта мелькнула в уме, лишь только в душе блеснуло что-то болезненное и острое – признак того, что она могла провалиться в новую страсть, как Александр вдруг крепко обнял и так пылко, так отчаянно поцеловал ее, что не оставалось никаких сомнений: он любит ее, любит по-настоящему. А она?..
А она… поехала на обязательные летние гастроли, отложив на время необходимость принимать решение – поддаться великому искушению стать спутницей Александра или все же отвергнуть его.
