Назови меня по имени - Аникина Ольга
Маша даже опустила глаза, чтоб Алёша не видел, как изменилось её лицо. Обещали, повторяла она про себя. Это в Москве-то, где все друг друга кидают. Где на каждом шагу подстава. О чём ты, мальчик? Даже я, взрослая женщина, никогда до конца не уверена, дадут мне зарплату или нет.
– Марья Александровна, дайте мне год, – сказал Алёша, и его взгляд просветлел.
Маша даже не сразу поняла, чего ученик от неё хочет.
– Для меня год – это кошмарно долго, – уже быстрее, увереннее заговорил он. – Я сейчас здоров, ну… почти здоров. У меня есть силы, я многое смогу сделать. Я всех порву, Марья Александровна. Если буду знать, что вы меня ждёте.
Маша в оцепенении смотрела на него. Этот мальчишка… Он вообще – о чём таком говорит?
– Всех порву. Совершенно точно.
Алёшин голос звучал ровно. Он стоял, опираясь плечом о крашеную опору волейбольной сетки.
– Если вам важна собственная территория, я буду появляться и исчезать, – продолжал он. – Если вам нужен брак, я… Я не вижу никаких проблем. Честно. И детей я тоже хочу, если что.
Маша сделала шаг в сторону – Алёша на своей половине площадки тоже шагнул влево. Его пальцы переместились по ячейкам волейбольной сетки.
– Не видишь проблем? – спросила она.
Алёша снова наклонил голову и посмотрел исподлобья.
– С моей стороны никаких, – и добавил: – Родители чутка пошумят и поймут, что лучше вас никого и быть не может.
– Шестнадцать лет – это, по-твоему, не проблема?
– Ну что вы такое говорите…
– Вся моя жизнь, весь этот груз… Не проблема? – начала было Маша и осеклась.
У них с Марком разница в возрасте составляла шестнадцать… нет, даже целых семнадцать лет, ведь Марку этим летом исполнится пятьдесят два. Когда Маша оканчивала школу, Марк уже вовсю преподавал в институте. Но разве для неё имели значение долги Марка, его возраст, жена, сын, его заработки, его жильё…
– Не уверен, что смогу полюбить кого-то ещё. Я пытался, честно.
На верёвочной ячейке волейбольной сетки его пальцы догнали и сжали холодную Машину руку.
Она даже не предполагала, что ученик способен осмелеть до такой степени.
– Да оставь ты меня в покое!
Маша прикрикнула на него, ей показалось, что осадила, – а на самом деле в её голосе билось отчаяние. Она с силой высвободила руку из Алёшиных горячих пальцев. Волейбольная сетка натянулась, и, когда Алёша и Маша отпустили её, верёвочные квадраты мелко затряслись перед Машиными глазами.
Она сделала шаг назад.
– У меня нет работы, я живу в маленьком городке, моя квартира куплена в кредит. У меня забрали сына. Моя мать умирает. Чего ты-то от меня хочешь?
– Дайте мне надежду, Марья Александровна. Дайте мне год.
– Какой год? – Маша задыхалась от возмущения. – Какой может быть год? Для меня даже завтрашний день под большим вопросом!
Алёша покачал головой. Стало понятно, что ничего из сказанного не дошло до его сознания.
Внезапная вспышка ярости погасла так же быстро, как занялась. Маша отдышалась, поднесла руку к горячему лбу, а он тоже оказался холодным, таким же, как рука. Маша мёрзла даже под Алёшиной курткой; по земле пробежал лёгкий, словно выдох спящего, случайный ветер – и движение воздуха пробрало Машу до костей.
Она сняла косуху и подала её Алёше под волейбольной сеткой. Тот молча взял.
Небо стало совсем ясным. Птицы уже проснулись. Дрозд в дальних кустах теперь не боялся свистеть; голос его растворился в общем щёлканье и гаме, захлестнувшем и квартал, и район, и всю Москву.
На терракотовый гравий и его белую разметку хлынул свет. Лучи скользнули по стенам домов и медленно подбирались к двум фигурам на спортивной площадке.
– Я люблю Марка, – сказала Маша.
Свет уже почти подполз к носку её кроссовки. Она заметила и быстро отодвинула ногу, будто боялась обжечься.
– Вы любите Марка, – повторил Алёша, словно бы убеждая себя.
– Через год ничего не изменится.
– Точно ничего?
Маша молчала. Она уже ни в чём не была уверена.
– Но он же звероящер, – сказал Алёша. – Он же абьюзер. Вы что, выходите за него замуж?
– Нет.
Второе признание – она понимала это – было совсем некстати, но для Маши оно уже ничего не решало.
– Понятно, – сказал ученик. – Конфликт формы и содержания.
– Что-то вроде того.
– Он же никогда ничего для вас не сделает, – продолжал Алёша. – А я сделаю всё.
Он засунул руки в карманы брюк и прошёлся вдоль сетки и обратно. Потом шагнул вперёд и оказался совсем близко.
– Я не нужен тебе.
Наступила тишина, и вдруг что-то сдвинулась в ясной и правильной, хорошо прочерченной схеме. Маше вдруг сделалось страшно – а солнечные лучи уже перешагивали через её голову.
Алёша шёл прочь от волейбольной сетки – почти не глядя, куда идёт. Куртку он держал перед собой, словно не понимал, что ему теперь с ней делать. Остановился, развернулся лицом к Маше.
– Всё правильно! Всё честно! – вдруг выкрикнул он.
Эхо отдалось, кажется, на самых окраинах квартала.
– Всё честно! Кто не нужен… тот уходит.
За школьной оградой показался какой-то человек – он шёл, громко загребая ногами. Человек на секунду помедлил, повернул голову на крик, а потом последовал дальше, неспешно и сонно, сливаясь с пейзажем улицы.
По дороге возле пришкольной территории проехал автомобиль. Где-то в глубине микрорайона громко звякнуло разбитое стекло.
– Не нужен.
Алёша закинул куртку на плечо и зашагал, не пытаясь скрыть хромоту. Маша смотрела, как расстояние между ними становится больше и больше. Она убеждала себя, что именно этого она хотела в самом начале. Это было её собственное решение, единственно верное, другого быть не могло. Откуда же взялось чувство, что произошла неожиданная, горькая ошибка, и всё на сто рядов проговорённое и продуманное – оказалось неправильным, подлым, трусливым, хотя и выглядело достойно, как, впрочем, выглядит любое действие честного человека?
Неожиданно для себя самой Маше захотелось крикнуть ему вслед, остановить его – она даже разлепила губы, но крикнуть не смогла. Такое иногда бывает во сне – внезапная немота.
Она не знала, сколько времени прошло после того, как очертания Алёшиной спины слились с контурами кленовых зарослей позади спортивной площадки, – так долго она стояла без движения. Какой-то назойливый звук заставил её очнуться. Это гудела телефонная трубка, поставленная на режим вибрации. Пришло сообщение.
«Тебе только кажется, что я тебе не нужен. Ровно через год я буду ждать тебя здесь, на этом же месте, в это же время. Алёша».
Циферблат высветил: пять часов восемнадцать минут. И дата: 17 мая 2009 года.
Май следующего года? Существует ли он вообще, хотя бы в какой-нибудь параллельной вселенной?
От солнца, заливавшего школьный двор, хотелось побыстрее спрятаться – казалось, лучи обжигают лицо. Над городом занимался костёр.
Такое же утреннее летнее солнце, тихое, медленно закипающее, Маша видела только в детстве – тогда у неё было время смотреть на него и никуда не бежать – ни к Петькиной кроватке, ни в институт, ни на работу.
Тогда они с бабушкой и Алькой жили на даче в Репино, и Маша просыпалась раньше всех. Если день обещал быть солнечным, она тихонечко выбиралась на крыльцо и садилась в середину самого широкого, горячего и сладкого луча. Это и была главная Машина тайна, о которой она никогда никому не рассказывала, – пить утренние солнечные лучи. Чем больше лучей удавалось выпить, тем больше радости обещал ей наступающий день. Жёлтая полоса быстро сдвигалась, и вместе с ней по крыльцу перемещалась и маленькая Маша. Когда солнце сползало с нижней ступеньки, бабушка Нина Александровна начинала ходить по дому туда-сюда, греметь посудой, что-то варить и жарить. Это означало, что Маше пора было подниматься по лестнице обратно в детскую и долёживать последние минуты под одеялом, поджав ноги к животу, в котором теперь хранились все выпитые лучи.
Но всё это осталось в детстве, говорила себе Маша. Кто же в тридцать четыре года пьёт утренние лучи?
