Назови меня по имени - Аникина Ольга
Маша подошла к калитке возле школьных ворот. Она оказалась заперта. Дети в здании ещё спали, утомлённые вчерашним праздником. Спали и дежурные учителя. Завхоз и дворник ещё не пришли на работу. Отпереть ворота было некому.
Маше пришлось обойти забор по периметру, чтобы за трансформаторной будкой и кленовой порослью отыскать участок, о котором говорили ученики. Там вполне можно было протиснуться между изогнутыми прутьями и выбраться за пределы школьной территории. Через эту же дырку в заборе пятнадцать минут назад, наверное, ушёл Алёша.
Вокруг Маши на земле валялся мусор – именно сюда, в кусты, во время субботника стащили всякую всячину, скопившуюся на территории за зиму: куски картона, чьи-то старые ботинки, бутылки, доски из кабинета труда, битое стекло и даже несколько сломанных стульев.
Маша прислонилась лбом к холодному и шершавому столбу школьной ограды.
Пахло сыростью и гнилью. Маша стояла, со всей силы упираясь лбом в металл, словно пыталась прогнуть его, продавить жёсткую конструкцию или – одно из двух – проломить наконец лобную кость, чёртову кость, за которой была спрятана вся Машина упрямая сущность.
Шея затекла от напряжения. Рука в поисках равновесия уцепилась за другой ржавый прут. Внезапно и резко оборвалось дыхание, и всё вокруг поплыло в горячем потоке, который было уже невозможно сдержать – невозможно и незачем.
Ей хватило десяти минут, чтобы успокоиться, вытереть лицо салфеткой и выйти на стоянку.
До Королёва Маша ехала часа полтора. Дорожные знаки, синие таблички и белые фигуры с красными ободками по периметру, складывались в навязчивый, трудный для чтения текст. Он проникал в переполненное сознание, и, чтобы не пускать его внутрь, нужно было всего лишь закрыть глаза, но разве это возможно, двигаясь в потоке машин?
Солнце, обещавшее так много, неожиданно пропало из виду и больше не появлялось. На выезде из Москвы, где-то на Ярославке, случилась авария, и дорога встала.
К тому времени, как Маша добралась до Королёва, уже вовсю хлестал дождь. Когда она выходила из «тойоты», порыв ветра чуть не вырвал у неё из рук сумочку. Тяжёлое небо сверкало и гремело.
Буря утихла только к вечеру.
Глава 10
Ираида Михайловна имела обыкновение просыпаться рано. Если ей приходило в голову кому-нибудь позвонить, она звонила, не раздумывая, и в девять утра, и в восемь, и даже в полвосьмого. Бывшая жена научного работника всю жизнь пребывала в уверенности, что ранним утром все уважающие себя люди начинают трудовой день.
– Ты спишь, что ли?
Маша кашлянула, прочищая горло.
– Уже нет.
– Почему тогда голос сонный? Болеешь?
– Простыла.
– Что ж, – сказала Ираида Михайловна. – Кажется, тебя совсем не интересует ни здоровье матери, ни жива ли она вообще…
– Мама!..
В трубке что-то звякнуло. Ираида Михайловна пила чай.
– Работу новую нашла? – спросила мать.
– Нет ещё.
– Потому что спишь до полудня, а нужно вставать и ехать! Под лежачий камень…
Маша отвечала ей «да, да». Хорошо, что удалось помириться с матерью, убеждала она себя. Мать – несчастный человек. Мать всегда была несчастным человеком, пора бы уже это запомнить. Вот и сейчас Ираиде Михайловне больше неоткуда взять энергию, кроме как из разговора с дочерью. Просто неоткуда.
– Я что тебе звоню-то, – сказала напоследок Ираида Михайловна. – Вчера у меня был юрист. Я наконец написала завещание.
Подниматься не было сил. Маша так и лежала с закрытыми глазами, держа возле уха телефонную трубку.
– Думаю, тебе не терпится узнать о содержимом этой бумаги, – продолжала Ираида Михайловна. – Ты же всегда интересовалась моим имуществом.
А ведь она в течение последних шести месяцев заставляла себя разговаривать с матерью как можно мягче. Училась не отвечать на мелкие провокации, хотя давно уже не понимала, искренне ли мать говорит, или может, она снова расставляет вокруг дочери какие-то ловушки. Но после слова «завещание» Машин позвоночник дёрнулся. Спина и шея, лежащие на тёплой простыне, вытянулись в струнку, и, прежде чем Маша успела хоть что-нибудь подумать, язык произнёс сам:
– Мне не нужно твоё имущество.
Она услышала собственную речь и зажмурилась, мысленно приказывая себе замолчать. Увы, было слишком поздно.
– Я от всего отказываюсь. Можешь быть спокойна, мама. Наследства я не получу.
Она не стала слушать ответ и в изнеможении отбросила трубку на одеяло.
Над ней качался белый потолок – в такт громкому биению сердца.
Перезвонить, перезвонить, повторяла она про себя. Дождаться, когда на том конце ответят, набраться смелости и, наконец… извиниться? Извиниться, чёрт возьми?
Машу передёрнуло от одной только мысли о необходимости просить прощения. Ни за что, сказала она себе. Сделанного не воротишь. Эту фразу так любила повторять Алька, единственная наследница состояния своей матери.
Между тем дела с деньгами обстояли нерадостно. Маша чувствовала себя бальзаковским персонажем, который бесконечно исчисляет свои долги, а долгам этим нет ни конца ни края. В апреле, после увольнения, она составила заявление об отсрочке платежа по ипотеке, и банк пошёл ей навстречу. Сотрудник сказал, что нужно подписать ещё одно обязательство: согласие оплатить в июне долг за оба пропущенных месяца. Маша подписала.
Кроме Девятова у неё осталось ещё четверо выпускников, с которыми она занималась весь прошлый год. Через сайт для репетиторов с невероятным трудом Маша нашла себе ещё двоих подопечных. Она взяла бы и больше, но экономический кризис, о котором столько писали в Сети, уже давал о себе знать. Конкуренция среди учителей сделалась просто чудовищной. С таким трудом найденные слабо подготовленные ученики занимались еле-еле – у них не было никаких надежд получить на экзамене высокие баллы. Раньше Маша в конце года никогда не бралась за детей с нулевой подготовкой. Она считала такой подход непрофессиональным, но теперь ей стало абсолютно всё равно. Напишут ли тесты её новые подопечные или не напишут – безразлично.
Теперь каждое её утро начиналось с медленных попыток приготовить завтрак, а заканчивалось такими же вялыми попытками его съесть.
Продукты она покупала в маленьком магазинчике неподалёку от дома, потому что там было дешевле. Когда живёшь один, тебе нужно только самое основное – хлеб, молоко, ещё лучше – сухое молоко, его надолго хватает. Можно купить сто пятьдесят граммов варёной колбасы – не больше, чтоб ненароком не привыкнуть к роскоши. Из тёртой моркови с чесноком получается сносный салат. Если размешать варёную вермишель в бульоне из кубика, можно убедить себя, что ешь суп. На вкус искусственный бульон был так себе, но пах пряностями, и желудок от него пока ещё не болел.
Когда Маша приезжала от учеников домой, квартира напоминала пыльный и промозглый склеп. Маша садилась на банкетку в коридоре и долго сидела там, не имея никакого желания проходить внутрь.
Часы на стене медленно отсчитывали секунды. Свет от маленькой люстры падал на картину, висящую напротив входа. Изломанная чёрная лестница, острые, лопнувшие от напряжения обломки перил и малиновый вихрь, готовый разметать остатки конструкции одним-единственным, самым последним движением. Алёша написал картину о том, как в один прекрасный день человек встаёт на дыбы и самостоятельно рушит строгий и стройный уклад, охранявший его долгие годы. Хотя откуда он мог знать, как это бывает, – мальчишка, рисовавший быка, ещё ничего не понимал о настоящей взрослой жизни. «Тебе только кажется, что я тебе не нужен. Ровно через год…» Безумие, безумие. Маша запретила себе думать о том разговоре. Она стёрла эсэмэску из памяти телефона, но снять со стены картину у неё не поднималась рука.
…Потом она сбрасывала обувь. Ботинки или кроссовки летели в разные концы коридора. Шла в комнату, ложилась на диван и несколько часов без сна смотрела в потолок. Этот потолок Маша несколько лет назад самостоятельно белила и шпаклевала. Его поверхность была всё ещё ровной, она до сих пор не потрескалась и не пошла разводами.
