Пааво Ринтала - Слуги в седлах
Подходит паром. Элине хочется на корму, Хейкки на нос. Они устраиваются посередине. Дедушка слушает, как работает мотор. А мотор твердит все время то же самое, что и он сам.
— Пра-вле-ни-е, — стучит мотор.
Вот паром уже у причала, они выходят, выбираются на песчаную дорожку, покупают мороженое, дед достает сигару, и все трое рядышком начинают подниматься в гору — к зоопарку. На первом же перекрестке вспыхивает спор. Хейкки хочет налево, Элина — направо, а дед желает оставаться при своем мнении и правлению не поддаваться.
Они отправляются прямо вверх.
Сначала останавливаются возле оленей — немецких и северных.
— Как здесь мало людей, — замечает Элина.
— Пойдем кормить медведей, им разрешается бросать сухари.
Это Хейкки.
— На каникулах сюда придет много людей, и зверям станет весело, — продолжает свое Элина.
Потом они смотрят на росомах, и дедушка о них рассказывает. Миновав зайцев и кроликов, они идут навестить лисиц и выдр. На краю бассейна валяются остатки салаки.
— Выдры, наверно, спят, их не видно.
Это Хейкки.
— Выдры неинтересные, пойдем дальше.
Это голос Элины, но он доносится откуда-то издалека. Дед слышит его, но не понимает. Он на озере. Близится рассвет, но солнце еще не встало. Над озером туман. Он не ложился спать, любовался июльской ночью, вдыхал запах развешанного на шестах сена, видел летучую мышь и слушал тишину. Верхушки берез на фоне белеющего неба были так же изогнуты, как на японских гравюрах. Он долго разглядывал их, потом направился к берегу, взял удочки и баночку с наживкой, столкнул лодку в воду, и вот он тут, на озере, метрах в пятидесяти от берега. Он остановил лодку рядом с камнем и насаживает большого червя на крючок. С середины озера доносится шум. Туман становится непроницаемым, но звуки отчетливы. Кажется, будто лодка быстро рассекла воду и села на мель. Ему тогда подумалось, что это большая щука или утка, а может быть, гагара. Но это была выдра. Она показалась позднее, осенью.
Тогда было на редкость теплое и сухое лето. Таким же было и предыдущее. Окуни ушли на глубину, зарылись в ил и, как говорили местные жители, не хватались за удочку. Был июль 1939 года.
— Дедушка, дедушка, идем же, чего ты задумался, — теребит его за полу Хейкки.
— Куда?
— Кормить медведей.
— Медведей? Ну идем. А где у вас сухари?
— Вот, — взмахивает мешочком Хейкки.
Они поднимаются на медвежью горку. Небольшая скала окружена высоким бетонированным забором. Медведи сидят на скале. Это маленькие, с черными спинами, коричневогрудые, остромордые малайские медведи. Заметив людей, они спускаются к забору, встают на задние лапы, разевают пасти и крутят головами. Дети бросают им сухую булку.
Со скалы доносится рычание. Из бетонной щели вылезают в обнимку два медведя. Большой старый медведь и маленькая медведица.
Медведица сидит в объятиях медведя, стараясь от них освободиться. Он обхватил передними лапами медведицу за живот и прижал к себе ее зад. Она ловчится укусить его, но он держит крепко. Он все время трется задними лапами так, чтобы чувствовать медведицу, и урчит басом. Голос у него довольный.
— Посмотри-ка, дедушка.
— Я вижу.
— Ей не вырваться?
— Вырвется.
— А почему он так сидит и тянет ее?
— Они продолжают свой род. Знаешь, как в деревне, когда корову ведут к быку?
— А это бык?
— Нет, это медведь-самец. Бросьте сухари и пойдем.
— А они долго будут продолжать род?
— Не знаю, киньте им остатки булки и пойдем.
Когда все сухари перекиданы и съедены, они уходят к ближайшей клетке. В ней сидит пеликан. Рядом с ним глухарь.
Оглянувшись, дед видит, что медведи проковыляли обратно на скалу и устроились там. Ему приходит на ум совет правления. Со скалы по-прежнему доносится удовлетворенное басовитое урчанье.
Глухарь сушится после купанья. Он методически с силой бьет крыльями и, кажется, не собирается прекращать свое занятие. Им надоедает смотреть на это, и они спускаются с горы.
— Теперь пойдем к кабанам.
Здесь они кидают за ограду куски сахара. Сначала показываются большие боровы и жирные матки. За ними — маленькие кабанчики. Дети пытаются кинуть сахар малышам, но большие все перехватывают. Они обнажают клыки и бросаются на малышей, как только те хотят подойти к сахару.
Вдоль берега они направляются к львам. Отойдя от кабанов метров на десять, дедушка вдруг останавливается и кашляет. На берегу, слившись друг с другом, лежат мужчина и женщина. Мужчина на женщине. Дедушка еще раз кашляет. Взглянув на аллею, мужчина снова прижимается лицом к лицу женщины.
— Пойдемте-ка назад, купим мороженое и выйдем ко львам с другой стороны, — предлагает дедушка.
— Мороженое — это хорошо, — соглашается Элина.
Они поворачивают обратно.
Результат современного жилищного кризиса, думает дедушка. Молодые люди ищут уединения и, не найдя лучшего места, отправляются в зоопарк. Вонючие подворотни их не устраивают. Там не получишь того, чего хочется. И ведь не стыдно же. Нисколько. Бесстыдство, видно, тоже современно. Лет двадцать назад этого бы постыдились и спрятались. А современный мир не прячется. Только что не урчат. В остальном — такие же медведи.
— Ты почему улыбаешься, дедушка?
— Просто так.
— Скажи, ну скажи!
— По-моему, эти малайские медведи...
— Вот было бы здорово, если бы все люди превратились в медведей, — принимается фантазировать Хейкки. — Мы бы жили тогда на такой скале, лазали бы там и дожидались, когда люди принесут нам сухой булки и сахару.
— Какие люди? Ты же сказал, что все люди стали бы медведями.
— А те медведи, которые превратились бы в людей, — парирует Хейкки.
По дороге к львам они присаживаются у птичьего пруда.
— Когда мы пойдем домой, дедушка?
Это Хейкки.
— Тебе надоело?
— Мы уже все посмотрели.
— Проголодался?
— По-моему, можно идти. Здесь нет ничего интересного.
Это Элина.
Дедушка думает об отзыве с недописанной фразой, оставшемся на столе. Не хочется уходить. Но он встает.
— Идем.
Переправившись на пароме в город, они идут к трамваю, садятся и едут восемь остановок. Потом выходят, возвращаются немного назад и идут по боковой улице. Второй дом.
— Ну, до свидания.
— Пойдем к нам.
— Я спешу. До свидания.
— Пока. Спасибо, дедушка.
Он смотрит, как дети открывают дверь и исчезают на лестнице.
Спешит? Куда ему спешить? Колебаться и нервничать.
Придется это все-таки сделать, раз не сделал раньше. И он направляется к стоянке такси.
6
С того дня, когда отзыв остался лежать на столе недописанным, он больше ни минуты не колебался. Возвратясь на работу, он порвал его и объявил, что для подготовки предложений ему потребуется время.
Ни о какой отсрочке не может быть и речи, отзыв нужен тотчас же, сказали ему.
На это он не согласился. Он хотел оттянуть постройку хотя бы на одно лето.
Правление послало к нему директора.
С ним он разделался легко. Так ему, во всяком случае, казалось.
Потом явился Хурскайнен, старый друг. Их мнения совсем разошлись. Затем его вызвали на заседание правления, попросили доложить о состоянии дела. Его спросили, сколько времени ему еще потребуется. Он обещал справиться за год. За этот срок он мог бы подыскать для завода и пристани другое место. Ему ответили молчанием. Потом разрешили идти. После этого правление направило к нему своего врача.
Да. Теперь он сидит дома за письменным столом, с нераскрытыми мемуарами фон Папена и открытым томиком любимого поэта.
Ему некуда спешить. У него отпуск. Сегодня был последний рабочий день.
Пожалуй, и все мое служебное поприще окончено.
Это не очередной, а вынужденный отпуск.
После врача с дружеским разговором пришел директор. Директор Няятялампи — доброжелательный человек средних лет. Нынешние руководители предприятий держатся дружелюбно.
Директор долго сидел в его кабинете, говорил о творческом труде инженера, спросил о чем-то из области математики, обронил несколько слов о ненадежности мировой политики и о живописи. Это было все, что он выучил или что вбили ему в голову для исполнения роли директора. С образованными подчиненными старого закала надо уметь держаться просвещенно, вот и все образование.
Так он думал, пока Няятялампи разговаривал.
Потом тот принялся деликатно обсуждать его работу в должности заведующего отделом. Говорил, какая это интересная и ответственная работа. В осторожных выражениях, рекомендуемых психологами, он коснулся связанных с такой работой умственных перегрузок, которые могли отразиться на нервах. Он дал понять, что правление относится к предложениям заведующего отделом с уважением и признательностью. Поэтому оно согласно ждать его окончательного решения. Но поскольку очевидно, как об этом свидетельствует... — и так далее, и тому подобное. С этого легко было перейти к тому, что он, Хейкки Окса, несомненно, переработался за последнее время. Иначе говоря, его предохранители перегорели. Что он уже стар, упрям, и нервы у него не в порядке. Вот что имел в виду директор.
