Пааво Ринтала - Слуги в седлах
Его взгляд упал на книгу.
В дверь постучали, но это была дверь совсем другой комнаты.
За порогом стоял лейтенант Каллэ Рэсонен и звал его:
— Эй, Хейкки!
— Входи.
За спиной Каллэ маячили два длинных светловолосых молодых человека в штатском, с фотоаппаратами и вспышками на груди. Они расхаживали словно цапли.
Он посмотрел на писаря, писарь — на него.
— Это два американских журналиста. Хорошие ребята. Мы вчера вечером вместе посидели за бутылочкой. Лошадки просятся на фронт. Ты, наверно, можешь помочь. Они состряпают историю об армии, которая возвращается на новую границу, — протараторил Каллэ. В цивильной жизни он был текстильным фабрикантом.
Финская армия, подтягивающаяся к границе, определенной Московским миром, обманутая, присмиревшая, подчинившаяся превосходящей силе, — все это он остро чувствовал.
А эти синеглазые братья лезут туда. Интервью, сенсации. Совсем недавно их газеты тоже состояли в компании одержимых крикунов, уверявших Европу, что Финляндия показала всему цивилизованному миру образец гуманизма. Будто все могло разом перемениться. Теперь тот же цивилизованный мир видит в этом сенсацию: поглядите, как маленькая финская армия, побитая, отходит к новой границе. Вот остатки героической армии... Как могло случиться, что даже Каллэ в такой день приходит с подобными предложениями?
— Если ты поможешь, эти ребята в долгу не останутся.
Он махнул рукой.
— К счастью, не могу. Единственное право, которое я имею, — посадить тебя на гауптвахту.
Каллэ усмехнулся.
Он объяснил американцам, что его начальник не может им помочь.
— Правда ли, господин капитан, что финские отряды шли в отчаянную контратаку под звуки государственного гимна? — спросил один из них.
— Да, правда, и архангел Гавриил командовал взводом, — огрызнулся он. К подобным вопросам он уже привык: каждую неделю принимал иностранных корреспондентов и давал интервью. Эти тоже, конечно, сочинили беседу с ним еще до того, как явились сюда.
— Ну, ладно. Только эти ребята здорово бы расписали... Да, вот еще что... Торговый советник Туунанен просит узнать у командования Каннасской армии, жив ли его сын. Боится сам спрашивать. Там, говорит, какой-то сердитый офицер сидит. Сам губернатор, говорит, стал наводить справки о своем сыне, как только объявили мир, и ему ответили, что эта сволочь еще жива. Туунанен просит, чтобы ты про его сына узнал.
— И пальцем не шевельну ради Туунанена, — ответил он, испытывая удовольствие оттого, что какой-то офицер так срезал губернатора.
— Как знаешь, я ведь тебя не заставляю, — сказал Каллэ.
Стыдно. Все стыдно. За этих прощелыг, за Каллэ, за себя, Я сначала тоже так думал: жив ли мой сын? Мой сын. Хотя вся армия раздавлена. Хотя сотни тысяч людей остались без крова. Я думал только о своем сыне.
— Я занят... Пожалуйста, катитесь к дьяволу... Идите вы... Делайте что хотите, только проваливайте отсюда... Слышишь, меня тошнит...
Американцы поняли его по тону. Они попятились к двери.
— Не горячись, — сказал Каллэ. — Не хочешь помочь — не надо, мы кого-нибудь другого найдем, кто сможет и захочет... Пошли, ребята, потолкуем с начальством поважнее.
Когда они вышли, он посмотрел на писаря.
— Снова мир на земле, — сказал писарь и усмехнулся.
— Да. И паразиты со всего света подымают головы.
— Эй, папа.
Это Эса. Он встал, подошел к двери и спросил, что надо.
— Ничего, я ухожу. Будь здоров.
— Да, да, прощай. Уходи или приходи, только мне не мешай.
Он вернулся, раздраженный, и стал думать о заседании правления.
5
Хейкки Окса сидит за своим рабочим столом и передвигает на нем предметы. Надо ознакомиться с теми проектами, которые остались с прошлой недели. Надо дать на них заключение. Но мысли разбегаются.
Даже Хурскайнен, старый друг, не поддержал меня.
Вчера вечером состоялось заседание правления. Он доложил об истинном положении вещей. Господа члены правления держались корректно. Они не возражали и не поддерживали. Предоставили вопрос на мое усмотрение, просили как можно скорее подготовить отзыв. Отзыв будет послан исполнителям. «Как можно скорее» — значит в ближайшие дни. Сегодня утром директор уже звонил и торопил с положительным отзывом.
Первый раз в жизни его собственное мнение резко разошлось с мнением начальства. Забудь он о своих позициях, одобри решение правления, можно бы взять отпуск и отправиться в туристскую поездку по Италии. Это была бы награда за покладистость. Скоро пора на пенсию, какой смысл затевать споры с крупными объединениями?
А песчаный берег? Берег как берег, и бог с ним.
Он встает и идет к окну.
Сделаю зарядку и покончу со всем этим делом. Он начинает гимнастику.
Боль в сердце.
Это, конечно, невротическое, чему другому тут быть?
Надо принять решение, потом разобраться с другими делами.
Он возвращается к столу и начинает писать. Это противоестественно, отвратительно. А может, он и вправду просто старый упрямец? Взглянув в окно, он вспоминает о заливе и об острове и обрывает фразу на полуслове. Схватив телефонную трубку, набирает коммутатор, дожидается гудка и набирает номер.
— Алло, — доносится из трубки женский голос.
— Привет, это Кайса?.. Я, я, здравствуй. Я вспомнил, что обещал маленькому Хейкки сводить его в зоопарк, пока мы не переехали на дачу... Мне удобно сейчас. Хейкки может пойти?
— А можно Элине с вами?
— Конечно.
— Хорошо. Я возьму машину и сейчас приеду к тебе. До встречи.
Он кладет трубку, встает, идет в прихожую, берет шапку и быстро спускается по лестнице.
— Мне нужна машина с шофером, — говорит он швейцару.
Кайса с детьми уже ждет его у дверей.
— Дедушка пришел! — кричит малыш Хейкки.
— А у меня новая юбка, погляди, дедушка, погляди!
Это Элина.
— Элина надела ее в первый раз; надо было приберечь к вступительному экзамену, но девочка не утерпела, когда узнала, что дедушка берет ее в зоопарк. Как ты поживаешь, отец?
— Спасибо, хорошо. А вы все?
— Благополучно. Волнуемся немного, попадет ли Элина в школу, но должна бы попасть: Оскари всю весну с ней занимался.
— Попаду. Папа научил меня всем фокусам, а больше там и знать нечего, — заявляет Элина.
— Ну, лезьте в машину.
— Чур, я спереди! — спешит Хейкки.
— А я с дедушкой.
Доехав до берега, они покупают мороженое и ждут паром.
Дед жует сигару, дети едят мороженое.
— А смешной канадский медведь еще там? — спрашивает Хейкки.
— Наверно.
— Я хочу сначала посмотреть на детенышей пумы.
— Не тебе решать, куда мы сначала пойдем. Это дедушка скажет, правда, дедушка? — возражает Элина.
— Сначала пойдем к пумам, правда?
— Хорошо, хорошо.
— Сначала посмотрим канадского медведя, правда?
— Нет, сначала пуму, скажи, дедушка: пуму.
— Пуму, пуму.
— Нет, канадского медведя, скажи: канадского медведя.
— Канадского медведя, сначала канадского медведя.
— Да ведь ты мне обещал, что сначала пуму.
— Сначала пуму, пуму, — соглашается дедушка.
— Ты обещал ей, что пуму, а мне — что канадского медведя.
— Пойдем, пойдем, только парома дождемся.
— Расскажи, дедушка, о Хэйди, — просит Элина.
— Что же мне рассказать?
У них свои версии о Малышке Хэйди[2]. Дед специально прочел обе книжки о ней, чтобы рассказывать Элине, которая тоже читала. Элине нравится, когда дедушка рассказывает так, будто он сам — Дедушка, а она — Малышка Хэйди.
— Так вот, о чем это я...
— О том, как Малышка Хэйди и Дедушка пошли в зоопарк.
— Да, Малышка Хэйди и Дедушка пошли в зоопарк. Малышка Хэйди взяла мороженое, а Дедушка закурил сигару, и они стали ждать паром.
— Не так, расскажи, что они делали в зоопарке... Об этом расскажи.
— Они смотрели на зверей. Дедушка курил сигару, а Малышка Хэйди ела мороженое...
— Потом они пошли посмотреть на диких кошек, — подсказывает Элина.
— Да, потом они пошли посмотреть на диких кошек.
— Расскажи, что там случилось.
— Да, что там случилось... Дедушка взял сигару, а Малышка Хэйди мороженое...
— Ты это уже рассказал.
— Разве? А если Дедушка взял вторую сигару?
— Это уже третья сигара и третье мороженое, — замечает маленький Хейкки.
— Вот как, — говорит дедушка.
Сообразив, что получилось, он усмехается.
— Как у Хемингуэя.
— Что это такое?
— Ничего, один человек, который вечно твердил одно и то же.
Подходит паром. Элине хочется на корму, Хейкки на нос. Они устраиваются посередине. Дедушка слушает, как работает мотор. А мотор твердит все время то же самое, что и он сам.
