Пааво Ринтала - Слуги в седлах
— Ты же знаешь, как он освежает после долгого сидения и длинных разговоров. Сам говорил.
— Хочешь ликеру — бери такси.
— Сколько раз я тебе говорила: человек в твоем положении должен иметь шофера от фирмы. Ты член администрации. У всех других есть, говорят, шоферы. Мог бы позаботиться, чтобы шофера давали хоть на те вечера, когда я занята допоздна, если уж ты сам не можешь идти со мной...
— Сидеть и скучать, пока вы лакаете кофе с ликером и судачите о своих делах.
— Хейкки!
— Да. Я же ничегошеньки не понимаю в этих разговорах. Сижу на ваших вечерах, как на другой планете.
— Потому что не следишь за литературой.
— Может быть. Я пробовал, но это выше моих сил — читать Кронина, Гамильтона Бассо, Сомерсета Моэма, Альберто Моравиа и о ком вы там еще говорите.
— Кстати, ты вообще-то собираешься заказывать новую машину?
— Нет. Зачем?
— Нашей машине уже пять лет. Она вышла из моды. Жены многих членов правления обзавелись новыми марками.
— Да ведь наша машина со «знаком качества».
— Ну и что же? Она выходит из моды.
— Какая разница, если мотор хороший?
— Ты же знаешь, мне приходится участвовать в разных представительствах, и это неудобно, что у меня нет новой машины.
— А помнишь, когда дети еще ходили в школу, у нас был маленький фордик, мы ездили на нем лет десять. Потом его взяли даже на войну, и он вернулся оттуда целехоньким.
— Смешная была машина.
— Какая бы ни была, но меня она вполне устраивала. Такая была прочная...
— Надо заказать новую. Слышишь, Хейкки? Ты понимаешь, что я говорю? Завтра же заполни бланк.
— Да ведь моторы теперь такие плохие. Еще корпус не успел из моды выйти, а мотору уже конец. Лучше взять такую, которая послужит лет десять. Машина — это рабочий инструмент, а не безделушка, да нам она и вообще не нужна, отлично и без нее обойдемся. А если брать, так какую-нибудь совсем маленькую.
— Ты просто невыносим. Может, прикажешь возить самого епископа в этакой консервной банке?
— Христос вообще без всякого транспорта обходился, кажется даже осла своего не имел, а вон как все хорошо обошлось. Авось и епископ старой машиной не погнушается.
Видя; что ей не убедить мужа, жена заговорила о другом:
— Ты наконец можешь назвать точный срок, когда мы поедем? Мне надо знать хотя бы недели за три, а то не успею приготовить туалеты.. Не голышом же мне в Италию ехать.
— У тебя новая летняя шляпа, ее и надень.
— Когда ты пойдешь в отпуск?
— Не знаю, мне надо закончить одно дело,
— Это долго протянется?
— Сделаю как можно скорее.
— А раньше почему не сделал? Знал ведь, что поедем. Будем мешкать — лучший туристский сезон кончится.
— На кой черт нам эти болваны туристы? Хватит и друг друга.
— Поедем в Венецию.
— Ладно. Поедем в Венецию. Но неужели туда нельзя съездить, когда там не кишат туристы?
— Ты ничего не понимаешь в атмосфере. Когда ты ездишь за границу на свои конференции, там собираются такие же, как ты, вы сидите, слушаете друг дружку — доклады да отчеты, что-то считаете, считаете и, не заметив, что побывали за границей, возвращаетесь по домам.
Кристина взглянула на часы и встала.
— Мне надо спешить. Через два часа начало, а я еще не одета.
Она открыла дверь спальни, сняла блузку, бросила ее на диван и начала причесываться,
— Ты сегодня не обедал?
— Нет,
— Может, успеешь сделать что-нибудь легонькое до моего ухода?
— Хорошо.
— В холодильнике бифштексы. Подогрей их на горячей сковороде без жира. И, если не трудно, поставь скорее картошку,
— Ладно.
Он начал мыть картошку.
— Ты почему со мной не едешь — у тебя какое-нибудь заседание?
— Нет. Мне надо повидать членов нашего правления, вернее одного.
— Кого, Хурскайнена?
— Да.
— Передай привет.
— Передам.
Пока Кристина одевалась, Хейкки накрыл на стол и приготовил ужин. Они поели. Кристина заспешила. Она попросила Хейкки вымыть посуду, вызвала такси и уехала.
Хейкки занялся посудой. Поставив ее в сушилку, он позвонил Хурскайнену.
Говорит Хейкки Окса, добрый вечер, дома ли генерал?
Нет. Генерала нет дома, ответили ему.
Может ли он вернуться в течение вечера и в какое время?
Нет. Генерал на каком-то собрании. Сегодня его не будет. Только завтра утром, сразу после восьми, так генерал просил отвечать.
Вот досада. А генеральша дома? Кто желает поговорить? Да ведь сказано было — Хейкки Окса, позови-ка, девочка, маму к телефону, да поскорее. Да, да, конечно, прощаю, раз ты не узнала дядю, а теперь позови маму: может, она знает, где твой фатер.
Но мадам тоже не знает. Мадам полагает, что муж на заседании. Там какой-то юбилей, в котором ему надо участвовать.
Они обмениваются новостями. Приветы. Спасибо. Спасибо.
Трубки наконец положены.
Что же мне теперь делать? Надо было поговорить с Топи. Послезавтра заседание правления. Ну ладно. Тогда и услышат.
Он направился в библиотеку, которая одновременно служила ему кабинетом. Окно выходило на улицу, в него виднелся маленький клочок берега с опрокинутыми лодками. Одна дверь из комнаты вела в гостиную, другая — в холл. Он прошел вдоль стеллажа, занимающего всю стену от пола до потолка, и принялся искать мемуары фон Папена. Он давно хотел их прочесть, но чтение все откладывалось. Хотел потому, что коллеги читали и говорили о них. Так он познакомился едва ли не со всей мемуарной литературой о второй мировой войне: из простого чувства долга. Для собственного удовольствия, чтобы быть на каком-то уровне и иметь представление о том, чем живет мир, он читал художественную литературу. Больше всего японскую — в английских, переводах, читал и другое, даже переводы с русского.
Он остановился перед мемуарами фон Папена, но передумал и пошел к полке с японцами. В связи с японской литературой ему всегда вспоминался один поэт. Сходство поэта с японскими прозаиками было неуловимо, но мысль о японцах приводила на память его имя.
Возьму-ка я опять его.
Он взял стихи, сел за письменный стол и стал читать стихотворение о соловье в Монрепо.
Вместе со стихотворными строфами он заскользил в прошлое.
4
Он сидел не там, где поэт: не у дороги в Лаппенранта.
Он сидел в Хяменлинна, в штабе ополчения, но настроение у него было такое же горько-суровое, как у поэта.
Жив ли Лаури?
Это была его первая мысль. Потом пришел стыд.
Он тревожится о собственном сыне, а значит, о себе, хотя повержена вся родина.
За стыдом возникло изумление: как это могло случиться? Уже месяца два назад он понял, что они воюют против великой державы, но что события примут такой оборот — это было непостижимо.
Зазвонил телефон.
— Господин капитан, вас просят к телефону.
Это писарь.
— Скажите, что меня нет.
— Капитана Окса здесь нет... Обязательно... Конечно.
Зазвонил телефон. Это в холле. Он встал и пошел туда.
— Алло, — отозвался он раздраженно.
— Здравствуй, это я. А мама дома?
Это Эса.
— Нет, мама ушла на какое-то заседание своего общества.
— Она обещала оставить мне глаженые рубашки.
— Не знаю, приходи, поищи сам.
— Ну, ладно, — отозвался гнусавый голос.
— Будь здоров, — ответил он и повесил трубку.
Чертов парень, всегда не вовремя звонит.
Он снова сел за письменный стол. Воспоминания не возвращались.
Что-то он хотел сделать? Составить докладную к совещанию правления, представить веские основания, по которым не может подписать проект. Успеется. Он стал перелистывать книгу. Птицы, летняя ночь, тончайшие ветви прибрежных берез на фоне светлого неба, переход вечера в ночь, ночи — в утро, и среди всего этого — человек. Такие картины всегда рисуются ему, когда он листает эту книгу. Чувство, которое не выразишь словами, способность выйти за пределы собственного «я», быть вместе с окружающим миром и слышать его. Он всегда тоскует об этом и находит это здесь.
Четвертое измерение — все более редкое качество в современном мире.
Звонок в дверь. Он встал и пошел открывать.
Это Эса. Среднего роста, ширококостный, носатый, с вялым голосом: сын, собственный сын.
— Я за рубашками.
— Поищи — может, найдешь.
— Мы в конце недели переедем на дачу?
— Не знаю, это мама решает.
— Я собираюсь с Оскари в Салоярви.
— Вот как, — ответил он и. ушел в свою комнату.
Эса раздражал его. У меня было трое сыновей. Почему именно Лаури должен был погибнуть, а Эса остаться? Так он иной раз думал. От этих мыслей становилось стыдно, но это не помогало,
Он давно уже потерял внутреннюю связь с детьми и с женой. Да и была ли она когда-нибудь? Что я сумел им дать? Немного денег и немного сплавного леса. Вот и все. Убеждения, которые я пытался им внушить, уже дважды рухнули даже во мне самом.
