Пааво Ринтала - Слуги в седлах
Потом последовало дружеское предложение длительного отпуска. На все лето. Дать отдых нервам. Расслабиться. Восстановить силы. Насладиться жизнью. Директор тоже рекомендовал заграничную поездку, даже за счет учреждения. Таково якобы было и предложение доктора.
Лично он и правление будут, видите ли, рады встретить осенью старого заведующего отделом помолодевшим и бодрым. Иначе говоря, ему следовало отказаться от сопротивления, подтвердить, что проект закончен, и одобрить строительство. Этого Няятялампи, конечно, не сказал, но именно это имел в виду.
Директор улыбался и говорил. А он все вспоминал малайских медведей на скале, и ему казалось, что он беседует с медведем.
Потом директор встал. Он тоже встал.
Небольшой, лысый, с виду сильный человек. Стоя рядом с ним, он смотрел на директора почти сверху вниз, таким маленьким тот казался.
Что может быть беспомощнее разбитого, неуверенного в себе большого, старого человека, которому предстоит принудительный отпуск?
Вид, наверно, совсем жалкий.
— Кристина, ты можешь зайти ко мне на минутку?
Когда Кристина вошла, он выпрямился.
— Я в отпуске.
— Почему же ты раньше не сказал? Как мне теперь успеть? К счастью, недели две назад я заказала два новых костюма.
— Не волнуйся, сядь, спешить нам некуда.
— Некуда спешить? Господи боже мой, знаешь, сколько времени отнимают приготовления в дорогу?
— Время у нас есть. Я взял длительный отпуск.
Вернувшись с работы, он весь вечер размышлял, сказать ли жене про вынужденный отпуск, и решил пока,не говорить. Хурскайнен намекнул, что об этом никто не узнает, даже его подчиненные. Таким образом, правление оставляет открытым обратный путь.
— На какой срок?
— Во всяком случае, на все лето. Я крепко работал, так что...
— Я всегда говорила, что человеку с твоим положением следует иметь больше шести недель отпуска... Прекрасно... Теперь мы сможем побывать еще во Франции и Испании.
— Конечно, и правление готово оплатить дорогу, если я соглашусь.
— Еще бы ты не согласился. Ты в самом деле все прекрасно устроил, — сказала Кристина.
— Все ясно, остается только один вопрос.
— Какой?
— Хочу ли я провести так отпуск?
— Надеюсь, ты захочешь: ведь это будет для меня великое удовольствие.
— А для меня нет. Я в этом совсем не так уверен.
— Что это значит?
— Именно то, что я говорю.
— Но дело, очевидно, не только в твоем нежелании?
— Только в этом.
— Ого, значит, ты не хочешь в Италию?
— Ничуть. Откровенно говоря, мне отвратительны эти туристские поездки и вообще все заграничные поездки, кроме тех, когда можно встретиться с коллегами по профессии. Какого черта я буду делать, например, в Италии или в Париже среди других путешествующих балбесов?
— Ну-ну, не горячись. Ты нездоров?
— Может быть. И путешествовать я не поеду. Италия! Италия, которую увидишь в такой поездке, ничего общего не имеет с настоящей Италией. Это банальная и скучная трата времени. Прекрасная Италия! Туристы ничего не знают о ней. Та Италия, которую они видят, ничего не стоит. Каждый уголок набит потаскухами мужского и женского пола, повсюду кишмя кишат воры, нищие, бандиты. А кто виноват? Туристы. Эти балбесы испортили и продолжают портить Италию. Иноземные нашествия не так ее разрушили, как туристы. Международные походы путешествующих балбесов после второй мировой войны разорили Италию больше, чем нашествия всех варваров, вместе взятых... То, что туристы видят в Италии, — дешевка. Но даже это они портят. Трудно представить себе более грубых, тупых, скотоподобных тварей, чем туристы. Я уверен, что ни один гунн не сравнился бы с ними в душевной косности и невежественной жестокости. В двадцатые годы Италия была еще совсем другой страной, чем нынче. И Париж. Туристы испортили в Париже прелестные старые уголки. Когда я был там в прошлом году на открытии строительной выставки, наши французские хозяева спросили нас, не желаем ли мы развлечься. Мы пожелали. И тогда эти дьяволы повели нас в кабак, где полуголые женщины стали лезть к нам на колени. В двадцатые годы такое не могло прийти в голову даже французам. Вот и видно, к чему идет Париж, — а виноваты в этом только туристы.
Кристина уставилась на него,
— Как ты выражаешься.
— Прости, я погорячился, и не без причины,
— Значит, ты не хочешь в Италию?
— Нет.
— Даже ради меня?
— Кристина, оставь эту демагогию. Дело не так просто, его нельзя решать только так или иначе. Мне надо летом как следует подумать и посоветоваться насчет одного дела. Если я его одобрю, оно будет снято с повестки дня и я стану свободен как птица небесная. Значительные лица ждут, чтобы я его одобрил,
— Его надо только одобрить?
— Надо решить — да или нет.
— И ты можешь его одобрить, если захочешь?
— Формально — хоть сейчас. На это понадобится не больше пяти минут: поставить свою подпись под проектом, и все готово.
— Почему же ты его сейчас не одобришь? Тогда и с плеч долой.
— То-то и оно. Я ведь могу и отказаться.
— Но раз начальство хочет, чтобы ты одобрил, надеюсь, ты так и сделаешь?
— А если я не хочу?.. Послушай-ка, Кристина, я расскажу тебе, как обстоит дело... Мое мнение расходится с мнением начальства, а оно ждет, что я с ним соглашусь... Что бы ты сделала на моем месте?
— Была бы того же мнения, что и начальство.
— А если бы ты верила в свою правоту?
— Я подумала бы о своих детях и своем муже, — говорит Кристина.
Она имеет в виду: о детях и о жене. Именно так он и поступал всю жизнь. Сколько он одобрил проектов, которых никогда не одобрила бы его собственная совесть, если бы не забота о детях и о жене. Он как-то не замечал раньше, что десятки раз отстаивал интересы правления только потому, что заботился исключительно об интересах детей и жены, боялся за них и за себя. Обыкновенный служащий средней руки. Маленький человек, только большого роста. Вот что он такое. А маленькому человеку со средним жизненным уровнем не по средствам высокие идеалы, ему надо думать о семье: об акциях, о даче и машине, о детях и внуках, об их акциях и деловых успехах, о собственном пенсионном возрасте. С точки зрения современного сына отец, который, выходя на пенсию, не может оставить сыну кругленький капиталец лесом или акциями, — жалкий отец.
Он тоже всю жизнь так думал.
Он стремился к высоким идеалам, но никогда не мог их себе позволить: вечно приходилось добывать деньги и имущество для семьи. Это и есть свобода личности по западным понятиям. Я ведь просто вьючное животное — так мне всегда казалось. Маленький пугливый мул, который должен ежедневно таскать деньги и товары.
— Я тебя не понимаю, — говорит Кристина, и он слышит по ее голосу, что она действительно не понимает. — Ты говоришь какие-то странные вещи.
— Может быть, я расстроен. Может быть, правление право. Я приму какое-нибудь решение, и тогда мы поговорим о путешествии, но на это потребуется не меньше месяца.
— Значит, мы, как обычно, поедем на дачу?
— Да.
— Когда?
— Когда тебе удобно.
И они решили перебраться в начале следующей недели.
7
В первый же день своего отпуска он решил сходить к доктору. К Юсси. Теперь он сидит в приемной Юсси, держит в руках газету и скользит взглядом вдоль стен, потолка и пола. Взгляд останавливается на картине, которая висит на стене. Это летний пейзаж с берегом озера, песчаным пляжем и лодкой в камышах.
Какие у Юсси безобразные картины, думает он, уставившись на пейзаж.
Это был Юсси, тот мальчик, тогда, летом.
В те годы у них на даче гостили школьные приятели Пентти и Эсы. Пентти и Юсси было тогда по шестнадцать лет. Вся семья сидела в лодке: Кристина, Кайса, Эса, Пентти, Юсси и он. Лаури был в отъезде. Они катались вдоль песчаного берега, огибая камыши. Не то собирались куда-то купаться, не то возвращались с купанья. Этого он не помнит. Каждый раз, когда семья отправлялась вместе купаться, он сидел с удочкой на корме. Кристина гребла. Он помнит, как нехотя держал тогда удочку. Был тихий августовский день, ярко-синее небо казалось высоким. Когда он меньше всего этого ожидал, рыба клюнула. Она была такая огромная, что ее не удавалось втащить в лодку без сачка. Он велел Эсе выпрыгнуть из лодки и сплавать на берег за сачком. В таких делах он всегда оказывался непредусмотрительным. Эса прыгнул и поплыл.
Метровая щука тянулась за кормой, касаясь поверхности воды. Эса плыл, Кайса торжествовала, Кристина удовлетворенно потирала руки: вот как наш отец рыбачит, милый Хейкки... Смотри не упусти ее... А Пентти нервно зудел: ой, сорвется, ой, дай-ка я, не то она сорвется. Солнце стояло высоко в яркой синеве. Большая гладь озера была спокойна, как зеркало вселенной. Потом среди других голосов он услышал:
