Пааво Ринтала - Слуги в седлах

Метровая щука тянулась за кормой, касаясь поверхности воды. Эса плыл, Кайса торжествовала, Кристина удовлетворенно потирала руки: вот как наш отец рыбачит, милый Хейкки... Смотри не упусти ее... А Пентти нервно зудел: ой, сорвется, ой, дай-ка я, не то она сорвется. Солнце стояло высоко в яркой синеве. Большая гладь озера была спокойна, как зеркало вселенной. Потом среди других голосов он услышал:

— Дядя Хейкки, у вас же есть финка.

Эта минута живо сохранилась в его памяти. Он не раз с грустью возвращался от былых картин к новой действительности. С особенным сожалением вспоминалась ему именно эта история.

— Дядя Хейкки.

Да. Это был Юсси. Юсси посоветовал всадить финку в брюхо щуке и так втащить ее в лодку.

— Дядя Хейкки.

Кто-то коснулся его плеча. Он поднял глаза и вспомнил, где находится. Перед ним стоял Юсси в длинном белом халате. Острые синие глаза смотрели на него спокойно сквозь очки в светлой оправе. Светлые волосы Юсси поредели, лысина просвечивает, виски обнажились.

— Здравствуйте, дядя Хейкки. Простите, пожалуйста, что вам пришлось ждать. Теперь я свободен. Узнал, что вы пришли, и отменил другие дела.

Они пожали друг другу руки, осведомились о новостях и прошли в кабинет. Юсси узнал, что дела Пентти в химической промышленности идут успешно, поскольку времена нынче хорошие. Хейкки услышал, что Юсси почти отказался от частной практики, так как больница поглощает все его время. Что раньше у него было больше частных пациентов, да и теперь они нашлись бы, стоит только захотеть. Но он не хочет, потому что, по его мнению, психиатр, занимающийся в Финляндии только частной практикой, — шарлатан... Он предпочитает быть обыкновенным невропатологом, а не модным психиатром.

— ...Душевный человек, душевная травма, душевный разговор — это все допускается, но душевнобольной не желает быть душевнобольным.

Хейкки усмехнулся... Перед ним прежний энергичный Юсси, который любит затолкать в одну фразу все мыслимые и немыслимые вещи.

— Послушай-ка, Юсси, научи ты меня, как привести в порядок нервишки.

— Не может быть, чтобы ваши нервы были не в порядке.

— Я и сам, честно говоря, не очень в это верю, но иной раз кажется, будто и впрямь что-то не так. Во всяком случае, их надо бы подремонтировать.

— Вот оно что. А почему, позвольте узнать, вы полагаете, что дело в нервах?

— Да потому, что я уже давно запустил свои дела, не могу сосредоточиться. То есть я, конечно, их выполняю, но только в самую последнюю минуту, и то нехотя. Мне стало казаться, что я теперь не гожусь даже на то, чтобы сидеть в трамвае. Работа меня тяготит, не могу собраться с мыслями. Разве это не нервы?

— Нервы, конечно, тоже, но мне трудно установить причину болезни. Для этого нужно обследовать сначала одного пациента — дядю Хейкки, потом другого — все руководство вашего учреждения; только после этого можно сказать — нервы ли тут повинны и у которого из двух пациентов они развинтились. А вы, значит, хотели бы привести себя в прежний порядок?

— Да. Вот именно.

— Расскажите-ка мне, каким он был, этот прежний порядок, чтобы я знал, чего вы хотите,

— Ты же меня знаешь.

— Вы, кажется, не пили?

— Нет, и теперь не пью.

— А членом какого-нибудь клуба раньше состояли?

— Состоял и сейчас состою, но редко хожу туда скучать.

— Я так и думал. А охоту не бросили?

— Бросил.

— Зато рыбачите целое лето напролет?

— Не забыл, значит.

— И ухаживаете за садом и за внуками на даче?

— Конечно.

— И читаете, как прежде?

— Да.

— И предпочитаете Минковского, например, Агате Кристи и Сименону?

— Имена эти я слыхал, но Минковского...

— Да они и не стоят знакомства... Ну, так... А теперь... расскажите мне что-нибудь о свеженьких политических скандалах.

— Кое-что я иногда слышу... Всюду о них говорят, но я не могу вспомнить сейчас ни одного.

— Постарайтесь припомнить... А какие шлягеры теперь поют?

— В одном, кажется, есть такие слова: «Юноша смуглый, он бороздит океаны, и губы шепчут: люблю тебя».

— Верно, верно, но с тех пор прошло уже тридцать лет.

— Неужели так много?

— А поновее ничего не припомните?

— Вот один: «Это так хорошо, c'est si bon», но с тех пор тоже, кажется, прошло тридцать лет?

— Этот — пяти-шестилетней давности. А расскажите-ка мне что-нибудь о скрипичном концерте Стравинского.

Хейкки Окса принялся рассказывать. Юсси прервал его в самом начале:

— А что Шостакович сейчас сочиняет?

— Он только что закончил Десятую симфонию, но я еще не успел ее достать, ее еще нет в Финляндии,

— И вы, конечно, продолжаете считать, что так называемый модерн в живописи, который вырос из кубизма и развивает его манеру, старомоден?

— Несомненно.

— И все-таки вы хотите стать прежним, дядя Хейкки? Господи, да ведь вы же прежний! В ваших представлениях нет никакого изъяна.

— Нет, не прежний. Раньше я не был подавлен. Теперь подавлен. Это мешает мне сосредоточиться. Лишает энтузиазма. Мне кажется, что я уже слишком старый и неуклюжий, стою у всех на пути и занимаю слишком много места. Но, несмотря на это, мне хочется сопротивляться. Иногда мне кажется, что все идет шиворот-навыворот... Что-то со мной неладно.

Юсси выслушал, потом медленно произнес:

— Конечно, но что именно?

— Может, дело в том, что я старею? Старому всегда трудно удержаться на одной волне с молодыми. Но при этом мне часто кажется, что душой они старше и консервативнее, чем я.

— А вы на самом деле чувствуете себя старым?

— И да, и нет. Когда попадает в руки хороший проект, возраста не чувствуешь. Просто приятно с ним работать. А когда надо сопротивляться, чувствуешь себя нудным и бесполезным старикашкой, который отстал от прогресса.

— Один вопрос, дядя Хейкки, это поможет нам разобраться... Это не мое дело, но это касается вас... Как бы это... Какие у вас отношения с женой, и какими они были прежде?

— Это всё ваши выдумки, они тут ни при чем.

— Уверяю вас, дядя Хейкки, совсем не такие выдумки, как вам кажется.

— Тем не менее с моими заботами это не имеет ничего общего.

— И все-таки я как врач спрашиваю, продолжается ли у вас семейная жизнь во всех ее аспектах? Ведь тете Кристине уже пятьдесят семь.

— Этого я тебе рассказывать не стану. Учти, что ты для меня не врач, а прежний Юсси, который кое-что понимает в нервах. Вот и все.

— Да или нет?

— У меня сын — твой ровесник, а у сына дочь собирается на конфирмацию.

— Ну ладно. Вы по-прежнему не терпите двусмысленных анекдотов?

— Никогда их не понимал. Мне они кажутся просто безвкусными, хотя многие их любят рассказывать. В двадцать восьмом году я слыхал один такой анекдот на конференции инженеров-строителей в Париже, потом услыхал тот же самый на следующей конференции — через пять лет в Берлине, а в чем там соль, так и не понял.

— А зигзагов у вас никогда не бывало?

— Что это такое?

— Ну, развлечения в мужской компании. В Париже, например... После заседания хочется освежиться: вкусная пища, вино, но если нет женщин... Понимаете, иногда такая девочка... А мужчина в полном соку, и ему кажется, что он попал в свою стихию.

— Я никогда не мог. И не думаю, чтобы в нашем кругу такое случалось. Мы для этого слишком рассеянны. Однажды в Париже нас отвели в такое место, где голые девицы стали забираться к нам на колени... Мы все ушли. Они липли, словно мухи.

Юсси умолк. Видно, не о чем больше спрашивать.

— Что же ты посоветуешь? Этим летом мне надо принять очень важное решение, но сначала я хочу разобраться в себе самом, чтобы потом уже не колебаться. Научи меня.

— Вы относитесь к работе слишком серьезно и ответственно, чтобы я мог вас учить. Если бы вы согласились быть техническим исполнителем, которому нужна только зарплата, я бы мог вам посоветовать. Ведь в современном мире ответственность лежит на плечах таких людей, которые о ней даже не догадываются. Человеку, на которого ответственность не возложена ни формально, ни по должности, надо забыть о ней. Пусть ваше начальство катится в тартарары, если ему нравится. Это не ваше дело. Не ваша забота. Постарайтесь не думать о том обстоятельстве, которое вас гнетет. Забудьте его совсем. Все это мелочи, они ничего не значат. Развлекайтесь, ходите в свой клуб, побольше ешьте, пейте что покрепче да получше. Вы совершенно здоровы. Принимайте мир таким, каков он есть, и постарайтесь отыскать в нем что-нибудь порядочное и славное, даже если он, по-вашему, совершает свой последний путь.

8

Он сидел в саду, смотрел на газон, на тюльпаны, на детские коляски и детей, но не видел их.

Многим хочется знать, что они будут делать в этот час через пять лет, какие будут при этом обстоятельства, каков будет мир, какое общественное положение в нем они будут занимать. Я предпочел бы знать, что я делал в этот час пять, восемь или двадцать лет назад. И как думал тогда. А может быть, я вообще ни о чем не думал? Мне кажется, я лучше знаю, что будет через пять или десять лет, чем то, что было пять, десять лет назад. Это я забыл. Вспоминаю только разрозненные картинки, а не мысли. Я из тех людей, которые не умеют думать, не подчиняясь окружающим обстоятельствам. Нашими мыслями управляла жажда материальных выгод, прикрытая благопристойными одеждами. Вот как оно было. Я только воображал себя независимой личностью. Едва ли не все, что я считал истиной, было чистой шумихой, а мое мудрое мировоззрение оказалось мешаниной смутных иллюзий и выдохшихся фраз. Они уже давно устарели и утратили вкус.