Д. Томас - Белый отель
По-настоящему меня угнетает неспособность понять, что превалирует в нашей жизни, добро или зло? Я часто размышляю о сцене, которую случайно увидела на яхте отца. «Молящаяся» женщина запомнилась мне устрашающим, торжествующе-хищным выражением лица, а ее «отражение»-двойник безмятежно улыбалась. Вторая женщина (думаю, тетя) держала руку на груди моей матери (словно заверяя, что все в порядке, она не возражает). Но их лица, — по крайней мере сейчас мне так кажется, — словно символизировали противоположные состояния духа! И женщины наверняка сами испытывали совершенно разные чувства: гримасничающая, радость, а та, что улыбалась, грусть. Медуза и Церера, как Вы блестяще заметили! Наверное, это покажется абсурдным, но инцест в его символическом значении кажется мне намного страшнее, чем его реальные проявления. Добро и зло, совокупляясь, создают мир. Нет, простите меня, я сама не знаю, о чем пишу. Бред стареющей в одиночестве женщины!
Отсюда скоротечная фобия, связанная с зеркалом. Она дала о себе знать, когда я читала историю болезни «Человека-волка», с его непреодолимым пристрастием к совокуплению more ferarum (как мы все-таки близки к животным). Кстати, я его знала. Точнее, его семью, по отзывам соседей в Одессе. Детали в Вашем описании точно указывают на подлинную личность человека. Поэтому, — разрешите мне небольшое замечание? — не стоит вместо Одессы писать «город М…» Вы не введете в заблуждение тех, кто знал меня близко, да их почти и не осталось. Остальные будут наверняка обмануты тем, что я выступаю под личиной «виолончелистки» (!), за что примите мою искреннюю благодарность.
История Человека-волка, этого современного воплощения Христа, не давала мне покоя много лет.
Что ж, по крайней мере, сейчас я вполне откровенна, и могу лишь выразить самые искренние сожаления, что лгала Вам, потратившему так много времени и сил на недостойную Вашего внимания пациентку. У меня не хватает слов, чтобы выразить свою благодарность за то, что Вы посвятили столько терпения, мудрости и доброты несчастной малодушной лживой девушке. Поверьте, Ваши старания не пропали втуне. То, что я теперь хоть немного понимаю себя — целиком Ваша заслуга.
Желаю Вам всяческих успехов с публикацией истории болезни, если Вы все же решите сделать это. Я просила бы не упоминать мое подлинное имя в ходе тех или иных переговоров по данному поводу. Если мне причитаются деньги, пожалуйста, пожертвуйте их благотворительным организациям.
С самым искренним уважением,
Лиза Эрдман.
Признавшись во всем, — по крайнем мере, в самых важных моментах, — она почувствовала, как с души спала огромная тяжесть. Она хотела еще сообщить о связи со «случайным» попутчиком в поезде по дороге в Петербург, ее первом в жизни сексуальном опыте и первом случае появления галлюцинаций. Но письмо и так получилось непомерно длинным. В нем содержалось столько признаний во лжи, что она просто испугалась. Еще одно «сломает спину верблюда»; кроме того, происшествие не имело особого значения, она совсем не вспоминала о нем.
Да, очень приятно освободиться от всего, что лежало мертвым грузом в памяти. Она с нетерпением и беспокойством ждала ответа. Шли дни, недели, письмо не приходило, и беспокойство превратилось в глухой ужас. Она смертельно оскорбила профессора. Он впал в ярость. Действительно, иного ожидать не приходится. Лиза пыталась представить себе, как велик его гнев. Снова начала задыхаться (на сей раз акт феллатио оказался явно ни при чем); пришлось отменить три выступления из-за болезни. Однажды утром, проходя из кухни в спальню тети с завтраком, она уронила поднос: ей послышался громоподобный голос Фрейда, проклинающий ее.
Лиза страдала от ночных кошмаров. Однажды она так сильно стонала, что тетя, опираясь на палку, приковыляла в ее спальню и склонилась над кроватью с побелевшим, как ночная рубашка, лицом. Лизе снилось, что она столкнулась на лестнице с человеком, поднимавшимся в ее квартиру. Он торопливо снял мягкую фетровую шляпу и объявил, что он — Человек-Волк, и пришел, чтобы отвести ее к Фрейду. Она испугалась, но незнакомец вежливо, мягким тоном объяснил, что профессор просто хочет вместе с ней просмотреть все географические названия в тексте и заменить их на подлинные. Лиза пошла с ним, но вместо того, чтобы направиться к дому Фрейда, он привел ее в лес. Ему нужна помощь, объяснил он и показал несколько порнографических фотографий девушки, которая стоя на коленях, нагнувшись, мыла пол, с задранной до пояса юбкой. Только так он способен получить удовлетворение, сказал незнакомец, только разглядывая такие картинки. Она серьезно поговорила с ним, и, кажется, он остался доволен. Они стояли возле озера, Лиза любовалась лебедями. Она обернулась, и он обернулся настоящим волком: между поношенным черным пальто и шляпой появилась страшная звериная морда. Оборотень зарычал, она побежала прочь, он гнался за ней, стремясь прокусить голову. Спасая жизнь, Лиза сознавала, что заслужила смерть за письмо Фрейду. В тот момент ее разбудила тетя в белой рубашке, с искаженным от страха лицом бабушки из «Красной Шапочки».
Когда, наконец, письмо пришло, Лиза несколько часов не решалась вскрыть конверт. Наконец трясущимися руками развернула бумагу. Стала читать, поморщилась от боли (но в основном из-за параграфа, где говорилось о внуке профессора). Вся покраснела, прочитав о своей описке, мучительно долго пыталась вспомнить причину, но безрезультатно. Однако в целом тон послания оказался намного мягче, чем она заслужила.
19 Бергассе,
18 мая 1931 г.
Дорогая фрау Эрдман,
Спасибо Вам за письмо от 29 марта. Я, разумеется, нашел его чрезвычайно интересным, в том числе и любопытную описку: «…я действительно им была» вместо «он (Ваш отец) …им был». Все же ее намного превосходит плод невнимательности одного из моих английских друзей, выразившего сочувствие моим неудобствам из-за «troulesome jew», вместо «jaw».[26] Косвенным образом, она и послужила причиной того, что я так долго Вам не отвечал. Я имею в виду мою челюсть. Пришлось перенести еще одну операцию, и, боюсь, я серьезно задержал свою корреспонденцию.
Рад, что Вы и Ваша тетя чувствуете себя хорошо. Что касается Вашего вопроса о здоровье внуков: маленький Хайнц умер в возрасте четырех лет. С его уходом из моей жизни исчезла любовь.
Вернемся к нашему делу. Я собираюсь опубликовать историю болезни в ее нынешнем виде, несмотря на все недоработки. С Вашего разрешения, я готов добавить постскриптум, в котором изложу и проанализирую новые факты, изложенные в письме. Мне придется особо подчеркнуть, что врач должен доверять своему пациенту так же, как пациент врачу.
Я вспоминаю Гераклита: «Душа человека — далекий край, его не достигнешь и не осмотришь». Думаю, с ним можно поспорить; однако успех в подобном мероприятии всецело зависит от того, удасться ли нам построить гавань честности, обеспечив безопасный проход сквозь нагромождение прибрежных утесов.
С самым искренним уважением,
Зигмунд Фрейд
Лиза ответила коротким письмом. Она поблагодарила профессора за снисходительность и призналась, что очень переживает из-за того, что ее предчувствия неизменно сбываются. Она испытывает угрызения совести, словно каким-то образом ответственна за смерть ребенка. Лиза не ожидала ответа; более того, она настоятельно просила не утруждать себя. Однако спустя несколько дней появилось письмо из дома на Бергассе:
Дорогая фрау Эрдман!
Не стоит расстраиваться из-за смерти моего внука, события, принадлежащего далекому прошлому. Несомненно, когда умерла его мать, в мальчике уже таился смертельный недуг. Накопившийся за годы занятий психоанализом опыт заставил меня поверить в существование телепатии. Если бы довелось прожить жизнь заново, я посвятил бы ее изучению этого явления. Ясно, что Вы обладаете особой чувствительностью. Подобные вещи не должны чрезмерно беспокоить Вас.
На самом деле, один из Ваших снов убедил меня еще во время собеседований в том, что Вы обладаете вышеназванной способностью. Наверное, Вы уже забыли его. Судя по сделанным тогда записям, Вам снилось, что в церкви в Будапеште идет венчание мужчины и женщины средних лет. Обряд наполовину завершился, и тут один из приглашенных встает, вытаскивает пистолет из кармана и стреляет в себя. Невеста кричит, — это был ее бывший муж, — и падает в обморок. Когда Вы пересказали сон, мне сразу стало абсолютно ясно, что он относится к трагедии, имевшей место чуть раньше в том же году (1919), в Будапеште. Один из моих наиболее талантливых коллег, практиковавший в нынешней столице Венгрии, женился на даме, с которой поддерживал тесные отношения восемнадцать лет. Она не желала разводиться со своим мужем, пока не устроит судьбу дочерей. В день свадьбы ее бывший супруг покончил с собой. Уверен, Вы уловили все это в моем рассудке, а потом соединили с основной для Вас проблемой матери, — разумеется, я остаюсь при своем убеждении, что именно она послужила первопричиной всех Ваших бед.
