Д. Томас - Белый отель

Д. М. Томас

БЕЛЫЙ ОТЕЛЬ

Мы питали грезами сердце своеИ насытясь, оно огрубело, стало жестоким;Наша ненависть крепчеНашей любви…

От автора

Ступив на территорию истерии, — «место действия» моего романа, — нельзя пройти мимо такой феноменальной личности, как Зигмунд Фрейд. Фрейд становится одним из dramatis personae, по существу, первооткрывателем великого и прекрасного мифа современности: психоанализа. Под мифом я понимаю поэтическое, художественное отображение скрытой истины. Выделяя этот аспект, я не пытаюсь подвергнуть сомнению научную ценность метода.

Роль, которую играет в романе Фрейд, — авторский вымысел. Однако мой персонаж действует в соответствии с тем, что нам известно о жизни великого психиатра; я включил в текст цитаты из его работ и писем. Переписка в прологе, а также все места, относящиеся к психоанализу (в том числе III часть романа, беллетризованная история болезни), представляют из себя плод моего воображения. Читателям, не знакомым с подлинными историями болезни, составленными Фрейдом, — кроме всего прочего, они являются прекрасными образцами литературного творчества, — могу порекомендовать 3, 8 и 9 тома собрания работ Фрейда (Pelican Freud Library, Penguin books, 1974–1979).

Пролог

Отель Стендиш,

Ворчестер, Массачусеттс, США

8 сентября 1909 г.

Драгоценная моя Жизела,

Шлю тебе привет из Нового Света и крепко-крепко обнимаю! За все время нашей поездки, — путешествие, прибытие, радушный прием, лекции, чествования и славословия (в основном, как ты понимаешь, в адрес Фрейда, в меньшей степени, Юнга), — даже высморкаться было некогда, и у меня голова идет кругом. Однако уже сейчас совершенно очевидно, что Америка готова с энтузиазмом принять наше движение. Брилл и Холл — превосходные люди, в университете Кларка все до единого относились к нам с исключительной доброжелательностью и расточали похвалы. Фрейд даже меня поразил своими феноменальными способностями, прочитав пять лекций и ни разу не заглянув в свои наметки, — он набросал их накануне выступления за полчаса во время прогулки в моей компании. Стоит ли говорить, какое глубокое впечатление он произвел? У Юнга тоже было два интересных доклада о собственных работах, причем он ни разу не упомянул Фрейда! Хотя мы трое в общем вполне поладили, чему не помешали несколько весьма непростых ситуаций (достаточно упомянуть эпизод с приступом диареи в Нью-Йорке…!), между Фрейдом и Юнгом временами все же возникало некоторое напряжение. Об этом чуть позже.

Но тебе ведь наверняка хочется, чтобы я рассказал о путешествии! Все было чудесно, — однако я почти ничего не увидел! Сразу же после отплытия опустился чудовищный туман, что характерно для середины лета. На самом деле, зрелище довольно эффектное. Особенно впечатлило оно Юнга, навеяв ему образ «первобытного монстра», тупо бредущего сквозь череду рассветов и закатов к своей цели; он ощутил, будто все мы проваливаемся сквозь века в доисторическую тьму. Фрейд подтрунивал над ним, заметив, что как верующий христианин он обречен стать мистиком (евреи по его мнению подобной участи избежали!), но потом, разглядывая белесую пелену за люком каюты, где слышались, по его образному выражению, «брачные клики корабельных сирен», признался, что в картине, нарисованной Юнгом, что-то есть. Тем более невероятным и грандиозным показался неожиданно появившийся из этого мрака Нью-Йорк. Нас встретил Брилл и показал много интересного, но по-настоящему меня поразили «movie», то есть живые картинки. На удивление занимательное зрелище, оно даже заставило меня забыть о больном желудке. Почти все время смешные полицейские гонялись по улицам за еще более комично выглядевшими злодеями. Сюжет практически отсутствовал, но люди действительно двигались самым натуральным образом, совсем как в реальной жизни! На Фрейда, мне кажется, это не произвело особого впечатления.

Да, я должен рассказать тебе о необъяснимом происшествии в Бремене накануне нашего отплытия. Мы были очень довольны, что прибыли в город вовремя и не разминулись, и, разумеется, испытывали радостное возбуждение при мысли о предстоящих приключениях за океаном. Фрейда пригласили на обед в один из самых роскошных отелей, и мы убедили Юнга отступить от своих принципов воздержания и присоединиться к нам за бокалом вина. Очевидно, из-за непривычки к спиртному он сделался необычайно разговорчивым и несколько возбудился. Он завел речь о так называемых «захоронениях в торфянике», обнаруженных на севере Германии. Утверждали, что это останки первобытных людей, сохранившиеся благодаря мумифицирующим свойствам гуминовой кислоты, содержащейся в воде. Судя по всему, они утонули в болоте или их там похоронили. В принципе, довольно интересно, точнее, было бы интересно, если бы Юнг не твердил о захоронениях снова и снова. В конце концов, Фрейд не выдержал и несколько раз прервал его: «Почему тебя так это волнует?» Словно не слыша, Юнг продолжал увлеченно говорить, и Фрейд в беспамятстве упал с кресла.

Юнг, бедняга, был чрезвычайно смущен и обескуражен, — как собственно и твой покорный слуга, — и не мог понять, что он сделал не так. Придя в себя, Фрейд обвинил Юнга в том, что тот хочет избавиться от него. Разумеется, Юнг самым энергичным образом отверг подобное обвинение. В самом деле, он мягкий, доброжелательный человек и приятный спутник, несмотря на впечатление, которое поначалу производит из-за своих строгих очков в золотой оправе и короткой стрижки.

Еще одна небольшая размолвка произошла уже во время плавания. Мы коротали время (окруженные со всех сторон туманом), анализируя сны друг друга. Юнга чрезвычайно заинтересовало одно из описаний Фрейда, в котором свояченица (Минна), словно крестьянка, бросает пригоршни зерна в землю во время жатвы, а жена безразлично наблюдает за ней. Юнг довольно нетактично пытался выудить из Фрейда дополнительные факты. Он ясно дал понять, что, по его мнению, сон связан с тайными чувствами, которые Фрейд испытывает к младшей сестре жены. Я поразился, как хорошо он осведомлен о личной жизни коллеги. Естественно, Фрейд вышел из себя и наотрез отказался, по его выражению, «рисковать своим авторитетом» и делиться интимными переживаниями. Позже Юнг сказал мне, что в тот момент Фрейд, по крайней мере для него, как раз лишился всякого авторитета. Так или иначе, думаю, мне удалось смягчить ситуацию, и сейчас отношения между ними наладились. Но какое-то время я чувствовал себя словно рефери, следящий за схваткой борцов! Очень непростое положение. Все это строго между нами.

Мой собственный сон (единственный, который смог припомнить) относился к банальному детскому переживанию. Фрейд, разумеется, без всякого труда определил, что он связан с тобой, дорогая. Он мгновенно распознал суть: я боюсь, что твое решение не начинать процедуру развода, пока дочери не выйдут замуж, просто самообман; ты не хочешь надевать на наши выдержавшие проверку временем отношения тяжелые кандалы брака. Ты, конечно, знаешь причину моего беспокойства, и сделала все, чтобы оно исчезло, однако разлука с тобой (а также наводящий тоску морской туман), стали невольными причинами такого сна. Фрейд очень помог мне, как, впрочем, всегда. Передай Эльме его благодарность за добрые пожелания. Он глубоко тронут, что сеансы анализа оказались такими плодотворными, как она считает. Он также просил передать привет тебе и полушутливо добавил, что если мать столь же обворожительна и умна, как дочь (уверяю тебя, так оно и есть!), мне можно только позавидовать… Как будто я сам не знаю! Крепко обними и поцелуй Эльму за меня и передай привет своему мужу.

Через несколько дней нам должны показать Ниагарский водопад, причем Фрейд считает это кульминационным пунктом поездки, а спустя неделю с небольшим отправимся на «Кайзере Вильгельме» домой. Вполне возможно, что я приеду в Будапешт раньше, чем ты получишь письмо; не могу передать, как я томлюсь, ожидая когда смогу обнять тебя. А пока целую (о небеса! все лучше и все хуже!) в своих снах.

Твой навсегда,

Шандор Ференци

19 Берггассе,

Вена

9 февраля 1920 г.

Дорогой Ференци,

Сердечно благодарю за письмо с выражением соболезнований. Что еще мне сказать? Несколько лет я пытался смириться с потерей сыновей; теперь пришел черед дочери. Отвергая религию как таковую, я сознаю, что мне некого винить и не к кому обратить свои жалобы. «Извечное колесо бытия» и «сладостная рутина повседневности» позаботятся о том, чтобы все вокруг текло как прежде. Слепая необходимость, немое подчинение. Глубоко внутри меня прослеживается тяжелая нарцистическая травма, которая никогда не исчезнет. Жена и Аннерль страшно потрясены, их горе гораздо более естественно и человечно.