Д. Томас - Белый отель

Не беспокойтесь за меня. Я все тот же, лишь прибавилось немного усталости. La seance продолжается. Сегодня пришлось потратить больше времени, чем я могу себе позволить, на работу в Главном Венском госпитале в составе комиссии по расследованию обвинений в дурном обращении с военнослужащими-невротиками. Сейчас меня особенно поражает, как вообще могло прийти в голову, что применение электрического тока обратит так называемых «симулянтов» в героев. Без всякого сомнения, на поле боя страх перед током вытеснялся новой смертельной угрозой; следовательно, по возвращении их ожидали более жестокие дозы, и так далее, что совершенно бессмысленно. Я могу поставить под сомнение причастность Вагнера-Йерегга, но за остальной персонал ручаться не хочу. Общеизвестно, что в Германии были случаи смерти во время процедуры, а также самоубийств как следствие ее проведения. Впрочем, сейчас еще рано утверждать, что в венских клиниках поддались чисто германскому стремлению достигать искомой цели весьма бесчеловечными способами. К концу месяца я должен подготовить меморандум.

Вновь обращаюсь к своей статье «По ту сторону принципа наслаждения», оказавшейся холостым выстрелом, с все возрастающим убеждением, что я правильно определил место инстинкта смерти, в своем роде такого же могущественного (хотя и неявно выраженного), как и либидо. Одна из пациенток, молодая женщина с тяжелейшим случаем истерии, только что «произвела на свет» некие записи, доказывающие, как представляется, верность моей теории: крайнее проявление чувственной фантазии и в то же время настоящая оргия торжествующей смерти. Представьте себе, что Венера взглянула на свое отражение и увидела в зеркале лик Медузы. Возможно, мы слишком интенсивно занимались изучением сексуальных импульсов в отрыве от других проявлений психики, уподобившись мореходу, который неотрывно следит за огнем маяка в кромешной мгле и в результате налетает на скалы.

Я, вероятно, подготовлю доклад о некоторых аспектах вопроса к сентябрьскому Конгрессу. Уверен, что воссоединение после этих злосчастных потерянных лет вдохнет во всех нас новые силы и вселит надежду. Я слышал, что Абрахам собирается выступить с докладом о женском комплексе кастрации. Ваши предложения по развитию активной терапии в психоанализе представляются мне прекрасной темой для дискуссии. Я остаюсь при своем убеждении, что «гораздо лучших результатов в работе со своими пациентами добьется тот, кто проявит к ним внимание, которого им так недоставало в детстве», однако с огромным интересом познакомлюсь с Вашими доводами.

Жена вместе со мной благодарит Вас за участие и доброту.

Ваш Фрейд

19 Берггассе,

Вена

4 марта 1920 г

Дорогой Захс!

Как бы сильно не сказалось Ваше отсутствие на работе коллег в Швейцарии, думаю, Вы совершенно правы, отправившись в Берлин. Убежден, что именно здесь через несколько лет будет центр нашего движения. Несмотря на недостаток опыта клинической работы, из-за которого Вы так переживаете, Ваш ум и знания, искрометный оптимизм, мягкость и умение сходиться с людьми, широта кругозора делают Вас идеальным кандидатом на роль специалиста по обучению будущих психоаналитиков. Я абсолютно в Вас уверен.

В качестве «прощального дара», — надеюсь, однако, что расставание будет недолгим, — посылаю Вам экстраординарные записи, своего рода дневник, который «произвела на свет» одна из моих пациенток, молодая, весьма респектабельная женщина, после того как вернулась из Гастейна, где лечилась водами. Она уехала болезненно худой, а приехала в Вену пухленькой, и сразу передала записи мне. Самый настоящий pseudocyesis! Дама пребывала на курорте в компании своей тети; нужно ли говорить, что она никогда в жизни не видела моих сыновей, хотя я однажды упомянул, что Мартин во время войны попал в плен. Не хочу надоедать Вам подробностями ее случая, но если что-либо из прочитанного произведет впечатление на артистическую часть Вашей натуры, буду очень благодарен, если поделитесь наблюдениями. До того, как ее карьера оказалась под угрозой, моей пациентке прочили большое будущее на музыкальном поприще. Она записала строчки «стихотворной» части дневника между нотами партитуры «Дон Жуана»… Разумеется, я посылаю Вам полную копию (остальное было в детской тетрадке), которую она с удовольствием сама составила по моей просьбе. Ее Вы по аналогии с «новорожденным» оригиналом можете назвать «последом», и по прочтении не возвращать.

Если постараетесь не заострять внимание на вульгарных выражениях, — следствие болезни, овладевшей этой в нормальном состоянии скромной и до строгости щепетильной девушкой, — Вы найдете здесь места, которые Вас развлекут. Я знаю Ваш раблезианский темперамент. Не беспокойтесь, друг мой; меня это нисколько не задевает. Я буду скучать по Вашим еврейским шуткам, — здесь у нас в Вене до ужаса благонравный народ.

Надеюсь увидеться с Вами в сентябре в Гааге, или даже раньше. Абрахам обещал подготовить доклад по женскому комплексу кастрации. Нож, которым он хочет поразить нас, наверняка окажется тупым. Все же он добросовестный и надежный специалист. Ференци попытается обосновать свое новое увлечение целоваться с пациентами.

Дом до сих пор выглядит пустым без нашей «воскресной девочки», несмотря на то, что мы редко виделись после свадьбы. Но оставим эту тему.

С сердечным приветом,

Ваш Фрейд

Берлинская клиника

14 марта 1920 г

Дорогой мой и уважаемый Профессор,

Извините за открытку: мне показалось, что она весьма уместна, если вспомнить о «белом отеле» Вашей юной пациентки, подарке, за который я должен поблагодарить Вас от всей души! Он помог мне скоротать время в поезде (еще одно замечательное совпадение) за интересным чтением. Мои мысли по поводу рукописи, боюсь, покажутся вам тривиальными; нарисованная здесь фантастическая картина представляется мне аналогом райского сада, неким Эдемом перед грехопадением, — конечно, там существовали любовь и смерть, но не было времени, которое наделяло их реальным значением. Новая клиника великолепна; не мед с молоком, как Ваш белый отель, зато, надеюсь, значительно прочнее! Как только распакую вещи, пришлю Вам настоящее письмо.

Искренне Ваш,

Захс

19 Берггассе,

Вена

18 мая 1931 г

Секретарю Комитета по празднованию юбилея Гете

Городской Совет

Франкфурт

Дорогой господин Кун,

Прошу простить меня за то, что так долго не отвечал на Ваше любезное письмо. Однако я все это время не сидел сложа руки, насколько позволяло здоровье, и закончил статью. Моя бывшая пациентка не возражает против публикации ее записей вместе с моим исследованием, и я их также высылаю. Надеюсь, Вас не смутят непристойные выражения, встречающиеся в ее неуклюжих стихах, а также менее откровенные, но все же порнографические описания в прозаическом приложении. Следует иметь в виду, что (a) автор страдает тяжелой формой сексуальной истерии, и (b) документы относятся к научной области, где повсеместно признан и применяется принцип nihil humanum, в том числе и Поэтом, который призывает своих читателей не страшиться и не отворачиваться от того неведомого либо отвергнутого людьми, что бродит ночью в лабиринте сердца.

С совершеннейшим почтением,

Фрейд

I

«Дон Жуан»

1

Мне снилась буря, падали деревьяа я меж ними, но пустынный берегпринял меня, бегущую, от страхаедва живую, надо люк открытьно я не в силах что-то изменить,спастись я вступила в связь, Профессор, с Вашим сыном,в вагоне, поезд проезжал туннель,и в темноте его рука зажатапод юбкой между ляжками, опятья чувствовала — не могу дышатьВаш сын отвез меня куда-то в горытам возле озера увидела я белыйотель, вода была как изумрудя не могу остановиться вся в огнеиз-за того что распахнула бедра, мнебессилен стыд помочь совсем нет силодежду опустить, отбросить пальцы дваа после три в меня вогнал хотяпротер стекло усталый контролеростановился, бросил взгляд пошелпо длинному вагону мерный ходего руки во мне наполнил всюбезмерной пустотой желания, и вотон мне помог ступеньки одолеть,но спал портье и чтобы отперетьнаш номер, взял ключи, скорей туда, внутрь, внутрьодежда задрана до пояса, нет времени раздеть,текла по бедрам влага, небо былопрозрачно-голубым, но к ночи изменилосвой цвет, спустился белый ветер с гор,покрытых снегом мы здесь провелинеделю, может больше, и ни разуне покидали спальни здесь Ваш сын,Профессор, разорвал меня, распотрошили я вернулась сломанной возможно даже хужечем прежде, Вы сможете помочь способны Вы понять

На следующую ночь сквозь лиственниц плетень,в окно ворвался ветер острый как кремень,

у летней пагоды сорвало крышу,взметнулись волны, кто-то утонул,мы слышали за дверью суетуприслуги и гостей, никто не мог уснутьно он, Ваш сын, сжимал рукою грудь,потом взял в рот раздулся мой сосок,за дверью крики, грохот мы решиличто в море мы на лайнере плывем,на белоснежном он терзал, терзал соскихотелось закричать, распухли так ониот губ его и так воспалены,он брал их в рот, один, потом другой,раздулись оба, думаю что окнаразбились кое-где, потом пронзил меняс размаху снова нет, вам не постичькак девственно чисты здесь звезды, все с кленовый лист,с гор падали и падали они,вонзаясь в озеро, а там, поражены,кричали люди мы с ним нареклите звезды Леонидами, засунулпотом свой палец, вслед за членомвошел он в щель, просторно так во мнестал двигаться попеременно, и во тьметела втащили на берег, слышнырыданья чьи то, больно — он мне палецс размаху в зад вогнал, а я ласкалав щели своей головку медленно ногтем,раздулась так, что стала новым существом,во мне таящимся, вдруг молния блеснуламгновенной белой вспышкой так что громразнесся над отелем в темноте,все поглотившей снова, лишь на водахмелькали огоньки, саднило у обоих,бильярдную заполнил вод потока он никак не мог пустить в меня свой соктак сладко, что не сходит краска с щекрассказывать мне стыдно, но тогда,Профессор, я не ведала стыда,хоть плакала, а час спустя сорвался крик,когда его горячий сок в меня проник,мы слышали, как хлопали дверьми, вносилитела утопших, ветер с буйной силойвсе бушевал, а мы друг к другу льнулине разжимали рук когда уже уснули.

Однажды вечером спасли кота, чья черненькая шкурасливалась с темною листвой, в окно стучащей хмуромы, обнаженные, смотрели, как рукасквозь зелень прорывалась он царапалспасителя, два дня после потопана этом дереве искал он кров,в тот день мое извергло лоно кровь,он фотографии показывал, спросила я:«Что, если дерево омоет красная струя?»мои слова, Профессор, что с постелини разу не вставали мы, не надо пониматьбуквально, и когда спасли кота,спустились мы, чтобы перекусить, просторно меж столами,здесь можно танцевать, но мне было немногоне по себе, накинула лишь то, в чем встала,меж ног струился холодок, короткая одежда прикрывала мало,я слабою рукой его ладонь пыталась оттолкнуть,сказал, я не могу сдержаться, не могутебя не трогать, ты должна мне разрешить,прошу тебя, прошу, на нас смотрели пары,и улыбались снисходительно-приветливо а онлизал лоснящиеся пальцы, сидя за столом,смотрела, как орудует ножом,кровавая рука, нависнув над бифштексоммы побежали к лиственницам, свежий ветеробдал прохладой, это было так прекрасно, вечерзаканчивался, к нам почти не долеталиоркестра звуки, но напев цыганской скрипкито нарастал, то замолкал вдали,той ночью он едва не разорвал мне щелку,что сжалась из-за месячных, а звездынад озером огромные сияли, теснона небе для луны, но звездопад расчистил место,они к нам в номер падали, и крышубеседки-пагоды зажгли, а иногдамы видели как вспыхивал в вершинах горвзрыв-огонек, разрушив снежный их убор.

2