Д. Томас - Белый отель
На самом деле, один из Ваших снов убедил меня еще во время собеседований в том, что Вы обладаете вышеназванной способностью. Наверное, Вы уже забыли его. Судя по сделанным тогда записям, Вам снилось, что в церкви в Будапеште идет венчание мужчины и женщины средних лет. Обряд наполовину завершился, и тут один из приглашенных встает, вытаскивает пистолет из кармана и стреляет в себя. Невеста кричит, — это был ее бывший муж, — и падает в обморок. Когда Вы пересказали сон, мне сразу стало абсолютно ясно, что он относится к трагедии, имевшей место чуть раньше в том же году (1919), в Будапеште. Один из моих наиболее талантливых коллег, практиковавший в нынешней столице Венгрии, женился на даме, с которой поддерживал тесные отношения восемнадцать лет. Она не желала разводиться со своим мужем, пока не устроит судьбу дочерей. В день свадьбы ее бывший супруг покончил с собой. Уверен, Вы уловили все это в моем рассудке, а потом соединили с основной для Вас проблемой матери, — разумеется, я остаюсь при своем убеждении, что именно она послужила первопричиной всех Ваших бед.
Вы сами присутствовали во сне как «туманная» фигура, которая поддерживала лишившуюся чувств женщину, сознавая при этом, что жених нуждается в Вашем внимании в большей степени, чем позволяют приличия. Известно, что мой коллега имел весьма неоднозначную связь с дочерью дамы, на которой женился. Девушка одно время была моей пациенткой.
Должен добавить, что ни один человек в Вене, кроме меня и ближайших товарищей, не знал о трагедии во время свадьбы моего друга, и Вы никак не могли услышать или прочитать о ней. Я с удовольствием включил бы сон в свою статью, но не имел права воспользоваться несчастьем коллеги, тем более что он не вполне здоров и верит в существование телепатии.
Я рассказал все это, только чтобы показать, что Ваш дар проявляется совершенно неосознанно. Тут ничего сделать нельзя. Вы не в силах повлиять на него, так же, как неспособны превратить Ваш прекрасный голос в воронье карканье. Не стоит и пытаться.
Желаю Вам всего наилучшего.
С самыми добрыми пожеланиями,
Зигмунд Фрейд
Заметив, как неожиданно повеселела и расцвела племянница, тетя Магда предположила, что у нее появился некий друг. Впрочем, какой бы ни была истинная причина, тетя испытала немалое облегчение. Она уже испугалась, что бедняжке опять предстоит пережить нервное расстройство.
На самом деле, Лиза чувствовала необычайную близость к Фрейду: гораздо больше, чем много лет назад, когда она посещала его почти каждый день. Подобное ощущение охватило ее из-за общего тона последнего письма. Такая неожиданно теплая интонация; восхваления ее голоса и уникальной психической способности, и главный знак внимания — особое доверие, ведь он поделился с ней тайной, трагической историей своего коллеги. Здесь кроется что-то странное. Конечно, Фрейд не лжет: он не способен на обман. Лиза хорошо помнила сон, — весь, кроме части, которую профессор специально отделил от остальных, словно желая обратить ее внимание именно на тот эпизод. Она не могла припомнить, что присутствовала на свадьбе в виде «туманной фигуры», дарующей утешение.
Не просил ли у нее таким способом помощи и поддержки состарившийся немощный Фрейд? Она вспомнила пожалуй единственное замечание личного характера, которое он себе позволил, намек, — не более того, — на то, что его собственный брак, то есть его физическая составляющая, умер, когда ему исполнилось сорок. Разве не об этом говорил сон в его изложении? Фрейд выступал в роли мужа среднего возраста, молодая ипостась которого уже умерла. Следовательно, он нуждался в утешении «в большей степени, чем позволяют приличия» женщины, которая поддерживает впавшую в беспамятство невесту… Последняя — явно Анна Фрейд, а также ее мать. Но в истории болезни он назвал Лизу «фрау Анной». «Весьма неоднозначная связь»… «Девушка одно время была моей пациенткой»…
Он жаждал ее участия, но боялся, что она сочтет неподобающей вольностью прямое обращение. Возможно ему даже требуется больше, чем дружба. Что ж, если так, она не должна отказывать в утешении. Не зная, как ответить на тайную просьбу, Лиза довела себя до состояния крайнего напряжения. Наконец, решила, что лучше всего сохранять непринужденную дружескую интонацию, посвятив письмо откровенному разбору обстоятельств ее болезни, — а потом просто посмотреть, как будут развиваться события.
16 июня 1931 г.
Дорогой профессор Фрейд,
Меня до глубины души тронул доброжелательный тон Вашего последнего письма, не говоря о комплименте по поводу моего голоса. Правда, я сразу вспомнила, что Вы ни разу не слышали, как я пою! Иначе никогда бы не назвали его «прекрасным». Сейчас он больше напоминает воронье карканье.
В последнее время я вновь и вновь мысленно возвращаюсь к тому вечеру, когда началась моя «истерия». Я вспомнила еще несколько эпизодов, которые могут пригодиться для дополнения к статье. Прежде всего, меня (как уже говорилось) переполняла радость при мысли, что я, возможно, вовсе не еврейка. Этого «возможно» хватало, чтобы получить право со спокойной совестью посвятить себя мужу полностью, и с Божьей помощью подарить ему ребенка. До той поры меня совсем не радовал предстоящий приезд мужа на короткий отпуск (тут Вы совершенно правы). Оставалось меньше месяца. В своих письмах он постоянно требовал, чтобы я наконец позволила ему «довести дело до конца» в постели. Совершенно естественное желание. Но мне была отвратительна сама мысль об этом. Теперь же, благодаря «сомнениям» относительно отцовства, я почувствовала, что могу согласиться, и, вернувшись домой, написала страстное письмо мужу.
Но потом во сне меня мучили страшные кошмары. Дело в том, что у меня появились и другие причины для беспокойства. Кроме всего прочего, в обязанности Вилли входило судебное преследование дезертиров. Он только что выиграл дело, а значит, несчастного солдата расстреляли. Вилли не преминул похвастаться в письме своей блестящей речью, которая полностью убедила трибунал, — его просто переполняла гордость. Мне тогда стало нехорошо. Я не могла узнать в человеке, написавшем такое письмо, доброго и мягкого Вилли, каким я его знала раньше. Нельзя ли объяснить появившуюся в ту ночь боль переживаниями из-за моего мужа, а вовсе не подавленным воспоминанием? (У меня большой опыт по части «подавления» неприятных мне фактов: однажды, прочитав, что ведущий исполнитель женат на певице, которую я заменяла из-за ее болезни, я спустя час «забыла» об этом. Причина — в моих фантазиях нам с ним предстояло пережить идеальный роман!) Однако такие случаи «умышленной рассеянности» никогда не приводили к болезни.
Разве мне не стало намного лучше, когда Вы помогли мне «раскопать» тайный грех матери, просто потому что я увлеклась тем, как с его помощью проясняются все загадки? Прояснение! Просветление! Я только что пела в новой оратории под названием «Царь Эдип», — Вы представляете?! Мне нравится идея прояснения всего и вся. «Больше света! Больше света!» Больше света — и больше любви.
Что Вы об этом думаете? Перед Вами всего лишь туманные мысли, я вовсе не уверена в их справедливости.
Относительно трагического происшествия с Вашим коллегой: разумеется, я сохраню его в тайне. Несмотря на такие мрачные темы, тон Вашего последнего письма кажется мне бодрее предыдущих. Надеюсь, это означает, что Вам стало лучше. Я вполне здорова. Тетя Магда пребывает в радостном ожидании, потому что к нам из Америки приезжает мой брат. Ее нынешняя жизнь не богата событиями. Впрочем, мы с ней уже не одиноки, — в доме появился озорной пушистый котенок. К сожалению, у тети аллергия, и мне придется найти бедняжке новый дом (котенку, конечно!) Иногда я тоскую по менее пресному общению. С каким удовольствием возобновила бы я наши дискуссии, как в прежние времена. А сейчас тетя с нетерпением ожидает, когда я составлю ей компанию для игры в пасьянс. Так что не буду больше потакать своей слабости сочинять длинные бессвязные письма.
С сердечным приветом,
Лиза
Заклеив конверт, она почувствовала мучительное, но знакомое ощущение: то ли действительно вспомнила, то ли боялась, что в памяти всплывет спорный элемент сна. Единственным утешением служило то, что она все-таки проявила сдержанность. Лиза не ожидала получить ответ, и на сей раз оказалась права.
Ей с тетей пришлось развлекать парочку седоволосых американских туристов, Джорджа и Натали Моррис. Джордж занимал высокий пост в автомобильной компании в Детройте, его дела шли прекрасно. Натали красовалась в норковой шубе.
«Не понимаю, что им здесь нужно, — писала она Виктору. — Они вот-вот вытащат маленькие американские флажки и станут размахивать ими на улице. Мой друг из Нью-Йорка встречался с ними и был просто ошарашен их отвратительным американским акцентом. Им не хватает молочного коктейля в аптекарском магазине за углом. Они во всеуслышание удивляются, как мы живем в такой крошечной, грязной квартирке (как сильно она, оказывается, изменилась с тех пор, когда они с детьми приезжали к нам после войны!). Они страшно боятся подхватить дизентерию. Наталья никак не может найти подходящую парикмахерскую, где ей сделают химическую завивку и подкрасят волосы. „Джордж“ просматривает сводки зарубежных новостей в тщетной надежде узнать результаты бейсбольных матчей. У нас с ним нет совершенно ничего общего, даже детских воспоминаний. Кажется, мы живем в разных мирах. Неужели мы появились на свет из одной утробы? На вокзале я не смогла заставить себя чмокнуть его гладко выбритую щеку, и мы пожали на прощание руки. Mein Bruder! Чтобы немного поднять настроение, я читаю „Ад“ Данте. Зато тетя Магда довольна. Для нее он все еще маленький Юрий, а главное, новый человек, с которым можно пообщаться».
