Эльмира Нетесова - Колымское эхо

—    А банку повидла? Она куда делась? Крышкой закрытую оставила. На всем погосте никого не было. Я стою и слышу смех. Над могилой даже мухи нет. Вот и думай, кто сме­ялся?

—    Тебе, наверное, показалось,— встрял Бон­дарев.

—    Иди в задницу! Я не бухаю! С чего пока­жется. Я все слышу и вижу, не считай дурой,— возмутилась Варя.

—   Девчонки всегда шкодили. Наверное, та­кими и остались.

—    Рядом с их могилой ключ забил внезапно. Вода в нем чистая, холодная, как слеза,— вспом­нила Варвара.

—   А зимой он замерзает?

—    Снегом его занесло. Не видно. Но весной опять проснется, оживет и зажурчит.

Девчата еще долго вспоминали погибших под­руг. Когда стало светать, легли на часок отдох­нуть. Бондарев уже спал. Они расположились вокруг, не стали его будить.

Узнав, что у Вари следующий день выход­ной, вовсе обрадовались, значит, на могилу мож­но сходить всем вместе.

Едва лучи солнца заглянули в окна дома, дев­чата встали, заторопились:

—    Варя! Хлеб в доме есть? — спросили хо­зяйку.

—    Ну, а как же? — обиделась та.

—    Не забудь взять.

—    Игорь Павлович, вы с нами пойдете?

—    Если не помешаю!

—   Тогда не мешал, теперь что может? Сколько помню, покойницы никогда Бондарева не ругали.

—    Но и не хвалили,— вспомнил кто-то.

На кладбище было холодно, и вереница дев­чат торопилась. Мороз пробирал до костей.

—    Варь, свечку взяла?

—    А то как же?

—   Девчата, гляньте, сколько снегирей на моги­ле наших! Навестить прилетели! — заметил кто-то.

—   У них все время кто-то живет. То белка или синички кружат. Даже зайчата бегали,— го­ворила Варя, остановившись у могилы.

Девчата поклонились могиле, поставили све­чи, вытащили из сумки поминальное.

—    Ну, что? Помянем по маленькой,— налили и Бондареву. Тот, перекрестившись, выпил вместе со всеми.

—    Простите, девочки, меня! За все вольные и невольные грехи! Я уже скоро буду с вами. Не обижайтесь и не гоните меня. Примите без упрека,— склонил человек голову.

Все приехавшие стояли перед могилой на ко­ленях, молча молились, глядя на небо.

—    Как жаль, что они так рано ушли! — выр­валось у Варвары.

—    Может тем они счастливее нас. Бог не стал продлять их муки и забрал к себе.

—    Все там будем! Рано или поздно на том свете встретимся,— обронил Игорь Павлович.

—   Ой, не гунди. Ты на земле ни хрена доб­рого не сделал. А еще в загробье набиваешься. Вас всех надо отдельно хоронить, чтоб глаза никого не видели,— возмутилась Галька.

—    Хоть на погосте перестаньте брехаться. Это же грех!

—   Девчонки, посмотрите, сойка гроздь ряби­ны принесла на могилу.

—    Это тут часто случается,— задумалась Варя.

—    Может у них и впрямь есть своя жизнь, и девчонки сами накажут своих обидчиков?

—    Они уже наказаны. Разве это жизнь, ды­шать под охраной в своем доме и бояться выйти на улицу, потому что любой зэк может набить рыло. А уж коли совсем насолил, еще и башку скрутят. Память не заглушить.

Девчата заметили, как стайка синичек и сне­гирей вплотную обсела буханку хлеба, клевала торопливо.

—    На здоровье вам! Помяните и вы души наших подружек!

—   Девчата, давайте еще по одной, я вконец продрогла! — предложила Ритка, и потянулась с бутылкой к рюмкам.

—    Мне хватит. Я больше не могу,— перевер­нул рюмку кверху дном Игорь Павлович.

Варя молча похвалила человека.

—   Не хочешь и не надо. Нам больше доста­нется,— ответили ему усмехаясь.

На могиле заалели яблоки, разноцветье кон­фет, печенье и пряники, и, непременная банка повидла стали в ряд на могиле.

—    Ешьте, девочки! При жизни не повезло вам, хоть теперь угощайтесь. Горько в детстве жить без сладкого. Куда деваться. Обошла судь­ба малой радостью,— хныкнула Галька и при­двинула яблоки поближе друг к другу.

—   Эй, козлик облезлый, съешь хоть что-ни­будь за помин девчонок. Так надо по обычаю и если умеешь, помолись за них! — попросили Бондарева. Тот громко рассказал «Отче наш» и первым, поклонившись в пояс, отошел от мо­гилы.

—    Слушай, а мне тепло стало. Хотя солнце не появилось. Может это опять к пурге. В этот день после обеда всегда пурга поднимается. Как тогда, много лет назад.

—    Будто девчонок оплакивает...

—   А кто нас вспомнит, когда уйдем в землю?

—   О чем ты завелась, Ритка! Чего тебе не хватает. Дите сначала вырасти и поставь на ноги!

—    Это уж как получится. Все от судьбы.,.

Варя знала о своих подругах все до ме­лочи.

Каждая, едва покинув зону, уехала в город. Но не в Магадан. Приглядели Смоленск. Тут же устроились на работу, а вскоре вышли замуж за своих ребят, какие тоже прошли Колыму. Все получили квартиры, купили дачи. Обзавелись детьми. Поселились все в одной многоэтажке. Двое устроились работать на кондитерской фаб­рике. Были среди них швеи и парикмахер, юрист и бухгалтер. Умели все, ни к кому не обраща­лись за помощью. Мужья помогали во всем. И тоже умели все. Никакой работой не гнуша­лись. Их никто не видел пьяными. Держались всегда вместе и во всем помогали друг другу. Женщины не просто уважали, они дорожили друг дружкой так, как ни всем родным удавалось. Ни­когда не ссорились, делились, считались с мне­нием, и хотя характеры были разными, меж со­бою и в семьях прекрасно ладили. Их дети хо­дили в один детсад и вместе играли во дворе.

Неважно, что отношения с родней не сложи­лись. Ни к одной девчонке не приезжала родня на свидания, не присылала посылок, а потому выживали сами, не надеясь ни на кого, считая друг дружку самой близкой родней. Они закон­чили школы и институты. Вместе шли по жизни, одолевая невзгоды и трудности.

Они понимали друг друга со взгляда, с одно­го слова. Никогда не обзывали и не обижали одна другую.

Варя по светлому завидовала им, ведь они жили вместе, не страдая от одиночества. У них и заботы были общими, им было на кого наде­яться и положиться.

Игорь Павлович, понаблюдав за ними, не раз порадовался в душе. Девчата жили, словно  одним дыханием. Вот и теперь, отошли от мо­гилы, вполголоса заговорили о чем-то своем. И вдруг, оглянувшись, заметили его, рассмеялись:

—    Эй, Игорь, чего плетешься хвостом теля­чьим. Иль взгрустнул ненароком? С чего бы эдак? Давай к нам ближе. А то замерзнешь и свалишься на ходу. Как дотянем тебя до дома! Ты хоть и тощий, но костистый, тяжелый змей. Такого от соседки не утащишь. Давай живее копытами греби. Все ж вместе веселее. Ведь не ты, а мы в зоне отбывали ни за хрен собачий. А когда на волю отпустили, только и дождались:

—    Извините! Ошибка вышла. Осудили ни за что. Вы уж не поминайте лихом...

—    Слышь, Павлович! Мы тогда были глупы­ми. Нет бы за моральный ущерб дернуть с них, о том и не подумали. Пятки в зубы и скорее с Колымы, пока начальство не передумало. Какие там деньги? Как взмыленные кони не­слись, аж пена из задниц клочьями летела. Уже Урал минули, а мы все оглядываемся, не скачет ли за нами охрана.

—    Сколько лет прошло, а они все снятся нам. И вроде поймать, вернуть нас хотят на трассу. А уж сами седыми становимся.

—   Да что-то ни одной сединки не приметил!

—    Лопоухий! Мы же бабы, красимся в парик­махерских. Я с зоны пришла наполовину седая. А Галька и вовсе белая, как лунь. А все зона. Это она в десять лет седыми нас поделала со всех сторон. А уж изнутри и вовсе молчу. Одни синяки и шишки. Чуть что, сердце с копыт валит

—    Вякни, Павлович, правду, а у тебя в нату­ре сердце есть? Чего? Как я думаю? По-моему, нет его у тебя, и никогда не было.

—    Почему? А ты сам на себя честно глянь! Но не путай сердце с серицей. Ну, о чем лопо­чешь, если не выволок с зоны малышню. У нас вся душа кровью обливалась. А у тебя, знай морда толстела. Небось с баланды.

—    Ты б видел, как нас харчили. Только что говно через пипетку не сосали из параши. Ос­тальное, все шло в ход. Если б сам так хавал, сына сделать бы не смог, клянусь ногой моей бабки, сам себя до уборной не доволок бы!