Эльмира Нетесова - Колымское эхо

—    А тебе чего худо жилось?

—   Ах, его унижали, оскорбляли, грозили! Нас тыздили всякий день, кому не лень. Кто кула­ком, другой ногами. А третий, падла, из куража пса натравит. Тот как ухватит в пасть всю жопу, вот и покрутись на его клыках.

—    Что? Не веришь в это? У нас следы до сих пор сохранились. Вот сейчас придем и по­кажем. И твою сраку глянем, есть ли на ней хоть один песий клык?

—    Нам после зоны уже сам черт брат род­ной. Сколько натерпелись и пережили, тебе в кошмарном сне не снилось. И мы молчали. Но теперь ваш черед терпеть. Мы свое передышали. Хлебните и вы из нашей чаши.

—    Ой, Томка, охота тебе с ним базарить. О чем он трандит. Если б имел каплю совести и жалости, не работал бы с извергами. Или по­могал таким, как мы, поскорее слинять с зоны.

—    Что? Помог? Ну, тогда прости. Зря заде­ла! Но одно все равно плохо. Очень много де­тей умерло. За каждого из них с виноватого спросится. Ведь и вас на белый свет родили матери. А мы понять не можем, зачем они это сделали?

Глава 5. УГРОЗЫ И РАСПЛАТА

—    Причем тут матери? — сипло отозвался Игорь, понурив голову:

—    Никто в моей семье никогда не думал, что я уеду из своей деревни, да еще стану прокуро­ром Колымы. Все думали, что буду каким-нибудь заштатным бухгалтером, серым и непри­метным. Да я и сам не рассчитывал на боль­шее. Ведь по натуре был очень робким и нере­шительным человеком. Даже говорить громко не решался и не умел,— усмехнулся Бондарев дав­ним воспоминаниям.

—    Никто во всей деревне не поверил бы в такую карьеру. Должность действительно была очень громкой. Но сама работа, не приведись никому. Сплошной ад. Ответственности гора!

А возможностей мало. Ведь руки были постоянно связаны по самые плечи. За мною постоянно следили, контролировали, требовали, ука­зывали, зато помочь или посоветовать никто не хотел. Вот «вставить фитиль» или обругать, это всегда пожалуйста. И просить не надо, желаю­щих находилась тьма.

—    Хм, такое завсегда! Оно и нынче так! — согласились девчата.

—    Так и у меня с самого начала приключилось. Приехал в зону с первой проверкой. Там неприятность. Грузовая машина перевернулась,  а везла харчи. Там и хлеб, и макароны, лук  и крупа, короче, все для кухни. Естественно, по­слали зэков поднимать грузовик. А его для на­чала разгрузить надо. Ну, мужики не растеря- лись и стыздили пять буханок хлеба. Тут же и слопали. А чему удивляться, кормили плохо, вот и воспользовались случаем. Ну, я скажу, что они еще поскромничали. Другие на их месте де­сяток буханок сожрали.

—    Ну а когда на зоне пересчитали и взвесили, скандал поднялся. Да еще какой! Водителя чуть не за кадык взяли, готовы из него выда­вить те пять буханок. А он что мог? Помешать, запретить мужикам? Да он глазом сморгнуть не успел, как хлеба не стало. А его колотят, по морде бьют и матом поливают. Но ведь такое надо было предвидеть заранее, списать на ес­тественные убытки. К счастью, все остальное довез в сохранности.

—    Порядочный мужик! — встряла Варя.

—    Короче, я возник в самый разгар мордо­боя. И начал, как юнец,— откашлялся Игорь:

—    Как вы смеете человека бить? Или вам не стыдно?

—    Семенов глянул, и, не зная, кто я, что мне нужно, послал матом, да так забористо, еще и на дверь указал. Пообещал вломить как при­дурку, за помеху. Вот тут я впервые в жизни рассвирепел. Как грохнул кулаком по столу, что чернильница упала и разбилась вдребезги. Ну, а я ору:

—    Сам вылетишь с работы, недоносок! Ты посмел на меня пасть отворить! А кто есть? Да я тебя нынче в порошок сотру, кретина без­мозглого! Меня, прокурора края, матом крыть вздумал. А ну, вон из кабинета! В ШИЗо будешь дожидаться решения твоей участи! Чего разве­сил губищи? Что велено? Живо шурши с глаз, подонок!

—    Семенов будто онемел. Смотрит на меня, не веря в услышанное. Но вскоре пришел в себя, когда в мои документы глянул.

—    Он там не усрался часом? — захохотали девчата громко.

—    Почти что!

—    Это на него похоже!

—    Сразу изменился, извиняться стал. Потом вспомнил о зэке-водителе и велел ему убирать­ся. Мол, позже с тобой разберусь. Но я потре­бовал рассказать, что случилось.

—    Пока Степан мямлил, водитель все рас­сказал просто и доходчиво. Я отпустил его. А Семенову высказал все. Отвел, что называ­ется душу. И пригрозил довести до сведения всего руководства, поставить вопрос о его уволь­нении в связи с несоответствием. О-о, что тут было! Он на коленях ползал, просил простить, обещал никогда не повторить случившееся. В натуре, сопли распустил. Ну, я и пожалел, а не стоило!

—    Надо было его выкинуть!

—    Нужно было самому вломить!

—    Небось, ты за дверь, а он снова за свое!

—    А что он с водилой сделал? Не поверю, чтоб отстал от него!

—    Водилу он не наказал. Боялся, что тот всей зоне вякнет о моем разговоре с начальником и обо всем, что видел. Потому попросил мол­чать. От себя пообещал замять случай с хлебом. Ну, шофер и тому рад. Никому ничего не расска­зал. Ну, а Семенов положил мне в сумку отбор­ные продукты и дает в руки. Я его по всем паде­жам пустил. Вытряхнул все на стол ему. Тут Степа и вовсе растерялся. Он привык вот так работать. Иначе не умел. Здесь сбой получился. Он стал раскорячась и не поймет, что делать?

—   А чего коньяк не предложил?

—    Точно! Это по-мужски!

—    Не решился. Там окно было открыто. И по мне понял, что ничего не получится.

—   Жаль, что на тормозах ему все спустил. Не стоило так много прощать,— сказала Варя.

—    Короче, тот хлебушек водитель надолго за­помнил. В других зонах такой шухер не подни­мали. Списывали молча, начальство и не знало о подробностях рейсов. Хотя, конечно, недора­ботки, промахи имелись. Но уже другие. Быва­ли и покруче, чем у вас. Там в штрафном изо­ляторе нередко умирали от побоев, голода и хо­лода. И не только в ШИЗо, в бараках и на ра­боте. Всякое было. Даже по пути в зону падали замертво люди.

—    Это мы знаем,— согласилась Ритка.

—    А скольких охрана угробила.

—    И не только сама, а и овчарки им помогли.

—    Да что им наши жизни? За людей не счи­тали. Убивали нас из куража, развлекаясь. Вот рожа не понравилась, уберут из жизни, найдут повод, придумают его!

—    Какой там повод? Он им и не нужен был,— встрял кто-то из девчат.

—    В том и беда, что сами зэки сказать прав­ду боялись. Опасались расправы. Ее в случае чего никто не избежал.

—    А знаешь, какие наказания применяли к нам? — спросила Галка.

—    Конечно, наслышан. ШИЗо, мордобой, уре­зание жратвы, придержание корреспонденции, отказ в свиданиях.

—    А еще баню запрещали на целый месяц. Как женщине без нее? Это пытка! Ну, случались бунты. Хотя ни разу ничего не добились. Заго­няли в барак и тыздили нас, как скот, случа­лось, и до смерти забивали. А потом вывозили за зону, там сбрасывали. Если зимой — волкам оставляли, а летом сжигали, как мусор. Обо­льют бензином, подожгут, а через пару часов закопают, чтоб не воняло. Вот и все похороны.

—   Девчата, всех так дубасили? Или кого-то щадили и не трогали? — спросил Бондарев.

—    Всех колотили.

—    Одних каждый день, других пореже.

—    Даже старухам вламывали. Стариков до бессознания валтузили. Всем доставалось. Осо­бо от охраны. Эти хуже зверей были. Иную ста­руху, если устанет и упадет, так уделают, что уже и не встанет на ноги. Сколько такого случа­лось, ни счесть.

—    Ну, а почему молчали хотя бы мне?

—    А что бы сделал? Мы скажем, на завтра самих отправят следом за бабкой. Ей на замену завтра машину новых зэчек привезут. И повто­рится снова то же самое.

—    Мы имена не успевали запоминать.

—    Каждый день кого-то выбрасывали из зоны. Даже дети, поначалу жалели, плакали, потом привыкли, перестали реветь.

—    В зоне особых не было. Перед свирепо­стью все были равны.

—    Да что трепаться. Никто не был уверен в завтрашнем дне, доживет ли до ночи, или закончит день на волчьих клыках? А перед тем так измордуют, что смерть подарком пока­жется.