Эльмира Нетесова - Колымское эхо

Эльмира Нетесова

Глава 1. НОЧНЫЕ ГОСТИ

Женщина и сама забылась. Шла знакомой дорогой мимо сплошных могил и то ли напева­ла, то ли молилась вполголоса.

В морозной тишине далеко разносился ее го­лос. Но она шла без оглядки. Кто мог встретить­ся на промозглой пустой трассе, где с обеих сторон никого, кроме могил, не было.

Сзади Варвары верной тенью бежал волчо­нок. Единственное преданное бабе существо, следовавшее за женщиной всюду, шаг в шаг. А и куда ему деваться, другого пристанища не знал. Еще совсем маленьким подобрала Варва­ра замерзающего, полуживого звереныша в за­леденелой тундре. Других его собратьев сожра­ли взрослые волки. А этого не приметили. Так бы и замерз, не случись Вари. Та сжалилась, сунула зверька под телогрейку. Тот, по дороге домой, согрелся и ожил, стал подавать призна­ки жизни и первым делом обоссал бабу до са­мых сапог. Та ругнулась незлобиво и, придя домой, накормила найденыша. Отвела ему ме­сто рядом со своею койкой и ни на шаг от себя не отпускала.

Впрочем, отпускать было не от кого. Во всей округе на долгие километры ни одной живой души, кроме погоста. Понятное дело — Колым­ская трасса. Все живые поумирали. А покойники добровольно на этот свет не выскакивают. Им при жизни надоел белый свет. Да так, что и нын­че глаза б его не видели. Лишь иногда из какой- нибудь могилы послышится стон или шорох.

Варьку этим не напугать. Знает, вода под мерт­веца попала, а теперь вот хулиганит, пугает про­хожего всякими звуками. Волчонок, подросший за это время, давно перестал обращать внима­ние на всякие страсти, лишь изредка порыки­вал и ускорял шаг, нагоняя хозяйку. Она един­ственная была его другом и родней. Могла от­шлепать по заднице или погладить по жесткому загривку, ей дозволялось все. Он был другом и охранником, единственным собеседником. Он даже умел подпевать, но о том знала толь­ко Варя. Когда Султан уставал, она брала его на руки. В холодные, зимние ночи укрывала ту­лупом. Кормила тем, что ела сама. И кроме них, никого не было. Они не любили и не признава­ли чужих. Потому в дом никогда не ступала нога постороннего. Да и откуда ему взяться? Варва­ра жила в пустующей зоне, куда и под автома­том никого не загонишь.

Сама зона давно развалилась. Зато домиш­ко, где когда-то помещалась спецчасть, стоял, как новый. Его не брало ни время, ни погода. Оно и понятно: сложенный из кирпича он смот­релся отменно, был теплым и обеспечивал при­работок бабе.

Варька в свободное время подрабатывала здесь смотрителем. Водила по вымирающей зоне редкие экскурсии туристов, какие, глядя на остатки зоны, ахали от ужаса и удивления:

—    И как здесь могли жить люди?

Варька, услышав такое, лишь усмехалась кра­ешками губ, но молчала. А и что скажешь не­сведущему, ведь все равно не поверит.

—     Слушай, ведь она поет! — послышалось сзади внезапное. Султан, остановившись, зарычал на незнакомый голос. Глянул на хозяйку вопро­сительно, дескать, что делать с этими чужака­ми? Взялись непонятно откуда, прутся неизвест­но куда. А если к ним в дом на всю ночь зава­лятся? Места там не так уж много. Да и не лю­били эти двое посторонних. А в ночи, да по холоду из дома не выкинешь. По закону Севера делись человек углом и теплом. Такое оно пра­вило не только на Колыме, на всем Севере.

Варька, заслышав незнакомые голоса, поне­воле остановилась:

—    Куда это вас на ночь глядя несет?

—    Да вот автобус сломался. Придется до первого жилья пехом...

—    Тут хоть до первого иль последнего, де­сятки километров. А и жильем его не назвать, так, пристанище временное. Да и то, если пус­тят,— усмехнулась колко.

—    Но сама где-то дышишь?

—    Я? Обо мне чего брехать впустую? Где хошь переночую. Я тут своя. А вот вы приезжие, это по одежке враз видно. Такие и часу у нас не проканают.

—    Тогда веди к себе! — послышался сиплый, нахальный голос.

—     Ишь, вострый! Вишь, ни одна иду. Как мой дружок вас воспримет,— кивнула на Султана.

—     Иль не северянка? Куда деваться нам в такую лютость? А до ближайшей зоны еще с десяток километров. Пока до нее доберемся, сами замерзнем к едрене матери.

—    Да! Колотун знатный! — послышался вто­рой скрипучий голос. И человек добавил:

—     Неужели не пустишь побыть у тебя до утра?

—     Куда ж я денусь? Коль навязались на шею, ночуйте. Черт с вами, угол не отгрызете. Сту­пайте вон в хату. Но спать будете на полу. По­стелей запасных не имею,— предупредила за­ранее.

—    А мы не из привередливых.

—    Да может Мишка до утра отремонтирует свою керосинку!

В доме мужики совсем ожили. Содрав с плеч куртки, стоявшие колом, разулись и первым де­лом взялись за печь. Растопив ее в считанные секунды, подсели поближе к огню к закипавше­му чайнику. Назвали имена. Один — круглый и маленький, стриженый наголо, назвался Саш­кой, второй — Игорем.

У Сашки были большие светлые глаза, тол­стые губы, круглое улыбчивое лицо. Игорь был плешатым. Глаза словно убежали в череп и на­дежно там спрятались. Красный, рябой нос и широкий узкий рот не понравились даже Сул­тану. Волчонок, рыкнув на человека, отодвинул­ся от него в темный угол, затих.

—     Мы сюда в командировку. Ненадолго. По делам. А там снова к себе домой. Наведаемся ли сюда когда-нибудь еще, кто знает,— с сомне­ньем покачал головой Саша. И добавил тихо:

—     Каждого из дома свое гонит. Одних дела, других — память. Она, как заноза, всю жизнь то­чит.

—    Да какая заноза может застрять на Колы­ме? Все наши горести и болячки нынче в земле лежат. Им плевать на наши боль и память — откликнулась Варвара, собирая на стол ужин.

—    Ох, и не скажи, Варенька. Вот меня чего черти принесли сюда, отца ищу. Здесь похоронен. А где именно, не знаю. Вот и взял в про­водники Игоря. Он тут всякую пядь назубок по­мнит. Такая у него была служба собачья. Другой пес оскорбится на эту работу. А его приморили, говорит, заставили.

—    А как еще скажешь, если иного слова нет. Не согласишься, убьют, согласишься, хоть сам стреляйся. Вот и работа... Собака хоть знает на кого и за что брешет, тут же, вовсе не знавши, не до знакомства было. Все наспех, второпях. А когда одумались, самих жуть взяла, что на­творили. И, главное, не исправить,— умолк Игорь, поддерживая кулаками тяжеленный лоб, нависший гирей над лицом.

—    Вы ешьте! — подвинула хозяйка горячую картошку, рыбу и капусту. И спросила:

—    А что за работа, какую из-под палки де­лать пришлось?

—    Да небось слышала обо мне. Бондарев я. Игорь Павлович! Бывший прокурор Колымского края!

—    Батюшки! Самого черта в дом запустила,— всплеснула руками Варя. Сашка надтреснуто рассмеялся:

—    Хорошо хоть матом не обложила.

—     Это хуже мата чертом назвать. А спроси, своею ли волей согласился? Ведь как просился на фронт! А мне по локоть отмерили. Велели заткнуться наглухо. Иначе, мол, без войны пе­редовую устроим. Да так, что и не порадуешь­ся. Поставим к стенке и полную обойму всадим за отказ выполнять поставленную задачу. На твое место найдется много. Все знают, что бу­дет за отказ. Это хуже дезертирства, предатель­ства. И выложили на стол гору дел вместе с готовыми приговорами. Все к расстрелу. За что, про что, вникать некогда,— вздохнул Игорь Пав­лович тяжко.

—     И ты стрелял? — изумилась Варвара.

—     Это уже не мое дело. Стреляли другие. Я только подписывал, ставил свое согласие. Хотя обязан был изучать каждое дело. Но когда? Если за неделю поступали сотни дел. А разоб­раться надо в десять дней. Как успеть? Я же не двужильный. Я к утру все те приговоры подпи­сывать не успевал.

—    А к чему твоя подпись требовалась? — встрял Сашка Иванов, добавив:

—     Попробовал бы не согласиться с особой тройкой. Тебя самого вместо осужденного к стен­ке поставили б!

—    Это верно, но споры возникали.

—     Какие?

—     Бабку расстрелять хотели. Удалось спас­ти, ее невестка оклеветала. Я доказал обратное. Бабка на хлебокомбинате грузчиком работала. Не воровала. Это и проверки подтвердили. Зато в войну была разведчицей, командира отряда ра­зыскали. Он уже Героем Советского Союза стал. Сталин к нему прислушался. Да толку что? Пока его жалоба Сталина сыскала, бабуся Богу душу отдала. Приковали ее к тачке и на рудник посла­ли. Много ли старой надо? Ноги в неделю до костей содрала. На таких не походишь. Короче, накрылась старая в день, когда ее помиловали. Вся отрада в том, что похоронили как вольную, отдельно от зэков. А какая разница мертвому, где закопают. Так вот и похоронили. Мне выго­вор за недогляд. А обидно... Ведь я первый шухер поднял, оказалось, на свою шею.

—    К ней кто-нибудь приезжал?

—    А то как же? Сын! Еще благодарил меня

очищенное имя. Говорил, что оно дороже жиз­ни,— угнул голову Бондарев.