Эльмира Нетесова - Колымское эхо
— Ждать! — резко осек Сашка.
— Кого? Уже два часа стоим и ни одной драндулетки. Замерзнем на хрен.
— Не хнычь, твою мать, хватит сопли на уши вешать.
Они всматривались, вслушивались, но, не
звука.
— Слушай, сегодня же выходной. Чего ждем, все бесполезно, пошли к Варе,— первым свернул на тропинку Игорь.
— Нет ее дома. Видишь, вон она! У могилы голосит,— стали подходить осторожно и услышали голос женщины:
— ...Голубка ты моя. Иль думаешь, я не знала, за что тебя заковали в кандалы? Святая моя! Не поддалась начальнику зоны, не уступила по бабьей части. А уж как он добивался тебя, всю измордовал, но у меня не было сил вступиться, маленькой была и слабой. Только плакала. Ну чем могла одолеть того бугая? Такого слезами не прошибешь. Я всякое видела. И как он бил тебя в грудь кулаками, а коленом в промежность. Но ты все выдержала, даже не плакала, хотя все губы искусала в кровь, но молчала. Он пригрозил, что убьет тебя. Но ты не попросила пощады. Другие уступали ему. Ты не стала позориться и молча перенесла все муки. Тебя выкинули из кабинета, когда ты была уже без сознанья, а и я выскочила из-под стула. Вот тогда велели, если выживешь, заковать в кандалы.
Варвара всхлипнула, слезы передавили горло:
— Лапушка! Прости! Я была совсем ребенком и не могла вступиться. Помнишь, как мы вместе с тобой спали в тачке на холоде, а потом бабы забрали меня к себе в барак. Но я не покинула, всегда была с тобой. Научилась кусаться. За это получала по морде. У меня отнимали даже вонючую баланду. А тебе и в пургу не разрешали заезжать в барак. Все ты вынесла и стерпела. Мне так больно, что не сама отплатила за тебя кабану. Ведь ты знаешь: его расстреляли по приказу. И убил его охранник. Но тебя уже не было в живых. Бог твое увидел и сам наказал. Я радовалась, что твои муки не прошли даром козлу. К нему на могилу никто не приходит. За все годы ни одна душа не навестила. И я, конечно, не могу простить. Я и теперь проклинаю его. Ведь это он отнял тебя у меня, единственную кровинку, самого родного человека.
Варя резко оглянулась на хриплый, надсадный кашель Бондарева.
— Чего топчетесь? Это моя могила. Берите ключи, идите домой,— встала баба с колен. Ноги от холода свело.
— Пойдем с нами! — взмолился Игорь, подав бабе обе руки.
Та встала. Отгребла снег от ажурного креста, утонувшего в снегу по плечи.
— Дай помогу! — отодвинул бабу за спину и будто двумя лопатами сдвинул снег от креста. Из-под него проглянула лужа оттаявшей клюквы. Она была похожа на кровь, проступившую из земли.
— Пошли, Варя! Нам сегодня не повезло. Нет машины, выходной всех удержал дома, а мы забыли. Чуть не замерзли на трассе. А Колыма склероза не прощает. Разреши нам с Сашкой переночевать у тебя еще одну ночь. Поверь, мы тебе не помешаем.
Они шли, шатаясь от холода. Ноги заплетались, руки не сгибались, из глаз морозом вышибало невольные слезы. Но люди шли, сначала медленно, тихо, потом быстрее. Они лучше других знали, кто остановится на Колыме, тот умрет, ибо каждое движение и дыхание — подарок самой Колымы. Отнять все это у человека ей ничего не стоит. А значит, надо спешить, чтобы жить дальше, не останавливаясь и не плача...
В дом они вошли торопливо. Все трое быстро разделись, разулись, быстро растопили печь. Мужчины все делали без подсказок. Сами принесли дров со двора, тут же наносили воду, растирали замерзшие руки и лица. Ругали погоду, от какой досталось всем.
У Игоря от холода занемели ноги. Евменович растирал лицо и руки, Варя оттирала колени. Ее ноги не сгибались. И только Султан безмятежно лежал перед печкой, уплетал хлеб и почти не обращал внимания на людей. Ему было не до кого.
— А ты хоть знаешь, где похоронен твой отец? — спросила Варя Иванова.
— Я тут впервые. Никогда раньше не приезжал. Но Игорь знает все и обещал разыскать могилу быстро.
— Как она означена? — спросила Варя.
— Фамилия и имя. Да и то коротко. Сама понимаешь, как тогда хоронили. Свалили всех в одну яму даже без гробов. Так что можно попасть на чужое захоронение. Говорят, такое случалось.
— Подожди! Его зовут Евментий? А то там Ивановых добрая половина погоста. Но имя у твоего папашки редкое. По нем быстро можно найти. У меня один с таким именем есть. В самом конце кладбища лежит. Так, столбик стоит. На нем фамилия и имя. У других и того нет. Кого не знали, у других снег и дожди смыли. Может, и ты не там ищешь. У меня на погосте всякое случалось. Приехал человек, решил дочку ближе к матери похоронить, чтоб рядом лежали. Могилу раскрыли, новую подготовили. А в старой, вместо женщины, как ожидали, мужик оказался. Мы его обратно. Зато девушку недели две искали. Нашли. Она совсем рядом с мамкой была похоронена, так что и переносить не пришлось. А потому, надписям у нас верить нельзя. Путаницы много. Едино чего никогда не случалось, фронтовиков с полицаями рядом не ложили. Люди за тем следили зорко, сами. Не позволяли покойников обижать. Не давали супостатов с хорошими людьми хоронить рядом. Да и закапывали отдельно, на другом конце погоста.
— К ним, наверное, никто не приходит? — спросил Бондарев.
— Э-э, не скажи, мил-человек! К ним с Украины наведываются. Особо летом. С цветами, с венками едут. Воют тут на погосте дня по два и уезжают. Брехать не стану, ко мне не заходили и не просились. А и я не дозволила б всякой нечести пороги марать. Они у нас в деревне в войну отличились. Все думали, что немец победит, да не обломилось им.
— У нас, неподалеку от Воронежа, целая деревня таких вот окопалась. Их особо выбивали. Так они куда-то смылись. Зато заминировали много, когда уходили. Сколько людей подорвалось!
— Зато когда сюда попадали, их тоже не жалели. Ели в последнюю очередь. А и барак у них дрянной был. Щель на щели. Сквозь дыры в стенах руку можно было просунуть. А не ремонтировали, пока Комар не попал к нам. Тот в первую очередь за жилье взялся. Сколотил бригаду и за неделю барак в порядок привели. Ни единой щели не оставили. Но наши отрывали доски из стен. А один раз подпалили среди ночи. Повыскакивали они со своего тараканника голожопыми. Погасить успели. Но все искали, кто подпалил? А как сыщешь. Им часто что-нибудь устраивали. Особо те, кто из партизан. Не терпели предателей.
— Кстати, тот самый Комар ко мне во второй раз попал. Уже после войны. С небольшим сроком. За сыном с топором гонялся. Отсидел свои три года и снова к себе в Белоруссию смотался. Живой и здоровый, и никакая холера его не взяла. Он и теперь в Смолевичах живет, свою семью мучает. Соседи даже рядом с ним жить не стали. Один остался. Сын к жене ушел. Мать, едва внук появился, тоже к ним перебралась. Так вот сам остался, один хозяйничает. Хозяйство завел, живет, как куркуль, и все ему по фигу,— сморщился Бондарев, добавив:
— Говорят, в последнее время бабу сыскал. Такую же бандитку. Путевый никто не решился жениться. Скучковались своей бандой и ни с сыном, ни с внуком не знаются. Во папашка, черт его побери! — ругался Игорь Павлович.
— Это у кого как судьба сложилась. У нас, в другой зоне, тоже старуха живет. Ее еще до войны на Колыму пригнали. Не любила старая голосовать.
— Так это дело добровольное,— не выдержал Иванов.
— Ага! Добровольно-принудительное. Ее в НКВД вызывали, к председателю колхоза, все уговаривали голосовать. А она уперлась рогами и ни в какую. Хотя в войну партизанила. Медаль за это имела. Тут же, как свихнулась. Ну, и надоело властям с ней маяться. Сунули на самую Колыму, как к черту в задницу. Но куда воткнешь при трех медалях в таком возрасте. На трассу нельзя — слабосильная, на рудник не погонишь, совсем слепая. Пристроили ее в бараке прачкой и дневальной. Куда ж еще такую древность девать? А и срок пять лет. Все ждали, что у ней мозги появятся. Да откуда возьмутся на восьмом десятке, коли их отродясь, с самой молодости не имелось. Так вот и пристроили. Она, голубка, давай свою политику толкать серед баб. Бояться ей уже нечего. Сама уже на Колыме, дальше не пошлют, некуда. А и что хуже может случиться? Старая супротив Хрущева воевала. Вот он у ней оплату за медали отнял. Ей обидно стало. Уж, как только ни уговаривали бабку, ничего не доходило. А тут комиссия с области приехала. Конечно, по своим делам. А в ней старикашка завелся. Старый, плешатый и вовсе худой. Вот его попутно к той бабке послали беседу провести. Уж и не знаю, о чем они кукарекали. Но часа два или больше говорили. Вышла та бабка к ужину, мы ахнули, не узнали ее. Вся в накрученных кудерках, накрашенная. И к тому дедочку подваливает. Берет его под крендель и говорит, что он ее уломал. Согласна за ним хоть на край света идти пехом. Ну, дедок, видать, змей хитрый, быстро сообразил. Пообещал вскоре опять приехать. И если она все поймет, увезти бабку с Колымы. Старуха его до сих пор ждет, сколько лет прошло, она так и не поняла, что это была шутка. Но зато бабка теперь ни одних выборов не пропускает. На выборы раньше всех прибегает. А остальное время у окна сидит, своего сокола ждет. Ведь обещал за ней приехать. Прямо и смех, и слезы. Самой на девятый десяток повалило, а она про любовь вспомнила. Того деда, небось, в живых уже нет. Она ж до ночи его ждет. И никуда ни шагу от избы. Давно могла б в свою деревню воротиться. Ведь срок прошел. Так нет, ни с места не сдвинешь. Любовная болячка держит. И хоть в деревню зовут, вернуться и не думает, дура стебанутая.