Эльмира Нетесова - Колымское эхо

—    Мне, Варя, очень горько, но я знаю, что от жизни ничего хорошего не получу. Сетовать не стоит, сам виноват. Вот и получил...

—    Но ведь за что-то мстил доносчик, значит, не все в порядке у того человека!

—    Зачем мне копаться в чужом дерьме? Я сам в нем по уши,— ответил сипло.

—    А я вовсе не хочу иметь отношения с му­жиками. Нету средь вас порядочных, а те, какие были, повымирали. Те, какие остались, давно заняты. Так-то вот и я, никому зла не сделала, а тоже одна живу, без любви и надежды на нее. Да и куда уж в моем возрасте о таком думать. Я в себе глушу подобные мысли, чтоб не так горько было жить.

—    У тебя еще хороший возраст и семью мож­но завести, было бы желание, все другое при­ложится.

—    Эх-х, Игорь Павлович! Моя мать красивей и умнее меня была. А замуж во второй раз не вышла не случайно. Дело не только во мне, что не захотела отчима приводить, боялась она, как бы на негодяя не нарваться. Сюда всякие попа­дают. Попробуй, разберись, кто есть кто? Вон одна из наших человека нашла. Стали с ним жить. А он к ее дочке начал присматриваться. Да Бог не дал в обиду девчонку. Прокуратура разыскала козла. Аж через пять лет. Он ста­ростой оказался помимо всего. Взяли его под микитки и повезли судить куда-то на Орловщи­ну. И что думаешь? Милиция, где он содержал­ся, была деревянной. Мужики, какие в то время детьми были, устали ждать суда и подпалили ментовку со всех четырех сторон. Пока пожар­ники приехали, спасать стало некого, этот змей заживо сгорел. Не успели или не захотели спа­сти, кто знает. Только ничего кроме обгорелого скелета не осталось. А женщина, какая по не­знанию здесь его приняла, навсегда зареклась с мужиками связываться. Сама бедует, а на порог не пускает никого.

—    Варя, случаются молодые люди, не ню­хавшие войны, хуже полицаев. И такие здесь отбывали сроки. Да еще какие! Ты же, навер­ное, знаешь, скольких отправили мы на Диксон и в Анадырь. Там условия хуже Колымских. Сама понимаешь, что не случайно. Там о помилова­нии или амнистии думать не приходится. Так что выбирать в мужья из здешних — бывших зэков, небезопасно. Каждого сначала проверить надо, что собой представляет. А уж потом выво­ды делать. Хотя с первого взгляда, когда уви­дишь, не верится. Ну, что может дряхлый дедок. У него уже давно все в штаны валится. А поди ж ты, на такие подлянки способен мухомор, что волосы на коленках дыбом встают,— сказал Бондарев.

—    Это кто же такой?

—    Уже на последнем году в прокуратуре дело подбросили. Вместе с дедочком. Аж целых де­сять лет ему впаяли. Не поскупились.

—    А самому сколько? — перебила Варя.

—    На девятый десяток поперло!

—    Ого! Такого дешевле расстрелять!

—    Не случайно ему срок дали. Я понял, когда дело изучил. У меня сердце заклинило, а он во все инстанции обращался с просьбой о помило­вании. Да таких на костре жечь!

—    Что же он отчебучил?

—    Двухлетнего правнука своего убил. Схва­тил за ноги и с десятого этажа вниз головенкой сбросил. Конечно, сразу насмерть. За что, спра­шиваешь? Дитенок достал у него из-под подуш­ки деньги и бабке показал. Та взяла их, а когда дед проснулся, похвалилась, что уже не впер­вой ребенок выручает и дает деньги на хлеб. Старик глянул под подушку, там опять пусто. Понял, кто его грабит. И взъярился. Сначала на бабку с кулаками полез, тут мальчонка крик поднял, начал за старуху заступаться. Дед оттолк­нул его ногой, тот в ногу зубами. Старик от зло­сти последние мозги потерял. Схватил дитя и швырнул с балкона, следом бабку. Тут сын пришел, он и на него с топором, хотя мужик и рот открыть не успел. Хорошо, что соседи ми­лицию вызвали, скорая приехала. Сына кое-как  успели спасти, но калекой все ж остался. А вот бабку с ребенком в одном гробу хоронили. Когда в зале суда кто-то назвал зверем, старик вякнул в ответ, мол, жаль, что раньше этого не сделал.

—   А как же он до того все годы жил в семье?

—    Запил старый придурок. У него мозги зашка­лило. Все жаловался, что его домашние грабят, деньги отнимают. Его проверили на вменяемость. Оказался вполне здоровый алкоголик. Хотел прохвост похмелиться, да ребенок помешал, по-своему деньгами распорядился.

—    И вы его на Диксон?

—    Ну, да! Пусть остынет и лишний жир на баланде сгонит.

—   Так ведь не протянет десять лет.

—   Жалеть не буду. Хотя уже помер или осво­бодился. Времени много ушло.

—   А знаете, у нас раньше зона к зоне сто­яли. Теперь мало осталось. Какие сами разва­лились, другие разобрали на дрова жители. Ко­роче, без применения не остались. Но и новую зону построили. Вот только не поняла, для кого. Слово не нашенское. Раньше политических вот так заковыристо называли, чтоб люди не поня­ли. Наверное, и эти так-то.

—   Уж не мошенниками назвали? — спросил Бондарев.

—    Нет, это слово знаем! А то не нашенское. Но зэки свойские и брешут по-нашему.

—    Игорь Павлович, скажи, а зачем в этот раз сюда приехал?

—    Сашке помочь найти могилы своих. И, ви­дишь, удалось. Сыскали. Но теперь его сюда на цепи не затащишь.

—    Почему?

—    Напереживался, а сердце слабое. Куда та­кому на Колыму? Еле живой уехал.

—   Аслан тоже поспешил уехать.

—    То — другой человек. Я его знал раньше этой встречи. Сам подписывал ему приговор. Но он избежал расстрела. И видишь, человеком стал. Значит, надо было ему выжить. Это не­спроста случилось. Может еще приедет сюда! — глянул на Варю загадочно.

—    Мне все равно,— покраснела баба.

Бондарев улыбнулся, подумав молча:

—    Не ври, бабонька! Я ли не знаю вашу при­роду. Задел джигит твою душу, только вот даже самой себе признаться боишься. А вслух отве­тил тихо:

—    Много народа тут перебывало. Плохие и хорошие, молодые и старые. Одних помним, других забыли. Но каждый оставил здесь о себе какую-то память. Иных и после нас с тобой ста­нет помнить Колыма. Не всех по-доброму. Но много песен поет пурга о каждом. О тех, кто уехал и об оставшихся навсегда. Она помнит каждого. Бережет и наказывает, она тоже отно­сится к каждому по-своему. Но никого не выда­ет. Вот я сюда приехал в последний раз. Боль­ше не навещу, много лет здесь прожито. И спа­сибо Колыме, что уберегла, значит, считала за человека и уважала. Иначе, отняла бы жизнь. Спасибо ей, что была ко мне добра и справед­лива.

Бондарев уже давно спал, когда Варвара, разделавшись с домашними делами и прогуляв на ночь Султана, расстелила постель и уже го­товилась лечь в нее, когда в окошко постучали, и голоса с крыльца закричали вразнобой:

—    Варюха, отворись, это мы!

—    Скорей впусти! Продрогли до самых ман­долин!

—    Варька! Открывай, слышь?

Баба едва сняла засов, в дом влетело целое стадо баб. Они тут же заполнили всю прихожую и кухню. Кто-то спешно разувался, другие раз­девались, затаскивали сумки, корзины.

Варя их сразу узнала. Все ее подруги, зэчки, отбывавшие в зонах Колымы немалые сроки. Они каждый год приезжали сюда навестить могилы, всегда останавливались у Вари, никог­да заранее не предупреждали о своем приезде, влетали ветром в дом и, расположившись как у себя дома, наполняли Колымскую тишину шумными голосами, смехом и песнями. Их не смущала близость могил. Ведь сами не раз могли умереть, а потому к погосту относились по-своему, по-простецки и дружески:

—    Варька! Пока «голосовали» на дороге, все сиськи поотморозили. А от хварьи ни у кого ни­чего не осталось. Все вымерзло, как у динозавров!

—    Не веришь, у нас меж ног свистки и коло­кольчики, живого ни хрена нет!

—   Девки, тихо! У меня мужик ночует!

—    У тебя? Откуда он вывалился? Ты с ним

спишь?

—    Нет! Он из приезжих. На могилы заявился!

—   Давай его сюда! Мы ему живых баб по­кажем.

—   А если натуральный чмо, мы и согреем его! — вытащили сонного Бондарева из спальни.

—   Эй, ты, чмо! Открой зенки, бабье нагря­нуло!

—    Не хрен дрыхнуть! Спать будем вместе!

—   Дядь, а ты откуда такой лысый хорек? Да проснись! Вот оживший памятник!

—    Ты его за куди подергай, живей проснется!