Александр Покровский - Люди, Лодки, Море Александра Покровского
Очень не любят штаб. Это враги. Если все это удалось показать, то хорошо.
Человеколюбие начальства, его забота — это такая туфта, что все обрыдаются. Если это есть в фильме, то я их поздравляю, и тогда здорово, что я не консультант и в титрах только "по мотивам".
Для начальства мы — мясо, и это все понимают. Начальство от гражданских это понимание бережет как великую драгоценность.
Для начальства мы — жабы. "В море, жаба!"
Среди командиров и адмиралов нормальных, знающих свое дело людей мало. Они наперечет. Остальные уважением не пользуются.
У подводников ценится только знание, только то, что ты специалист, что ты надежен, что с тобой в море легко, что если что, то ты окажешься на своем месте.
Ничего не знаешь — балласт. Поэтому презирали замполитов.
Вот если это все в фильме чувствуется, то хорошо.
Ну не знаю я, зачем они меня на эту передачу пригласили. Наверное, в качестве мебели. Так я свое назначение и понял, потому как одеяло должно быть на актерах и режиссере.
Адмирал на передаче — это тоже для украшения. Адмиралы тем и отличаются от остальных людей, что и в запасе служат, надевают форму, награды, звезды, лучше, конечно, Героя. Неплохой мужик, но уж очень он везде послужил, и флот пилил Черноморский, и на Тихом океане "чудильниками" заведовал. Даже в Гаджиево служил. И в истории подкован.
Обычно офицеры в запасе форму не надевают, но адмиралы — это же не офицеры. Даже форма приветствия есть: "Товарищи адмиралы! Товарищи офицеры!" — так говорят, когда высокое начальство входит (например, главком, и всех надо от стульев оторвать). Так что адмиралы — это не совсем офицеры, и потому форму они любят на себе таскать.
Почему-то адмиралы меня бояться. Наверное, считают, что я немедленно на них нападу. При встрече с ними я всегда молчу, и они молчат, но если выпьют рюмок пять, то обязательно начинают выяснять со мной отношения. То есть для храбрости им пять рюмок вполне хватает, из чего можно заключить, что адмиралы у нас не робкого десятка.
Артисты, конечно, смущены, но артист Галкин — речист. Очень здорово говорит. Про патриотизм, патриотизм — просто хорошо.
А я боялся, что сейчас начнут донимать меня вопросами про "Курск". Я уже столько говорил про это, что ой.
Я даже так решил: скажу, что для меня подобные вопросы — это как про Буратино заново рассказывать. Мол, было два орла, один — вечно пьяный Джузеппе, другой — Папа Карло, который все норовил имущество какое-то продать. Они-то и виноваты в том, что наконец появилось это чудовище — Буратино. А Карабас-Барабас здесь совершенно не при чем, хотя поджарить Буратино он все же мечтал, да и некая бацилла фетишизма его периодически мучит, и он отправляется на поиски пропавшей Мальвины, а Пьеро — тот непременно плачет.
А Тараканище абсолютно не в курсе происходящего, потому что он из другой сказки.
Ну, и Артемон всегда на страже, так чего же еще…
В общем, передача всем понравилась.
***…И вот открываю я эту газету и среди всего прочего читаю: "В военное время значение синуса может достигать четырёх". Я захохотал так, что чуть не упал со стула…
***…Вспомнил, как я спасал вороненка. Он выпал из гнезда. Родители сидели рядом на дереве и переговаривались. Я подошел сначала к ним и сказал: "Так! Слушайте внимательно. Я сейчас подниму вашего орла на дерево. И если хоть одна блядь на меня нападет, я его брошу, пусть его кошки съедят".
После этого я подошёл к воронёнку и спокойно посадил его на дерево. Вороны даже не шевельнулись. Они меня поняли.
***"Во всех катастрофах на море виновны люди". Я часто слышал фразу, подобную этой, я видел ее на плакатах, стендах. Она обвиняет в случившемся моряков. Она против них.
И она была бы справедливой, если б человек был самым надежным из всех механизмов.
Если б он никогда не ломался, не уставал, не спал.
Если б от нагромождения перегрузок не сдавало сердце.
Если б с ним не случались галлюцинации, кошмары, бессонница.
Если б он не сходил с ума.
Люди — как механизмы. Точнее, рассчитывается, что они лучше любых механизмов. Надежнее.
Механизм может выйти из строя. Люди на это не имеют права. Во всяком случае, так считается.
Всмотритесь в лица погибших. Они погибли не первые. До них гибли и гибли. До них горели заживо, тонули, задыхались. Их калечило, давило, разрывало на части. Они погибали в воде и в тесных отсеках. Они оставались навсегда с кораблем, и одним ударом волны их смывало за борт.
Их вспоминали и о них забывали. Их награждали и не награждали. Им ставили памятники.
У нас столько памятников, просто беда — один на другом. У нас тьма памятников. У нас частокол из памятников.
Люди не рассчитаны на подобное напряжение. Они не рассчитаны на постоянные испытания прочности.
Они хотят жить, растить детей, устраивать застолье, радоваться.
Они же работают. Изо всех сил.
Подводные лодки — их труд, их забота, их дело, и они стараются сделать его как можно лучше.
Они не рассуждают о мужестве, героизме, чести, совести, долге.
Я ни разу ничего такого не слышал. Это не их слова.
Они не поднимают бокалы "за Родину" и "за наш Российский флот", разве только состарившись, выйдя на пенсию. Это не их тосты и не их речи.
Они могут разве что выпить "за тех, кто в море", над или под водой, и за то, чтоб им всего там хватило — кислородика и припасов, и чтоб бдительно несли, чтоб на вахте не засыпали после автономки, глотнув свежего воздуха, чтоб их не сильно мотало, било, бросало, чтоб они погружались и всплывали, аккуратненько, осторожненько, ни на кого на напарываясь, чтоб не пропускали надводные цели и не сталкивались где ни попадя с кем попало, чтоб береглись айсбергов и больших льдин, и чтоб они вернулись живыми домой, и чтоб дома им бы все радовались.
***Самыми большими патриотами считаю муравьев.
Они очень любят свой муравейник. Они себя от него не отделяют.
И еще они не отделяют себя от любого из членов своего муравьиного сообщества. Даже от матки.
Матка — это государство в идеальном своем воплощении.
Оно управляет, налаживает муравьиную экономику, политику.
Оно организует защиту и воспроизводство — зачатие, вынашивание, рождение, воспитание, продвижение, смерть, захоронение. Матка-государство имеет права на жизнь любого из членов сообщества — она его сделала, и любой член с радостью отдаст за нее жизнь.
Это идеал.
Но представь себе, что муравьи узнали, что их матка имеет вклады в соседнем муравейнике?
Катастрофа!
Быть того не может. Матка честна по отношению к каждому муравью, потому что каждый муравей всего лишь размазанное в пространстве (муравейника) продолжение матки.
Вот она, мечта о Социалистической Родине!
И вот она — Родина (с большой буквы).
То есть, Родина — это живое существо, раздвинувшее себя на территорию.
Или территория, которая вся 160 миллионов раз принадлежит разным существам, населяющим ее.
Тронешь территорию — тронешь меня.
Лев, охотящийся на своем участке, не отделяет себя от участка и от того пня, на котором он оставляет свою метку.
И всякая тварь, ходящая по нему, автоматически становится тем же львом, вот почему он на нее охотится — всего лишь берет своё.
А если лев распространит себя на всю страну? А если на всю Африку? А если будет сто, тысяча таких львов? И каждый из них в своих львиных мыслях будет наделен своей собственной Африкой, от которой он себя не отделяет?
А если найдется ещё один лев, и он скажет: "Львы! Защитим нашу Африку!"
И если, если, если…
Человеческая матка вместо зачатия, вынашивания, деторождения, воспитания, образования, защиты, продвижения по службе, пенсии, захоронения, заимела себе щупальца, челюсти, рога, клыки и призывает других все это оправдать.
Она выросла. Она требует жертв. Она назовет все это "священным долгом", "патриотизмом", "Родиной", "Уродиной" — чем угодно.
Ей кровь нужна, чтоб двигалось.
Она хочет жрать.
А люди мешают. Они родились в коммуналке. Мальчик вышел на общую кухню и написал на стене: "Вася". Он пометил стену, как лев пень. Он себя продлил. Он не испортил, он пометил — мое, я, родина.
Он вышел в подъезд и разрисовал стены и лифт — это тоже я.
Он плюнул на дороге — это теперь его.
Он изрезал деревья, нагадил в лесу.
Он размазал себя по городу.
Дай ему волю — размажет по стране.
Стоит ли его воспитывать — он уже патриот?
Стоит. Он должен осознать, что за все это потребуют его жизнь. От него нужна жертва. Челюстям нужна свежатина.
Ну, как вам все это?
Я всего лишь рисую картины. Кто-то скажет: все это чушь.
