Последний дар - Гурна Абдулразак
Потом настал его черед рассказать, какая она красавица, как он влюблен в эти синие глаза, в этот нежный голос. Не странно ли, что живя через площадку от нее столько месяцев, он не знал, как она к нему относится, а сам только о ней и мечтал?
— Я знала, — сказала она. — Знала о твоих чувствах. Этого нельзя было не заметить, а потом стала думать: как было бы хорошо… Когда это случилось после вечеринки, я подумала, что у нас началось, но ты стеснялся или сдерживался, я не могла понять почему.
— Ты положила ладонь мне на грудь, — сказал он. — Я подумал, что ты говоришь: довольно.
— Семиотика открытой ладони. Движение совести. Жаль, что ты не смахнул мою ладонь, — ответила она.
— Ты рассказывала о твоем друге, — сказал он. — Я подумал, что мне ты говоришь: только без фантазий.
— Я хотела сказать: не думай о нем, там всё кончено, — сказала она, улыбаясь в темноте.
— Меня неправильно воспитывали, у меня не было опыта в таких делах, не было смелости. Отец не одобрял таких отношений, и я, наверное, отсталый в этих вопросах, — сказал он.
— В общем, пока была там, я подумала: вот вернусь и скажу тебе, что нам пора уже, — сказала она.
Они проговорили почти до рассвета; он рассказал ей об отце и его болезни, сказал, что в выходные поедет в Норидж повидать их. Она сказала, что только нашла его, а он уже собрался ее покинуть. Всего на два дня, пообещал он, и сразу примчится. Когда они уснули, уже светало.
Анна тоже позвонила домой в тот вечер и тоже была одна. Как и Джамал, она почувствовала по голосу матери, что дома неладно. Ей показалось, что мать готова расплакаться — но не расплакалась, по крайней мере Анна этого не услышала. Она продолжала расспрашивать, и в конце концов мать резко ответила, что ничего не случилось, отцу с каждым днем всё лучше. Он делает упражнения, ходит на прогулку и несколько раз в неделю на сеансы терапии. Он крепнет с каждым днем.
— Тогда почему у тебя несчастный голос? — спросила Анна.
— У меня? Вовсе не несчастный, — сказала Мариам. — Просто день был утомительный. Вот приедешь, и мы повеселеем. Сколько месяцев уже…
— Знаю, — перебила ее Анна. — А он всё вспоминает былые времена?
Мариам уже рассказывала ей, что отец вспоминает времена, о которых они ничего не знают, и Анна требовала, чтобы ей прямо сказали, о чем он говорит. Но Мариам ответила, что он сам им расскажет, когда они приедут. Из этого Анна заключила, что рассказывать там особенно нечего, иначе мать не удержалась бы и сама всё выложила. Она полагала, что, если на мать нажать немного, она не станет упорствовать.
— Терапия очень действует. Он говорит не умолкая. Я не успеваю за его рассказами, — сказала Мариам и замолчала на минуту. Потом продолжала шепотом: — Он расстраивается из-за войны в Ираке, как будто только сейчас стал понимать, что происходит в мире. Наверное, это признак выздоровления, как думаешь? Сидит, смотрит телевизор и ругается. Каждый раз, когда передают известия — об этих безумных убийствах и прочем. Вот до чего он окреп. Не могу долго говорить — не выносит телефонных разговоров. Не обращай внимания — ты-то как? На выходные Джамал к нам приедет.
И Анна решила, что тоже поедет. Она не видела родителей почти пять месяцев — с тех пор, как переехала в Брайтон, — но звонила им регулярно, а с Джамалом почти ежедневно обменивалась имейлами. Ничего существенного она не могла пропустить. Но пять месяцев — долгий срок. Таких долгих перерывов еще не было. Она была загружена преподавательской работой, но школа уже месяц как закрылась, а она всё откладывала поездку в Норидж. Она знала, что Ник не поедет, и даже была этому рада, тем более если отец взбодрился. В любом случае Ник скучал бы и огорчался, что не может работать. Ему было необходимо заниматься хотя бы один день из двух выходных, иначе ему казалось, что не справляется с жизнью. Этим вечером он был в Лондоне, на обеде с участниками конференции, а потом собирался остаться у друзей. Анна подумала, считается ли это работой. Она не бывала на научных конференциях, не знала, похожи ли обеды ученых на семинары, где умные говорят, а глуповатые слушают — или делают вид. В рассказах Ника конференции были скучны и утомительны, обеды напоминали пытку, а другие участники — тупые и недоделанные (его выражение). Зачем же он их посещает? Это его работа. Анна подумала, стоит ли беспокоиться из-за того, что он остался у неназванных друзей, и решила, что не надо. Будет еще много подобных случаев, и если каждый раз волноваться, сойдешь с ума. Но что-то между ними назревает, она чувствовала. Что-то происходит, но что — она пока не понимала.
Она предполагала, что рано или поздно Ник начнет заводить романы, если уже не начал. Он всегда поглядывал на женщин и, заметив привлекательную, украдкой, долго, смотрел на ее грудь — Анна делала вид, что не замечает. Может быть, все мужчины такие. Теперь он так часто бывал на конференциях и собраниях, что романы, думала она, неизбежно последуют. Может быть, партнер, остающийся дома, всегда так думает. Принять такое решение — не волноваться — она не могла, но не знала, какой будет ее реакция на событие, которое ей представлялось неизбежным. Как она поступит, когда узнает — если узнает? Она могла себе это представить: можно жить с таким человеком, как Ник, и хорошо понимать, что он способен на приключение в отъезде, но не знать ничего определенно. А узнав? Предъявить ему ничем не подтвержденное обвинение? Промолчать и затаить обиду? Самой завести любовников? Наверное, она сама не представляла себе, как поступит, и пока что надо было жить с этим и ждать, что́ ей подскажут чувства. Но случится это непременно, раньше или позже. Ник — дамский угодник. Он давно вовсю флиртует с их соседкой Беверли, и хотя изображают это как шутку, Анна думала, что они возбуждаются всерьез, подшучивая друг над другом, обмениваясь комплиментами, обнимаясь и целуясь, наконец. Однажды… давно ли она стала об этом задумываться?
Беверли была та самая женщина, которую они увидели в саду в день приезда, а через несколько дней Анна нагнала ее на тротуаре около их домов, и они разговорились. На вид ей было сильно за тридцать или под сорок, блондинка с тугим перманентом, и в ту субботу на ней были обтягивающие джинсы и джемпер с широким вырезом, сползающий с одного плеча, как и было задумано. Она работала в городском совете, в отделе планирования, где выдавались разрешения на перестройку квартир, расширение, устройство лофтов, стеклянных дверей и прочего. Беверли быстро рассказала ей о соседях по обе стороны и напротив через улицу. «Тони и Бет, она врач. Работает в соседней клинике, а он учитель. Шон и Робин — он агент по продаже недвижимости, а она сидит дома с детьми. В том доме — художник. Во время Недели искусств художники открывают свои дома для посетителей — можно сходить к нему, посмотреть. Чем его подруга занимается, не знаю. В том доме — Софи, живет на пособие. Целый день мотается с деловитым видом, но на самом деле бездельничает, живет на наши деньги. В доме двадцать шесть Эдвина, ей девяносто восемь лет, абсолютно глухая, но каждый день выходит прогуляться по улице, мимо магазинов на дороге, каждый день, в любую погоду. Моя дочь Билли иногда громко заводит музыку, особенно когда меня нет. Не обращайте внимания. Страшно скандалит, если просишь сделать потише. Если вам что-то понадобится, заходите в любое время. И скажите вашему роскошному другу. Так откуда вы приехали?» — спросила Беверли, желая узнать что-нибудь и о новой соседке в обмен на предоставленную информацию.
Иногда вечерами они слышали крики и громкое ворчание — обычно Беверли — и басовитый голос мужчины. Анна не раз видела мужчину, входившего в тот дом. Темноволосый, в элегантном костюме; первый раз она увидела его, когда он припарковал свой новенький элегантный «сааб» во втором ряду и перешел улицу, ни разу не взглянув ни направо, ни налево. В одной руке он нес, по-видимому, картину в раме, но к Анне она была обращена тыльной стороной. Анна предположила, что он и есть тот человек, на которого кричит вечерами Беверли, грохоча мебелью. Ей представлялось, что такой не станет кричать в ответ, а будет отвечать уверенно, зловещим голосом, дожидаясь, когда она уймется.
