Назови меня по имени - Аникина Ольга
Глава 6
Когда на дворе стоял 1991 год и Алька училась на втором курсе, а Маша ещё только заканчивала одиннадцатый класс и готовилась к поступлению в институт, произошла история, внезапно переменившая всю Машину будущую жизнь.
События того года были вообще знаменательными, какое ни возьми. Именно тогда рухнул рубль, и за пакет молока в магазине выкладывали сотню. В квартире Иртышовых постоянно работал телевизор, потому что каждый вечер мама слушала политические передачи и программу «Взгляд», а по ночам смотрела новый кабельный канал, где вещали астрологи и предсказывали конец света.
Отца ситуация в стране сильно тревожила. Опасаясь, что в институте сменится власть, на базе кафедры он создал научный кружок имени дедушки и обивал пороги в попытках организовать музей Иртышовых в стенах родного учебного заведения. Дома он допоздна просиживал с аспирантами и жил, следуя принципу «делай что должно, и будь что будет».
Ираиде Михайловне теперь постоянно не хватало средств на хозяйство, но несмотря на это, осенью, прямо перед тем, как случился первый дефолт и обесценивание советских денег, она вдруг решила открыть кооператив по эзотерическим услугам, на который возлагала большие финансовые надежды. Надежды оправдались только частично, а здоровья у Ираиды Михайловны новый бизнес отнял преизрядно.
В стране наступили новые времена, и многих знакомых семьи Иртышовых грядущие перемены откровенно пугали. Но пока ты юн и полон сил, в любой катастрофе ты способен видеть не только ужас, но и удивительные, ранее не изведанные свободы. Предоставленные сами себе, сёстры Иртышовы из всех возможностей выбирали те, что были наиболее близки им по духу. Правда, выбирать можно было пока «понарошку», потому что экономически обе сестры полностью зависели от родителей.
Маша всегда досадовала, когда друзья семьи Иртышовых сравнивали двух сестёр с пушкинскими героинями и приписывали Альке Ольгины черты. Нет, Алька была не Ольгой Лариной; скорее уж девочкой Селиной из рассказа Сэлинджера «Перед самой войной с эскимосами». Селина пользовалась деньгами своей подружки Джинни и ужасно обиделась, когда та набралась смелости и заставила её вернуть долги. Алька тоже любила пользоваться Машей как ресурсом – её вещами, её свободным временем. Альке никогда не приходило в голову о чём-нибудь попросить сестру; она просто протягивала руку и брала: Машину книгу, колечко, заколку, пенал. Или приходила к Маше в комнату и, не спрашивая, готова ли та к долгой беседе, начинала откровенные разговоры о своих новых влюблённостях – похоже, кроме младшей сестры, ей не с кем было поделиться сокровенным.
От Алькиного общества Маша всегда очень уставала. Иногда она представляла саму себя – а точнее, свой внутренний покой – в виде конструкции, построенной из множества блоков. Когда рядом находилась Алька и другие люди, они расшатывали эти блоки и разбрасывали их содержимое; после такого общения внутри всегда оставался жуткий бардак. Уединиться ей удавалось только вечером, после того как дверь Машиной – доставшейся в наследство от бабушки – комнаты можно было закрыть под предлогом ухода ко сну. Когда Маша запирала дверь изнутри, она чувствовала, как нужные детали встают каждая в свой паз, как медленно сочленяются разломанные части и конструкция приобретает первоначальный вид.
Костю Герцика она не могла забыть года два или три. За это время в Машиных рассуждениях о жизни появилась неожиданная для молодой девушки мудрость или, скорее, иллюзия мудрости, которая стала для неё чем-то вроде гипсовой лангеты, которую наложили на место перелома, но так и не сняли вовремя. Повязка эта не пропускала воздух и солнечный свет, но зато отлично защищала от возможных повреждений и ударов. Маша постоянно сравнивала свои симпатии к другим мужчинам с тем, что однажды уже пережила, и ни одно её новое чувство такого сравнения не выдерживало. Девушка не находила в себе сил и желаний на повторение любовной истории. Ей казалось, ещё одна такая любовь – и она непременно умрёт или сойдёт с ума.
Что до Альки, непосредственность и лёгкость в общении с людьми позволяли ей крутить роман то с одним молодым человеком, то с другим, долгое время никем серьёзно не увлекаясь. Она могла познакомиться на улице, а потом зайти с новым приятелем в паб и выпить с ним пива. И, хотя Алька всегда платила за себя самостоятельно, почти каждое такое знакомство оканчивалось недоразумением. Сестра всегда удивлялась, почему в конце свидания мужчины начинают к ней приставать.
– Я же не в гостиницу с ним пошла, а в паб! – убеждала она. – Почему нельзя пригласить меня просто так, без секса?
Впрочем, насколько Маша была в курсе, до постели у сестры дело тогда ещё ни разу не дошло. Алька удачно успевала вовремя сбежать, а в тот единственный раз, когда несколько мужчин попытались чуть ли не силой затолкать её в стоящую у обочины иномарку, за девушку вступился какой-то прохожий. С тех пор Алька стала вести себя осторожнее, но иногда проколы всё же случались. Например, однажды на мамином дне рождения Маша застала Альку на кухне с поклонником матери, татарином Басилем (сёстрам разрешалось называть его просто Васей).
Пока в большой комнате гости поднимали очередной тост за здоровье Ираиды Михайловны, Вася сидел на кухне на корточках и смазывал зелёнкой Алькино красивое колено.
– Аля, что это было? – спросила Маша, когда смущённый Вася отправился к гостям, а пузырёк с зелёнкой перешёл в Машины руки.
– Что? – Алька взмахнула ресницами.
– По мусульманскому закону Вася уже обязан на тебе жениться, – отчитывала девочка сестру. – А он, между прочим, недавно сделал предложение маме!
– Ну ты и зануда! – поморщилась Алька. – Мне иногда кажется, что тебе лет шестьдесят, не меньше.
Маша сделала вид, что пропустила эту реплику мимо ушей, хотя прекрасно всё расслышала. Маша действительно считала себя гораздо умнее и рассудительнее Альки, а значит, она и должна была нести ответственность за них обеих. Старшинство здесь словно бы уже не играло никакой роли. Маша даже удивлялась, насколько легкомысленно Алька променяла своё первородство на чечевичную похлёбку сомнительных девичьих авантюр.
Ираида Михайловна, в отличие от Маши, не видела ничего предосудительного в Алькиных приключениях. Занятая собой и своим магазинчиком, она вообще имела весьма смутное представление о том, как взрослеют её дочери. Ираида Михайловна знала только, что старшая дочь популярна среди сверстников, а младшая, как того и следовало ожидать, – нет. В понимании Ираиды Михайловны женщина не могла считаться человеком, если она не окружена толпой поклонников – это было непременное условие, при котором возрастали шансы составить удачную партию. Сравнивая двух сестёр с этой точки зрения, Ираида Михайловна видела явные Алькины преимущества. Младшую она тоже одевала как картинку, под стать старшей, но толку было чуть.
– За Аллу я не беспокоюсь, – говорила мать. – А вот когда выдам замуж тебя (она выделяла голосом это «тебя»), тогда и начну жить в своё удовольствие.
Потом случилось ключевое событие той зимы. Алька влюбилась в преподавателя анатомии – да так сильно, что даже теряла дар речи, когда молодой доцент на занятиях задавал ей какой-нибудь несложный вопрос.
Маша раз или два в неделю заглядывала к отцу на кафедру; она или делала уроки в отцовском кабинете, или ждала Линейцева, если тот назначал встречу в здании института. Доцента Владимира Алексеевича Кострова, которому довелось стать предметом Алькиной страсти, Маша встречала в лаборантской очень часто. Молодой человек, кажется, совсем не замечал школьницу, зато Маша имела отличную возможность наблюдать за ним – наблюдать и делать выводы.
Костров, по Машиному мнению, был обыкновенным пижоном. Зимой он носил тёмное драповое пальто с ярким шарфом через плечо, а весной – серый плащ и кепи. Когда он проходил по коридору кафедры, каблуки с металлическими набойками на подошвах звонко обозначали каждый его шаг. В анатомичку доцент зачем-то надевал костюмы-тройки и ослепительно-белые сорочки.
