Назови меня по имени - Аникина Ольга

– Владислав, – повторила Маша, – из посёлка Ложки.

– Не Ложки, а Ложки`, – поправил её патрульный. – Вообще-то я под Тверью живу. Езжайте, только не гоните.

Глава 5

Когда Маша вернулась в «тойоту», на часах было уже восемь вечера. Злосчастные Ложки она проехала медленно, всё ещё находясь под впечатлением от встречи с патрульным.

Маша мысленно проговаривала его вопросы и свои ответы, усмехалась чему-то и хмурилась: слишком уж некрасиво получилось с деньгами. Не умеешь давать в лапу – не давай, говорила она себе. Теперь ей казалось, что в момент дачи взятки она вполне могла рассердить хорошего человека; однако, по мере приближения к Твери, всё в её голове постепенно вставало на свои места.

Да, инспектор сегодня оказался на высоте. Хотя обычно он с нарушителей деньги, конечно же, берёт. Не может не брать. Но вот в этот раз – пожалел её, дурочку, и не взял. Мало того, ему даже удалось элегантно познакомиться с нарушительницей. Бывают же такие мужчины, удивлённо качала головой Маша. И внешне приятный, и, кажется, умный… Владислав – это значит Владик или Слава; а что, симпатичное имя. В самом начале инспектор назвал свою фамилию, вот только она выскочила из памяти. Рыбаков? Похоже, но не то. Рыбальченко? Нет, было гораздо короче. Рыб… Рыбкин.

Маша засмеялась. Точно, Рыбкин. Рыбки и Ло`жки. А всё вместе – уха.

Она как заклинание повторяла про себя: Кирпичный завод, Клин и Спас-Заулок. Настроение поднялось. Перед Большой Кислёнкой ей удалось вовремя притормозить: там и в самом деле стояла ещё одна патрульная машина. Спасибо вам, дорогой товарищ Рыбкин.

Мимо пролетали давно знакомые среднерусские топонимы, и по одним этим названиям можно было приблизительно понять, долго ли ещё ехать до Петербурга. Вряд ли в Ленинградской области могли существовать Спас-Заулок, Афимьино или Холохоленки. А также Выдропужск. Маша понятия не имела, куда ставить ударение в этом слове и, главное, как называть людей, которые там живут. Выдропужцы? Выдропуженцы?

Где-то неподалёку от Вышнего Волочка текла речка Березайка, а рядом стоял посёлок Новый Березай. Новая Ситенка и Старая Ситенка. А вот ещё: село Яжелбицы. Как до Яжелбиц дотянет колымагу мужичок, тут же вспомнила Маша.

Маша ни разу не вливала в уху стакан шабли. Как-нибудь надо обязательно осмелиться и влить, решила она. Далее поэт рекомендует «положить немного перцу и лука маленький кусок». Хм. Понятное дело, Александр Сергеевич Пушкин ни разу не стоял на кухне и ничего самостоятельно не готовил, иначе корявый «кусок лука» в стихах никогда бы не появился. Маше пришло в голову, что было бы неплохо дать ученикам такое задание: найти в литературных произведениях кулинарные рецепты, выбрать блюдо и приготовить его самостоятельно. Принести кушанья на классный час и устроить пир на весь мир.

Несмотря на пушкинский совет, Машина «колымага» проехала Яжелбицы без остановки на ужин.

Впереди лежали первые предвестники Петербурга: Новая Болотница и болото Гладкое. В Машином воображении сразу возникала абсолютно гладкая топь – страшное, обманчивое место, в котором завязнешь и поминай как звали. Городок под названием Мясной Бор мог стать локацией преступления в детективе или триллере. Но нет, никакого триллера не случилось, потому что за Мясным Бором следовала Спасская Полисть, деревенька совсем из другой истории. В этой деревеньке у какого-то мелкого почтового смотрителя останавливался «бунтовщик похуже Пугачёва», титулярный советник Радищев. Только ехал он, получается, навстречу Маше – в обратную сторону.

Профессиональная деформация, будь она неладна. Но кто тут виноват, если вся дорога от Москвы до Петербурга – один сплошной урок литературы. Городок Чудово. Чудь белоглазая. Как раз в городишке Чудово жил Некрасов. В пятом классе проходим «Мороз, Красный Нос», в седьмом – «Железную дорогу», в десятом – «Кому на Руси…».

Голова соображала всё хуже, но, чтобы не погрузиться в сон, важно было думать, вспоминать и не застревать на одной мысли слишком долго.

Тосненский район, Ушаки, Новолисино, Войсколово. Войсколово звучало уже совсем по-ленинградски, от него рукой подать до Колпино. Родные места, повторяла про себя Маша. Когда это рабоче-крестьянское Колпино успело стать тебе родным, усмехнулась она самой себе. Ответ пришёл мгновенно: когда стала москвичкой.

Маша почти не увидела ночного Петербурга. Он проплыл наподобие галлюцинации – оранжевые всплески на фоне тёмно-синих контуров зданий. Огни фонарей казались Маше чересчур яркими, раздражающими. Маша безумно устала и плывущие за окном картинки фиксировала нехотя. «Всё завтра, всё потом», – бормотала она себе под нос. Сейчас главное – добраться до дачи в Репино, где можно будет наконец поспать.

К отцовской старой даче Маша подъехала уже около трёх часов ночи. Ключи от наследного дома она считала чем-то вроде талисмана. Они много лет болтались на том же колечке, что и остальные: от королёвской квартиры, от королёвского подъезда, плюс дополнительный – запасной – от кабинета русского и литературы, который Маша заказала сама, на случай если казённый вдруг потеряется. Ключи от дачи серьёзно утяжеляли связку, но отцепить их Маша не решалась, как не могла расстаться с воспоминаниями детства. Вот талисман и пригодился ей в самый неожиданный момент. Кто бы мог подумать, что такая минута и в самом деле настанет?

На всякий случай Маша запустила руку в заветную щель между забором и калиткой. Запаска хранилась там же, где и прежде, но Маша решила её не трогать и открыть дверь как хозяйка – своим собственным ключом. Она стукнула калиткой, прошла по дорожке между старых яблонь и отягощённых снегом кустов сирени. Поднялась на крыльцо – на этот раз его почти не замело. Видно, декабрь в Петербурге выдался малоснежным.

Щёлкнул рубильник – зажглось электричество.

Дачный дом пах пылью и сыростью; от промёрзших стен тянуло плесенью. В жестяном кухонном баке на дне Маша обнаружила воду – достаточно, чтобы умыться и вскипятить чайник. На первом этаже стоял отчётливый мышиный дух. Что же стало с нашей дачей, подумала Маша. Раньше здесь никогда не жили мыши, а теперь вот живут.

Мысли приходили с запозданием и были странно приглушены, как будто кто-то разговаривал в соседней комнате. Хоть Маша давно уже вышла из автомобиля, пространство перед её глазами всё ещё слегка раскачивалось – вверх и вниз.

Нужно просто выспаться, сказала она себе. Сначала выспаться, а потом уже всё остальное. Очень хотелось пройти в библиотеку, поздороваться с портретом Николая Ивановича, но Маша прислушалась к себе и решила наведаться в гости к прадеду поутру.

Она заставила себя открыть ворота и загнала «тойоту» во двор. Достала из кладовки два больших обогревателя – масляный и тепловентилятор, два ватных и одно электрическое одеяло. Поставила на плиту чайник, согрела воду. В ящике комода отыскала несколько простыней и наволочку. В шкафу на полках лежали аккуратно свёрнутые вещи. Алькино, догадалась она. Ей было уже всё равно, Алькино так Алькино. Главное, одежда была чистая.

Маша сбросила с себя жакет, стянула юбку, колготки и бельё и, зажмурившись, нырнула в холодное, пахнущее лежалой тканью, Алькино трикотажное летнее платье. Оно оказалось огромным и доходило Маше почти до щиколоток. Поверх платья Маша натянула свитер, на ноги надела шерстяные носки.

Прежде чем улечься, вспомнила про телефон; ей снова пришлось накинуть на плечи пальто и спуститься на первый этаж. В эркерной гостиной на подоконнике она видела оставленное кем-то зарядное устройство с нужным разъёмом. Полностью разряженная трубка с минуту заторможенно молчала, а потом пиликнула и ожила. На экране высветилось сообщение от Марка: «Скучаю, целую, люблю».