Назови меня по имени - Аникина Ольга
– Как разведчик, честное слово, – посмеивался он над собой. – Приходится вертеться.
Потом отца привлекли в приёмную комиссию и сделали заместителем ответственного секретаря. На этом этапе он совсем замкнулся и с головой ушёл в работу. Он перестал откровенничать, и даже Наталья не была в курсе институтских интриг. Отец больше не метался: на этой должности нужно было либо полностью подчиниться системе, либо навсегда попрощаться с институтом, равно как и с собственной профессорской карьерой. И отец, памятуя о своих многолетних и неудачных поисках компромисса, наконец-то принял решение и подчинился. Конечно же, Маша не имела права осуждать его выбор.
В работе приёмной комиссии участвовала почти вся отцовская кафедра, ведь анатомия человека входила в перечень дисциплин, которые наряду с ботаникой, общей биологией, зоологией и основами генетики были включены в экзаменационные билеты. Преподаватели принимали документы у поступающих, а также присутствовали на экзаменах и следили за порядком.
И Маше, и в первую очередь Альке, все друзья семьи Иртышовых прочили будущее в сфере медицины. После окончания Аллой восьмого класса отец вплотную занялся подготовкой девочек к поступлению в медицинский институт. Профессор нашёл им хороших репетиторов и оплачивал занятия по высшему тарифу. Учителя химии у них были разные и менялись каждый год, а биолог оставался один и тот же. Это был отцовский коллега по институту с кафедры общей биологии и генетики, энергичный пожилой человечек с круглой лысиной, острым, покрытым красными прожилками, носом и умными тёмными глазками. Фамилия его была Линейцев, и студенты по созвучию прозвали его Линнеем. Каким-то образом прозвище стало известно в семье Иртышовых и прицепилось к нему навсегда. Преподаватель прекрасно об этом знал и не обижался.
Линней считался опытным педагогом; уже после нескольких занятий с абитуриентом он мог с высокой точностью спрогнозировать результат работы и вероятность поступления подопечного в институт. Когда репетитор занимался с Алькой, он выложил отцу всё как есть (Маша оказалась невольной свидетельницей разговора). Линней сказал, что Иртышовой-старшей нужно было учиться в школе чуть усидчивее и что, несмотря на прочие таланты, он не обнаруживает у неё склонности к естественным наукам. Зато в характере девочки имелась врождённая, превосходящая все пределы самоуверенность. Алька очень хотела стать сотрудником какой-нибудь кафедры – как же иначе, в такой-то семье, восклицал Линней. Но дело ограничивалось честолюбивыми мечтами. Алька училась спустя рукава и открыто надеялась, что всё в её жизни произойдёт само собой. Становилось понятно: при таких раскладах, если в институте будет высокий конкурс, Алла может провалиться, и знаменитая фамилия ей уже не поможет.
Поэтому профессор Иртышов на экзаменах подстраховал свою старшую дочь – настолько, насколько это было в его силах. Алька рассказывала, что перед каждым экзаменом, который она сдавала якобы на общих основаниях, приёмная комиссия формировала небольшую группу из десяти – пятнадцати абитуриентов. Эту группу отсаживали в специальную аудиторию. На стенах в комнате висели многочисленные таблицы и схемы. Перед каждым абитуриентом лежали проштампованные листы, для ответов и для черновиков. Вдоль рядов ходила девушка в белом халате. Девушка раздавала билеты. Именно раздавала: никто из детей, принадлежащих к клану избранных, не участвовал в лотерее. Потом отмечалось время, и будущие студенты писали ответы. Переговариваться не разрешалось, но позволялось подходить к таблицам. В большинстве случаев вставать с места не было нужды, потому что три необходимые таблицы, ровно по количеству вопросов в билете, как по волшебству, располагались где-то рядом.
Если даже в этом случае соискатель попадал впросак, всё равно тревожиться за его будущее не стоило, ведь имелись иные способы помочь. Так, за спиной везунчика в течение нескольких минут появлялся один из членов комиссии. Он заглядывал в листочек, лежащий на столе, наклонялся и что-то шептал поступающему на ухо.
Все Алькины соседи по волшебной комнате, впрочем, как и она сама, прошли вступительные испытания с высокими баллами и стали первокурсниками.
Чтобы обеспечить попадание своего отпрыска в такую аудиторию, родители абитуриентов были готовы на многое. Однажды бывший председатель комиссии получил в подарок ни много ни мало огромную комнату в коммунальной квартире, принадлежавшую к старому фонду. Когда про взятку узнал ректор института, начальника сместили, на его место поставили секретаря. Соответственно, зам секретаря тоже поднялся на одну ступеньку, а освободившуюся во время сложных ротаций должность предложили профессору Иртышову. Люди продолжали идти к членам комиссии с пакетами, свёртками, конвертами – и отец учился вести себя так, чтобы руководство института не оставалось в накладе.
Алла поступила, настала очередь Маши. В дом снова пригласили Линнея. Маша послушно учила всё, что ей задавал репетитор, и, хотя большого интереса к биологии никогда не испытывала, старик пребывал в полном восторге от её способностей. Увы, саму Машу эти похвалы вовсе не радовали.
Когда Маша пыталась представить себя в халате, с фонендоскопом или – ещё хуже – со скальпелем в руках, её накрывала такая тягучая, серая тоска, что хотелось поскорее забыть этот мираж, разогнать его, так, как разгоняют дым или тучу мошкары.
«Поступит, непременно поступит, руку на отсечение даю!» – говорил Линней. Да Маша и сама видела, что экзамены в медицинском её не пугают, а темы, которые они проходят с репетиторами, даются ей без особого труда.
Нужно было видеть лицо профессора Иртышова, когда Маша зашла в его кабинет и сказала, что уже сдала все нужные предметы и с сегодняшнего дня зачислена в институт. Но поступила она не в медицинский, а в Педагогический имени Герцена, на исторический факультет. Выбор она сделала в последний момент, а копии документов подала тайком от сестры и родителей.
Отец, услышав сообщение дочери, весь как-то потерялся, заморгал, руки его в течение нескольких секунд не могли найти опоры. Наконец он облокотился ладонями о столешницу, но тут же опомнился, поправил воротничок, сел в кресло. В кабинете повисло молчание. Маша тоже не знала, что ей нужно теперь говорить.
– Дочка, – сказал отец, прерывая напряжённую тишину, – что же ты до сих пор молчала? Если бы я знал, что ты не хочешь быть врачом…
Он с каким-то особенным вниманием вглядывался теперь в её лицо, словно пытаясь обнаружить в нём то новое, что прежде не заметил, проглядел. Но Маша была такой же, как и раньше, – только, может быть, чуточку бледнее.
– Ну, мать – это понятно. – Папа смотрел на неё, а беседовал сам с собой. – Понятно, почему ты ничего не сказала матери. Но мне-то? Мне ты могла сказать всё! И я бы понял, дочка!
Папа был обескуражен настолько, что Маше даже стало его жалко. Но она не умела объяснить ни отцу, ни себе самой, что сподвигло её так резко изменить курс. Одно она могла сказать точно: представляя своё взрослое будущее, она не видела себя учительницей точно так же, как не представляла в роли врача. Преподавать детям историю и целые дни проводить в школе, которую она с таким облегчением наконец-то окончила, – нет, Маша никогда не мечтала ни о чём подобном. И всё-таки поступила в Педагогический.
Много лет спустя она, как и её отец когда-то, спрашивала сама себя: почему? Возможно, всё объяснялось очень просто.
К моменту поступления у Маши уже имелся молодой человек, состоятельный и перспективный. О своих далеко идущих планах он объявил Маше на первом же свидании. И, хотя предложение его тогда ещё принято не было, Маша отлично представляла себе, что, будучи его женой, она бы могла позволить себе вообще не работать. Получение высшего образования она воспринимала как ещё один необходимый этап, который внучке академика Иртышова нужно было преодолеть и забыть, но параллельно всё-таки попытаться извлечь из учёбы хоть что-то, что может принести радость и удовольствие. В медицине никакой радости Маша найти не могла и решение приняла почти наугад.
