Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 7, 2003
Все Нелли-Насти-Наташи стали ему сочувствовать две недели тому назад: известные ребята, видимо посланные квадратным качком, побили Льва, и с тех пор он не только приволакивает ногу, но и ходит с палочкой. Но все равно ходит и разговаривает с ними. Уговаривает. Сутенеры больше пока не бьют, и не потому, что убедились в его несгибаемости, а просто подсчитали: коэффициент этой болтовни мал, пусть его… У них в очереди стоит полно девок из деревень.
Но тут милиционеры ему сказали: у нас здесь все схвачено, не лезь не в свое дело. И девушки начали ему говорить, а сквозь накрашенную красоту их просвечивал натуральный ужас: да не связывайся с ментами, они еще хуже наших пастухов, мы милицию тоже обслуживаем, черные субботы это называется.
Да, некоторые милиционеры стали здорово походить на преступников: с кем поведешься… Но фагоциты тоже иногда начинают пожирать здоровые клетки организма, а не больные. Менты не хуже и не лучше других. Мент, он и есть мент обыкновенный, ментос вульгарис…
Лев увидел: две дворничихи закидывают лопатами мусор в машину с высокими бортами. Как же у них вечером будут болеть руки! Что же это у нас получается: равенство выражается таким образом, что у женщин отваливаются руки.
Когда Наташу он позвал на работу в соцзащиту, она громко захохотала: «Счас! Побежали босиком, пока дождик без гвоздей?»
А Настя таинственно затянулась сигаретой и рассказала:
— В Древней Греции гетеры носили сандалии, на подошвах которых зеркально было вытиснено: «Иди за мной!» Представляете? Идет, а на пыли оттиски: «Иди за мной». Красота!
— Это были не гетеры, — объяснял Лев. — Настоящие гетеры никого не искали, к ним сами приходили: философы, поэты, атлеты…
— А у нас тоже попадаются всякие интересные люди! К одному села в машину, а он привез меня знаешь куда? На ракетную шахту! — В голосе Насти были словно подснежники, но уже современные подснежники, которых все боятся, потому что там — клещи кровопийные. — А другой кормил окрошкой, которая была сделана… на шампанском! Вот.
— Ты бы лучше нам помог, — трезво обратилась ко Льву Оля, юная щучка такая, — профсоюз организовать. Пора отчислять на пенсию. Тогда бы эти коты только полетели у нас! Они ведь с нами как разговаривают: «Ты слушай меня, курица потная!»
— Наши сестры… на Западе… имеют… права, — неуверенно сказала Неля, у которой была особая органика: она говорила по четыре слова в час.
В общем, только журналисты поддерживали Леву, может, по старой дружбе. Но статьи — это хорошо, а деньги за них они получали сами. А Лев Львович во что бы то ни стало решил купить Ане сапоги! Что из маминой квартиры еще можно нечувствительно продать? Валерия Валерьевна с утра, не предчувствуя убытка, в своей комнате вела телефонную беседу с подругой из Усть-Качки:
— Маша! Витамины им сама будешь давать, как приедешь… Я при встрече тебе расскажу, сколько тут проблем навалилось… Кыш с колен! Это цесарки с тобой хотят поговорить… Маша, ну что тут сделаешь: он не понимает, что древнейшая профессия потому и называется так, что она — навсегда! Левушка весь в отца… романтик, мягко говоря.
— Мама, прошу тебя — не надо! — вошел и сказал Лев Львович.
— Если бы твой отец был умным, он никогда бы не застрелился из-за того, что его исключили из партии!
— Ну верил человек в рай на земле… Как папа мне говорил: «Когда я вижу красные руки женщины, такую нежность чувствую к ним ко всем». А еще он говорил, что, работая в облисполкоме, дает и дает квартиры матерям-одиночкам, но не может всем женщинам вернуть белые руки. Но в будущем-то, восклицал он, при коммунизме, красных рук не будет!
— Вот тебе и руки женские! Если бы он не раздавал квартиры, оставлял часть для своих коммуняк, его бы не выгнали из КПСС, он бы не застрелился, а мне бы не пришлось… выйти замуж за другого такого же умника, этого Сарынина, который спился буквально за десять лет!
Тут за Сарынина вступился его сын Вован, и спор разрастался во все стороны. Только цесарки сохраняли оптимизм в любой ситуации: много ели, кокетливо вскрикивали и абсолютно никого не осуждали. Мама — Валерия Валерьевна — не то чтобы осуждала сыновей, она просто недоумевала: как же так случилось, что дети были такими, а стали вдруг другими. Ей уже за семьдесят, поэтому привыкать нелегко. Хотя была у Валерии Валерьевны и университетская широта взглядов (проработала всю жизнь преподавателем английского), и врожденная доброта. Лев бы вообще ничего не имел против цесарок, если б они так не загадили альбом с открытками о войне 1812 года. С помощью «Фэйри» придется оттирать.
— Слушай, ты что — хочешь продать альбом? И так уже все размаркеданил.
— Могу продать пианино, если ты не против, мама.
— Ты что! Это же пианино! Я в нем — внизу — храню обувь. Привычка. Ты знаешь, что такое старость? Старость — это привычка к привычкам.
— Тогда альбом…
— Левушка, по этим открыткам снимали «Войну и мир», посмотри: вот мизансцена с Кутузовым!
— Ну и чудно: все есть в фильме.
— А что у тебя останется на память об отце?
— Память и останется.
— Говорила тебе: баллотируйся в мэры! Тогда ты был бы на виду, денег бы сейчас у тебя хватало, чтоб спасать эти падшие создания…
Цесарки начали взлетывать, как бы показывая: вот так бы взлетели твои девки, если бы ты стал городским головой. Однако… курицы, они и есть курицы: изнеможенные, они тут же падают с шумом, сшибая вихрем от крыльев газеты и фарфоровую статуэтку Достоевского, словно испуганного, что роман его вот-вот пустят на рекламу топоров. Но не разбился Федор Михайлыч! Косит под нервного, а крепок!
Да, лет десять тому назад многие советовали Льву баллотироваться в мэры, он тогда был видным деятелем демократического движения. Только… ведь даже Гавриил Попов ушел из мэров Москвы. Демократам не дают ходу, но мама этого не понимает.
— Отлично я все понимаю, Лева! Ты хочешь изменить мир, но я прожила жизнь и думаю, что жрицы панели не променяют тысячу долларов на три тысячи рублей зарплаты! Да и никого изменить невозможно.
— Мама, нет у них тысячи зеленых: большая часть денег уходит сутенерам, на взятки, на лечение. Россия не устоит, если превратится в бордель. А за ней и весь мир… Мы же не можем существовать по пословице: «Провались земля и небо, мы на кочках проживем».
— Февралик ты мой, крыша в пути! Бандиты избили, милиция угрожает, а ты свое…
Цесарки налетели на сидящего в кресле Льва и закрыли живым шевелящимся ковром, чтобы никто из преследователей не смог найти его…
Вован вышел из ванной и вставил свое веское слово:
— Брат, а ведь ты случайно стал таким святошей, мишка помог: свернул тебе кости-то. Если бы не он, ты бы сейчас был мэром и принимал подношения от капитанов секс-индустрии (чувствовалось, что Вован подумал про себя: и мне бы помог в разборках).
— Ни один миг не случаен в жизни. Даже то, что я был как будто под наркозом, когда медведь встряхивал и мял меня… Но понимал каким-то сотым чувством, что зверь — это и есть то мохнатое, что во мне раньше было.
— Дальше знаю: злодея пристрелили. — Сарынин подумал про брата: «А все-таки ты, Левка, лейтенант, вообразивший себя генералом».
— Пошла, пошла со стола! — закричала Валерия Валерьевна на цесарку.
Птица степенно спрыгнула и зацокала роговыми когтями.
Васька, сын Вована, включил телевизор.
— Астрологи советуют: сегодня полезно для здоровья начать день с прогулки по росе…
— Двадцать третьего октября по росе, а в ноябре будут загорать призывать, — дала бой телевизору Валерия Валерьевна, так что звездный маг в ящике затуманился, затрещал и спрятался за мелкими волнами.
Васька надавил на пульт, прекратив мучения звездочета, и забасил:
— У вас тут компьютерные клубы наклевываются или только все птичек разводят?
— Сейчас нам не до стрелялок-ходилок, надо глубоко на дне лежать, — еще на полтона ниже забасил Сарынин-старший.
— Что вы травмируете ребенка! — И Валерия Валерьевна мелко заходила, как ее три голенастые подопечные, вокруг бедного, почти ростом с нее, внука.
— Такого травмируешь! — Сарынин был уверен, что Васька будет непременно генералом (а кому еще генералом-то быть?).
А у Льва в это время подергивались синеватые губы, и он сказал заковыристо:
— Сейчас я… идти в центр. Создать прецедент. Нужен прецедент. На днях… пойти в администрацию, а они не слушают: «Разговор окончен, господин Преклоненский». С господами так не разговаривают. Я идти!
— Лев, ты сегодня принимал свое лекарство? — встревожилась Валерия Валерьевна, положила в сумочку английский любовный роман и ушла в парикмахерскую. (При этом у нее появилось воздушно-лисье выражение лица: вы как хотите, а я на некоторое время ускользну от цесарок и прочих проблем).
