Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 7, 2003

Одной из прочих проблем была жена Вована — Женя, которую Валерия Валерьевна называла не иначе как Некоторые. «Некоторые меня доводят! Лева, как могут Некоторые готовить салат из редьки? Редька пахнет потными носками».

Когда Вован метался в Подмосковье между Перстищами и Волобуем, жена его Женя не позволяла пыли долетать до стола, а тем более до пола: она еще на лету ее подхватывала. А здесь! Если бы всех трех цесарок построить в шеренгу да заставить хором испражняться, она бы приспособилась на лету подхватывать их гуано, не дав долететь до пола. Но живые твари разрушают любые мечты. Так всегда было в жизни Жени, и ей хотелось, чтобы изредка вокруг было меньше живого: чистоты бы больше стало…

Когда Валерия Валерьевна улетела, Женя стала бороться с результатами кишечной деятельности цесарок, шепча: «Бесполезно все это, бесполезно». А эти самодовольные птицы посматривали на нее круглыми свекровьими глазами, словно вот-вот начнут недоумевать: «Почему это в английских любовных романах постельная сцена всегда на сотой странице?» Женя уже знала, что свекровь покупает любовные романы на английском языке в секонд хэнде по пятерке штука. Она стесняется обсуждать их серьезно и поэтому пересказывает по телефону с иронией то одной, то другой приятельнице. Но так долго и подробно, что Женя понимает: это для нее не шутки и навсегда.

— Вова, без мамы ты можешь рассказать мне все? — спросил Лев у брата.

У Сарынина в груди что-то дрожало, когда он слышал, как его называют Вовой. В прошедшее десятилетие вокруг него только и звучало: «Вован! Вован!» И вроде бы даже приятно слышать «Вова», но ведь нельзя расслабляться (чувствуешь себя маленьким и голым, когда ты — Вова, а Вован — это крепкий панцирь, и его еще надо наращивать и наращивать)… Время — непонятный партнер, с ним не договоришься… Позавчера только получил паспорт, а вчера уже отпраздновали тридцать четыре годика.

Да, Вован был когда-то Вовой. Признаки Вовы: он выпускник среднего авиационного училища, где его научили лепить квадратные сугробы из снега. Дежурный офицер всегда проверял, одинаковой ли высоты и ширины эти белые монолиты. Но Вова сумел сохранить в себе кое-что человеческое, потому что был раздолбай. Жена появилась внезапно (приехала заведовать клубом). До этого она год работала завклубом в Частинском районе, и Валерия Валерьевна за глаза называла ее: «Заслуженная артистка… Частинского района». Не успел Вова прослужить в Восточной Германии и полгода, как спешно началось выведение (оно же разворовывание) советских войск. Мыкались по стране, пока не осели в Перстищах под Москвой. Вова, в глазах которого еще можно было разглядеть квадратные сугробы, в конце концов устроился на частную фабрику воздушной кукурузы. Это бывший гараж, который раньше не мог и подумать, что в нем развернется такое производство: выработка денег из сладкого воздуха. Теперь уже Вова резко переменился в Вована. И месяц так на пятый, обоняя слащавую кукурузную пыль, просчитал: произвести пакетик воздушной кукурузы обходится в рубль, а выручаешь за него четыре! И какая песня: для этого нужны всего лишь крупа да сахар!

Тут Вован вспомнил про свое образование. Он разобрался в станках, сделал их чертежи и заказал в Питере. Деньги-то еще были. При расформировании войск в Германии отцы командиры не скупились: гони вот машину к договорному немцу за сто километров, а в трехосном грузовике — тонны пайков НЗ, обмундирование, медикаменты. И платили наличными…

Станки и семью Вован перевез в Волобуй, за триста километров от Перстищ. Так пошли дела, что он каждый день взлетал с кровати как бы в сладком испуге. Через полгода в руках уже было пять миллионов — все же рублей, но все же миллионов! В последнюю неделю полсотни продавцов, как пчелы, приносили каждый день ему с подмосковных дорог сладкий денежный навар. Воздушная кукуруза — это ведь расслабление, отдых для водителя… И как же возмутился Вован, когда через дорогу в Волобуе открылась фирма «Кукурузина».

Оказывается, Балашут, один из самых бойких и дельных помощников, три месяца уже являвшийся его компаньоном, срисовал, егерь кошачий, чертежи станков!

— Я, — кричал Вован, — за триста километров отъехал от Перстищ, чтоб не мешать бывшему хозяину. А этот вор укоренился нагло через дорогу! Где у него была совесть, там хрен вырос! Доход упал вдвое… Он мне раньше говорил, что их род — из тех пугачевских отморозков, а я не насторожился…

— Их же Екатерина развесила по ветвям еще густых тогда уральских лесов, — заметил Лев.

— Молодец, матушка, молодец! Но не всех, видать, развесила…

Скрываясь у матери, Вован думал: дурак же я! И эти — упавшие вдвое — доходы… были хороши. Нет, зачем-то взбесился, не выплатил уже независимому Балашуту его долю за три месяца, а он и нанял бригаду! Включили счетчик, и там почему-то быстро набежала сумма гораздо большая, чем стоит вся фирмушка Вована.

— Фабрику отняли, но жизнь-то… ты спохватился — унес! — утешал брата Лев. — Конкуренты рано или поздно появляются.

— Конкуренты — да, но нужны какие-то правила игры. А тут пошел такой головняк!

— Может, вам на север уехать? Там вряд ли вас найдут — север большой.

— Лучше маленький юг, чем большой север, — сказала Женя.

Валерия Валерьевна вышла из своего подъезда и увидела объявление на двери. Хотела достать очки и прочитать: наверное, воду отключат — надо запасти. Но очков не было, они в другой сумке. Старость — это когда одни очки дома на столе, другие — в сумке, а хочется на запас еще пару очков в дупла деревьев спрятать — на случай, когда не ту сумку взяла. Подниматься на пятый этаж? Если в парикмахерской очередь, как она будет читать английский роман? Но нет. Сегодня так мало сил…

Парикмахерша Алевтина Сергеевна работала с ее волосами, как скульптор, отсекая от серебристого монолита все лишнее:

— Какие у вас густые кудри, Валерия Валерьевна, — придется от корней еще проредить, а то во все стороны они будут дыбиться… А ходок-то наш разыскал нас. Узнал, что мой Коля выучился на зубного техника: «Сынок, сынок». А сам все годы прятался от алиментов. И вдруг любовь такая, почему? Оказывается, ему зубы надо вставлять. Зубы ему Коля восполнил, а он не заплатил ни копейки: снова исчез…

Валерия Валерьевна взмахами ресниц (отнюдь не кивками) устанавливала ежесекундную обратную связь с парикмахершей — надо ее выслушивать! Но в узкую паузу втиснула свое озабоченное: «Сколько седых волос!» Алевтина Сергеевна глядела на нее несколько секунд с таким текстом во взгляде: «Посмотрите налево и направо — там у них на головах сплошные сугробы!» Затем вздохнула и сказала:

— Мы, парикмахеры, называем это: серебряная молодость!

Валерия Валерьевна за то и любила Алевтину Сергеевну, что та источала целебные слова. А то иные брякают пластмассовыми словами…

— А про вашего сына, Валерия Валерьевна, мы читали в газете «Планета Урал». На фотографии он — копия вы, только с бородой.

— Я вам все объясню: у него жизнь перепуталась. Юноши бывают романтичны, а Лева сначала был отличник, с ясным умом, деловой… А теперь стал романтиком.

— Он в самом деле верит, что из курвы можно сделать… нормальную женщину?

— Ходит по такой слякоти, ноги каждый день мокрые… Беспрерывно кашляет. Уговаривает их часами, а отдача за год какая? Три девушки согласились бросить это дело. Лева устроил их работать и считает, что хороший результат.

Тут все волосяные дизайнерши стали с жаром подсчитывать, сколько женщин он сможет спасти за десять лет, за двадцать.

— Ему сейчас сорок пять?! Эх, поздно он начал, но вполне может прожить еще лет тридцать. Значит, получается девяносто да еще эти три — в сумме девяносто три девушки.

— А может, еще кпд будет каждый год нарастать на одного человека? Опыт-то с годами приходит в любой работе!

Они заполнили шумом обсуждения весь тесный салон красоты. Одна парикмахерша села в освободившееся кресло и стала на обратной стороне квитанции подсчитывать прогрессивный рост спасенных: три, плюс четыре, плюс пять… Зазвучали астрономические цифры, и под эту победную арифметику Валерия Валерьевна тихо расплатилась и простилась.

У подъезда своего дома она увидела «скорую», на носилках спускали ее Леву с задранной бородой, которому через час уже не будут страшны ни сутенеры, ни промокшие ноги.

Светлана Кекова

Пленение инеем

Кекова Светлана Васильевна родилась на Сахалине. По образованию филолог; преподаватель Саратовского университета. Автор восьми стихотворных сборников. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе — новомирской за прошлый год.

Ты помнишь, как с тобой мы по дороге шли?Терялся край земли в сиянье и пыли,томились листья ив под тонким слоем пыли,и только облака легко по небу плыли.Одно из облаков нас, как звезда, велопо местности простой в знакомое село,где перекинут мост кирпичный через речку,где дерево стоит, напоминая свечку.Там, у оврага, — дом, а в доме — тишина.Лежит в густой пыли на чердаке икона.Я знаю, что давно закончилась война,остался только прах от стен Иерихона,и рухнула уже Берлинская стена.А мой отец-солдат через Европу шел,молилась бабушка, и рыла мать окопы…И память о былом, как светлый ореол,таинственно сквозит над картою Европы.

А мы все шли с тобой, и колосилась рожь,и поле кое-где сияло васильками,и теплый ветер дул, и пробегала дрожьпо зеркалу реки, и тонкими рукамикасалась ива волн, взбегающих на брег,лягушки квакали в своем речном Париже,и стрелки на часах вдруг замедляли бег,но только дом родной не становился ближе.Мы шли с тобой и шли, и убыстряли шаг,и щурили глаза от солнечного блика…Вон там стоит ветла, вон там — растет овраг,вон там журчит родник и зреет земляника.Давай передохнем и спустимся к реке,умоемся и руки вытрем полотенцем…Вот-вот возникнет дом, где спит на чердакеизмученная Мать с Божественным Младенцем.

Я помню, как паук висел на волоске,как утром шел народ к пустому магазину,как пахла лебеда, как, сидя на песке,мой дядя из ветвей зеленых плел корзину.Где волны той реки, где ветви гибких лоз?Увяли лепестки кроваво-красных цинний…Их запоздалый цвет уже убил мороз,и у корней волос чуть серебрится иней.На мир спустилась ночь, и в облачном кремлетак тихо и светло горит луны лампада.Раб Божий Николай давно лежит в земле,оплакан и отпет, — и большего не надо.

Двух осторожных птиц я видела в окно:сиял в снегу снегирь, как девичий румянец,а в доме на стене — застывшее кино:случайный блеск стекла и фотографий глянец.Синица снег клюет и просится ко мне.В каком прекрасном сне, в какой волшебной сказкея вижу целый мир, висящий на стене:Младенец в люльке, мать, солдат в железной каске?Вот это — наш погост, а это — город Брест,здесь — стриженый малыш отважно сел на санки…У деда на груди — Георгиевский крест,а у отца — медаль и орденские планки.

Росла в лесу трава, шумел колхозный сад,скучали лопухи и пыльная крапива.Ты помнишь, как тому уж сорок лет назадты перед сном меня святой водой кропила?Потом гасила свет, и тихо я спала,мне чудился во сне какой-то конь и всадник,невидимых церквей сияли купола,и свет лила луна на бедный палисадник.

Плачут птицы больные, вспоминают весну.Я вас, тени родные, перед сном помяну.Как рыдание арфы, птичий строится стан.Спят Димитрий и Марфа, Параскева, Иван.Никакого зазора нет в пространстве иноммежду ангельским хором и провидческим сном.Между сушей и морем, между ночью и днем,между будущим горем и слезами о нем.Мне как будто открыли старой хроники кадр:в безымянной могиле спит солдат Александр.Сколько воинов верных час свой смертный нашлив развороченных недрах материнской земли.Кто отпет и оплакан и Всевышним прощен,кто невидимым знаком — красной кровью — крещен.Снег ли в воздухе тает над молчащим селом,или ива читает поминальный псалом,или хочет оставить над пространством полейкрест и «Вечную память» вещий клик журавлей?

Вот ребенок на мир сквозь волшебное смотрит стекло:там деревья омыты дождем, как душа покаяньем.Каждый лист — изумруд, и прекрасно кругом, и светло,мир наполнен до края каким-то нездешним сияньем.Веселится ребенок и зеркальце держит в руке,зная смысл Благодати, не ведает буквы Закона…И не видит дитя, что на пыльном лежит чердакеиз разрушенной церкви спасенная дедом икона.

Мой ангел был мне дан, когда пришла весна,прилипла к сапогам кладбищенская глина,трава была нежна, вода была пресна,и набивали цвет крыжовник и малина.Мой ангел был нездешним светом осиян,он был изображен с мечом и эдельвейсом.Еще шумел в крови великий океан,и сердца стук звучал, как стук колес по рельсам.Но огнь, вода и Дух преобразили плоть,и стала вновь земля лишь бренной оболочкой.Еще я научусь слагать персты в щепоть —и сжалится Господь над капитанской дочкой.

Жизнь наша бедная — жалость и милость.Ива к холодной воде наклонилась.Плачет, голубка, а ветка однахочет коснуться песчаного дна.В тихом сиянии, в центре вселенноймолится ива в одежде смиренной,видит сияющий звездный поток,плачет, надев свой узорный платок.Плачет о тех, кто с войны не вернулся,в гибель свою с головой окунулся,в вечность ушел — и Господь их простил,Кровью Своей перед сном причастил.Как же слезам покаянья не литься,как об усопших живым не молиться,как не дарить им любовь и тоскуиве-красавице, ветром колеблемой,воздуху стылому, птице серебряной,дереву, камню, речному песку?

Будет куст рябиновый пылать,дань отдав возвышенному слогу…Дорогие, что вам пожелать —Ангела-хранителя в дорогу?За земные тяжкие трудывы уже рукой коснулись неба.Вам награда — блеск речной водыи знакомый вкус ржаного хлеба.

Нам с тобою к лицу слабый отсвет любви и страданья.День подходит к концу, наступает пора увяданья.Это в келью души открывается тайная дверца…Здравствуй, тихий закат моего непокорного сердца!Я не знаю, о чем в небе птицы кричат, улетая,как листва, на деревьях сквозит красота золотая,нам ее не понять, мы еще не простились с весною,и кого мы пленять будем инеем, льдом, белизною?Нам пора хоронить то, что умерло в юности, в детстве,кто нас будет винить в незаслуженном, горьком наследстве?И сережки ольхи тихим светом горят на рассвете.За былые грехи наши бедные молятся дети.Вновь сияет луна там, на дне опрокинутой чаши.От тяжелого сна отдыхают родители наши,и тоскуют о нас, и лицо закрывают руками,талым снегом, листвой, испареньями рек, облаками…

Алексей Смирнов