Последний дар - Гурна Абдулразак
Однажды она прочла в местной бесплатной газете о Центре для беженцев в Норидже — среди прочего там предоставлялись беженцам и претендующим на политическое убежище информация и юридическая консультация. Им помогали отыскать свои семьи и родственников и освоиться на новом месте. В большой статье рассказывалось о реальных людях, о том, что выпало на их долю, о том, где они теперь. Для нее такая работа имела особенный смысл — из-за Аббаса и загадки ее собственного происхождения и из-за Джамала, работающего как раз над этой темой. Она поняла, что некоторые сотрудники здесь — волонтеры, и подумала, что такая работа по ней. Как будто она включится в семейное предприятие. В день, когда у Аббаса был сеанс физиотерапии, Мариам отправилась в Центр и предложила свои услуги. Аббасу это, наверное, не понравилось бы. Если бы мог говорить, сказал бы, должно быть, что она собралась донимать людей, которым еще надо разобраться со своей жизнью, что будет лезть с вопросами, на которые никто не хочет отвечать, давать советы, от которых никакого толку. И сама она плохо представляла себе, как сумеет урвать время от ухода за ним. Тем не менее в четверг она отправилась в Центр и предложила свои услуги: «Чем я могу вам помочь?»
В Центр помощи беженцам Мариам явилась нарядная и спокойная — хотя внутри была напряжена, ожидая, что ей откажут, что она не нужна, лишняя. Но ее приняли, и она помчалась в медицинский центр забирать Аббаса и думала по дороге, как это удастся совместить. По дороге домой она не удержалась и рассказала Аббасу о своем намерении. Она взглянула на него — услышал ли — и увидела на его лице тугую, чуть брезжащую улыбку. Тень улыбки, но всё же улыбку, первую после удара.
— Аббас, ты улыбаешься, — тихо сказала она и сама улыбнулась. — Улыбайся. Пора уже, мистер Бутс. Так думаешь, Центр для беженцев — правильная мысль?
Вечером она позвонила Джамалу (не дозвонившись до Ханны) и первым делом рассказала об улыбке. Еле-еле заметная — но улыбка, не ошибиться. Потом рассказала о Центре для беженцев.
— Что ты будешь там делать? — спросил он.
— Я по-всякому могу помогать. В яслях, с уроками грамотности, с общественными мероприятиями в Центре. — Ей хотелось обрадовать Джамала, но по его голосу почувствовала, что у него есть сомнения. — Папа из-за этого улыбнулся — значит, думает, что это правильно. А тебе как кажется — хороший план?
— Если тебе захотелось… Ну, если хочешь заняться такой работой… может оказаться будничной, скучной. Уборка, заваривание чая, мытье — примерно то, чем занималась в больнице и дома.
— Значит, думаешь, плохая затея? — огорчилась она.
— Да нет, хорошая, конечно, — ответил Джамал. — Особенно если наш больной улыбнулся. И тебе полезно чем-то отвлечься от ухода за ним, заняться чем-то, что тебе по душе. Боюсь только, тебе не предложат ничего интересного. Новая поденщина, и только.
— Нет-нет, не думаю. Думаю, будет много разных занятий, — сказала Мариам, постаравшись, чтобы он расслышал улыбку в ее голосе.
На другой день тех пасхальных выходных Ник взял машину матери и вывез Анну на природу. Спали они в разных комнатах; Анна не ожидала такой роскоши — спальня была просторной, с собственной ванной. Когда она закрыла дверь спальни, ковер, шторы, обои и мебель поглотили все звуки, и казалось, что комната существует отдельно от остального дома. Как будто ее заключили в капсулу, плывущую в пространстве. Утром она раздвинула шторы и увидела большой сад, богатый и опрятный, как будто за ним ухаживала целая бригада садовников. Строение, которое она видела вчера в сумерках, оказалось увитой виноградом перголой. Ник хотел показать ей ближнюю деревню и, пока они гуляли, рассказывал о старинной церкви и о том, какую роль она играла в Гражданской войне. Рассказывал так, как будто сам присутствовал при тех событиях, наблюдал за ними, стоя на соседней дороге. В деревне не встретили ни души, пока не дошли до гончарни. Гончар улыбался им, не прекращая работы на круге. Ник шепотом объяснил, что гончарня эта знаменита, люди приезжают сюда за посудой из дальних мест. Деревня была небольшая, и вскоре они очутились на проселке, среди нарциссов, еще цветущих под сенью могучих деревьев.
— Твоя мама не очень разговорчива, — сказала Анна.
— Хочешь сказать, что отец красноречив? — Ник рассмеялся. — Когда он в ударе, спокоен и доволен обществом, остальным много говорить не приходится. Должен тебе сказать: вчера он был в отличном настроении. Это значит, ты ему понравилась. Ты к нему привыкнешь, у тебя нет выхода. — Он снова рассмеялся. — Я слышал, как вы с мамой болтали в кухне, — похоже, всё складывается удачно.
Чуть позже Ник сказал, что им пора возвращаться — он хочет успеть на пасхальную службу. Анна сказала, что тоже хочет пойти. Она не обязана, сказал Ник. Он идет потому, что не может нарушить многолетний порядок. Викарий их церкви — папин брат, дядя Дигби, и, сколько он помнит себя, родители твердили, что пасхальная служба — самая важная в христианском календаре. И ты не имеешь права называть себя христианином, если не посещаешь эту службу, не возрадовался Воскресению Спасителя, — хотя сами не слишком утруждали себя посещением церкви в другие дни. Кроме того, служба и семейный обед после стали у них приятной семейной традицией.
— Я пойду, — сказала Анна. — Хочу.
Ей хотелось почувствовать, что она принята в теплое лоно семьи, и насладиться этим чувством. Она не хотела оставаться в стороне.
Она сказала ему, что хочет пойти на пасхальную службу — никогда на ней не бывала, да и вообще никогда не бывала на церковной службе.
— Неужели?
Ей было приятно его изумление. Но это правда: ни на службе, ни на крещении, ни на венчании — вообще никогда. Такое она видела только в фильмах и по телевизору. О христианстве она знала только теоретически, большей частью из прочитанного, когда училась на филологическом факультете, да по обрывкам случайно услышанного.
Ник сказал, что в его родословной полно викариев и проповедников из мирян. А услышать такое от Анны — всё равно что встретить человека, никогда не видевшего луны.
И об этом позаботился ее папа: чтобы дети были в полном неведении относительно церкви. Когда Анна пошла в школу, некоторые родители-мусульмане начали кампанию за то, чтобы их детей не привлекали к христианским мероприятиям. Эти родители были сотрудники и аспиранты университета в Норидже — немногочисленные, но кампанию вели умело. Школа принадлежала к англиканской церкви, но Анна и брат учились в ней не из-за этого. Просто она находилась недалеко от дома и имела хорошую репутацию. Когда родители-мусульмане начали свою кампанию, директор школы счел, что тут дело принципа, а именно что ученики его школы должны участвовать во всех мероприятиях, а иначе будет затронута честь мундира. Кроме того, он не желал, чтобы на порядок в школе покушалась горстка людей, не ценящих столь важный для него дух школы. Но родители организовали петиции, угрожали жалобами, и в конце концов директор разрешил детям родителей-мусульман не принимать участия в некоторых мероприятиях. Он предпочел бы, чтобы этих детей забрали из школы, но в местном совете его попросили не доводить дело до публичного скандала. И поскольку ее имя было Ханна Аббас и в ее документах говорилось, что она мусульманка, родителям было разрешено освободить ее от этих мероприятий, и они разрешением воспользовались. Ханна была освобождена от всех христианских мероприятий, а потом, когда пришла его очередь, — и ее брат Джамал. Учителя не стремились облегчить жизнь мусульманским детям: когда в зале играли пьесу о Рождестве или устраивали праздник урожая, этих ребят собирали в одном классе. Они были бельмом на глазу, и школа давала им это понять.
Мусульманином был ее отец, хотя ни в его занятиях, ни в их образе жизни ничего особенно мусульманского не было. Иногда он им объяснял, что значит быть мусульманином, рассказывал о Столпах Ислама, о единобожии, о молитве, постах, милостыне, о паломничестве в Мекку, хотя сам ни к чему этому отношения не имел. Он рассказывал им о жизни Мухаммеда, о мусульманских завоеваниях почти всего известного мира — от Китая до ворот Вены — и об исламской учености и воспитании. Рассказывал об этом так, как будто это были истории о великих приключениях, когда люди были гигантами и, собирая хворост в лесу, можно было наткнуться на сундук с сокровищами, изумрудами и бриллиантами. Мать их Мариам знала о религии только то, что могла услышать краем уха, — ноша этих знаний была легчайшая. Она, наверное, и не подумала бы изолировать детей от чего бы то ни было, но их отец смотрел на это как на короткую отсрочку в моральном разложении детей и настаивал на их освобождении от христианских мероприятий. Родители, которые вели эту кампанию — без его участия, — внимательно наблюдали за школой, и он не хотел, чтобы думали, будто он к этому равнодушен. В скором времени Ханна и Джамал привыкли к тому, что освобождены от христианских дел, и в заступнике уже не нуждались — знали, что от них этого ждут. Что отец так хочет. Вот как, выросши в Англии, она ни разу не была в церкви. Если бы их отец был правоверным мусульманином, он совершил бы тяжкий грех, держа их в неведении относительно их религии, но он держал их в неведении относительно вообще всего. Пытался, во всяком случае. Он о многом должен был бы им рассказать — о многом и много больше.
