Почтовая открытка - Берест Анна
Мириам краснеет, видя пустую бутылку из-под вина, очистки фруктов и окурки.
Габриэль оценивающе смотрит на Мириам. Она не так красива, как ее предшественница, малышка Рози. Ее сын разбивает женские сердца с постоянством, которое бы сильно пригодилось в других делах.
— С ним все всегда заканчивается плохо.
Габриэль хотелось бы иметь сына-гомосексуалиста, это шикарно и вызывающе. Она говорила ему: «С парнями дело иметь проще, поверь мне». — «Что ты в этом понимаешь?» — огрызался Висенте, который терпеть не мог эту материнскую свободу выражений.
Висенте обладал красотой, резко вызывавшей вожделение у всех — от юных девушек до почтенных старцев. В школьном возрасте ему выпало пережить и любовные связи в интернате, и срамные приставания похотливых учителей. А возвращаясь к родителям, он попадал в мир взрослых, чья жизнь была слишком свободной для его детского ума — он знал, как пахнет сперма на смятых простынях. В итоге внутри у него что-то разладилось. Его романы всегда были странными. «Но что поделаешь?» — думала его мать.
Висенте входит на кухню еще сонный, с опухшими веками. Увидев раздраженное лицо матери, он, не думая, хватает Мириам за руку и торжественно произносит:
— Мама, это Мириам, мы поженимся.
Женщины одновременно замирают; Мириам чувствует, как земля уходит из-под ног, но Габриэль не теряет спокойствия, она не верит ни единому слову сына.
— Мы встречаемся уже два месяца, — спокойно добавляет он. — Я тебе о ней не рассказывал, потому что все очень серьезно.
— Ну не знаю, что и сказать, — неловко отвечает Габриэль.
— Мириам учится в Сорбонне на философском, она знает шесть языков, да, целых шесть, ее отец был революционером, она проехала всю Россию в телеге, сидела в тюрьме в Латвии, видела Карпаты из поезда, плавала по Черному морю, учила иврит в Иерусалиме, собирала апельсины с арабами, в Палестине…
— Да это целый роман, а не жизнь! — говорит Габриэль, слегка посмеиваясь над пафосом сына.
— Завидуешь? — нахально спрашивает Висенте.
Мириам летит по улицам Парижа, и ей кажется, что вся ее жизнь решилась за одну ночь. Она возвращается домой ранним утром: луна, словно в сказке, подарила ей жениха. И ничто уже не будет прежним из-за этого юноши — непростого, но прекрасного, такого прекрасного, что можно свихнуться.
Глава 21
В последующие недели Мириам за горячим шоколадом в Венской кондитерской на улице Медицинской Школы знакомит сестру и Колетт со своим женихом. Колетт находит его потрясающим. Ноэми более сдержанна, она воспринимает роман сестры как капитуляцию. «Будь осторожна. Не бросайся в объятия первого встречного, — говорит она. — И помни, что Петен хочет запретить разводы».
Мириам прекрасно улавливает за мнимо-доброжелательными советами нотки ревности. Но не возражает сестре.
Висенте тоже знакомит невесту с друзьями. Они странные и невоспитанные, едят варенье с гашишем и пьют вино стаканами, презирают обывателей-буржуа, напомаживают свои длинные волосы и носят бушлаты, передвигаются исключительно в периметре трех парижских «Мон-»: Монмартра, Монпарнаса и виллы Монморанси, где Висенте случалось проводить ночи у Андре Жида на авеню Сикомор.
Мириам кажется им слишком серьезной:
— Скучная трудяга. Рози была буржуазна, но хоть красивая.
Висенте отвечает им фразой, которую когда-то сказал ему отец, глядя на закат:
— Остерегайся того, что красиво. Ищи прекрасное.
— Но что ты нашел в ней прекрасного?
Висенте смотрит на друзей и, чеканя каждое слово, отвечает:
— Она еврейка.
Мириам — его боевой клич. Она его черный осколок красоты. С ней он утер нос всему миру. Немцам, обывателям и Ольге Молер.
Ноэми, которая всегда была блестящей ученицей, начинает работать неровно. Ее преподаватель немецкого языка в конце первой четверти пишет в табеле: «Ученица вызывает вопросы. Результаты либо прекрасные, либо ужасные».
Девушка уходит из подготовительного класса и начинает посещать вольнослушательницей литературные занятия в Сорбонне — так она присоединяется к сестре. Ноэми готова часами ждать Мириам у дверей амфитеатра Ришелье, лишь бы потом поехать домой на метро вместе, как раньше, когда они возвращались из средней школы.
— Она проходу мне не дает, — говорит Мириам матери.
— Она твоя сестра, радуйся, что она у тебя есть, — отвечает Эмма, но грудь ее сжимается от тревоги.
Мириам сердится на себя. Она знает, что мать уже несколько недель не имеет известий ни от родителей, ни от сестер. Письма в Польшу остаются без ответа.
Однажды утром в Лодзи родители Эммы просыпаются пленниками. За ночь их квартал окружили деревянным забором, обнесли колючей проволокой. Регулярные полицейские патрули не дают людям сбежать. Невозможно войти, невозможно выйти. В магазины не доставляют продукты. Распространяются инфекции и микробы. Идут недели, гетто превращается в могилу под открытым небом. Каждый день десятки людей умирают от голода или болезней. Трупы горой лежат на тачках, и никто не знает, что с ними делать. В воздухе стоит нестерпимая вонь.
Немцы внутрь гетто не заходят, опасаясь заразиться. Они ждут. Первый этап истребления евреев — за счет естественного вымирания.
Вот почему Эмма не получает вестей ни от родителей, ни от сестер Ольги, Фани, Марии, ни от Виктора, своего младшего брата.
Ноэми поступает на ускоренные педагогические курсы, которые позволят ей получить диплом в июле, если экзамены не перенесут. Так она сможет зарабатывать на жизнь, продолжая писать.
— Взгляни на это письмо. Из него видно, что она не оставляет литературных планов, несмотря на запрет евреям публиковаться.
Сорбонна, 9 утра, в ожидании преподавателя
Дорогая мама, дорогой папа, дорогой Жако!
Три недели назад со мной случилось что-то вроде эмоционального шока. И с тех пор я с легкостью написала множество стихотворений в прозе.
Из всего, что я сочинила, они явно наиболее пригодны для публикации. В том смысле, что они зрелые и ужечто-то собой представляют. Я послала их мадемуазель Ленуар, и вчера она пригласила меня к себе, чтобы обсудить их. Они ей понравились. Иногда она говорила, что именно в них хорошо, мне даже стало неловко… В общем, она в восторге.
Библиотека Сорбонны, 3:20
Мадемуазель Ленуар перепечатала их на машинке и отправила одному человеку, который сможет дать гораздо более беспристрастную оценку: она боится, что сама судит их слишком строго или слишком мягко.
Правда, вчера у меня был великий день. Я не знаю, как точно это выразить, но вчера я с такой силой почувствовала, что потом — потом не в смысле когда-нибудь, а через два-три года, может быть, раньше, может быть, позже — я буду писать и меня будут печатать.
Вот, я бы рассказала вам еще кучу каких-то деталей. Но не могу. Все слишком сложно и порой болезненно. И все же этим я обязана одному человеку.
И обязана уже многим. И очень его люблю.
А теперь я вас крепко целую и жду Жако в пятницу. Буду на вокзале.
Целую, Но
Это письмо без указания даты написано до июня 1941 года. В это время Мириам и Ноэми узнают, что введена процентная норма на прием еврейских студентов в университет. Им придется отказаться от Сорбонны.
Numerus clausus. Процентная норма. Это слово оскорбляет их. Они слышали его из уст матери, которая не смогла осуществить свою мечту и учиться физике. Эти латинские слова вызывают в памяти далекие времена, Россию, XIX век… Девушки и представить себе не могли, что однажды это коснется и их.
В Париже совершен ряд нападений на немецких солдат. В ходе ответных репрессий расстреляны заложники. На время закрыты театры, рестораны и кинотеатры. У девушек ощущение, что у них больше нет права ни на что.
Через несколько дней Эфраим узнает, что немцы вошли в Ригу. Большую хоральную синагогу, в которой так любила петь его жена, уничтожили националисты. Они заперли людей в синагоге и сожгли их заживо вместе со зданием.
