Почтовая открытка - Берест Анна
«Да что ты извиняешься! Давай выпьем, это гораздо лучше, чем еда!» Висенте любит напиваться на голодный желудок, поэтому он тащит Мириам с собой в запретные подвалы, в «Дюпон-Латен» на углу улицы Эколь и в кафе «Капулад» на улице Суффло. Мириам запишет в дневнике: «Вечер на улице Гей-Люссака с Висенте. Соседи сердятся, что мы шумим. Они вызывают полицию. Я выпрыгиваю в окно. Кромешная тьма. Добравшись до улицы Фельятинок, слышу за спиной шаги патруля: двое французских полицейских. Нахожу темный угол и, скорчившись, пересиживаю опасность».
Прыгать, прятаться, убегать от полиции: это большая игра, где главное — остаться в живых. Мириам не сомневается ни в чем, и, главное, в собственной неуязвимости.
— После войны у некоторых участников Сопротивления возник депрессивный синдром. Потому что никогда они так остро не ощущали жизнь, как в ежесекундной близости смерти. Думаешь, Мириам могла испытывать что-то подобное?
— Думаю, подобное наверняка испытывал мой отец. Висенте мучительно переживал возвращение к нормальной жизни. Ему нужно было жгучее ощущение риска.
Французская администрация скрупулезно выискивает блох, старается внести в реестр каждого еврея, живущего на французской земле, оккупанты же параллельно издают новые приказы, ограничивающие их свободу. Это медленная и эффективная работа. В период с конца 1941-го и в течение 1942 года евреи уже не могут удаляться от дома более чем на пять километров. Для них комендантский час начинается с восьми вечера; они не имеют права менять адрес. В мае 1942 года евреев обязуют носить на пальто четко видную желтую звезду, дабы полиции было легче проверить, соблюдается ли комендантский час и ограничения на передвижение.
В знак протеста студенты Сорбонны нашивают на пиджаки желтые звезды с надписью «Фило». Полицейские проводят аресты в Латинском квартале. Родители безумно напуганы: «Вы хоть понимаете, чем рискуете?»
Семья Рабиновичей заперта в деревне, им теперь нельзя путешествовать, нельзя покидать дом по вечерам, нельзя ездить на поезде.
Мириам и Висенте, напротив, могут перемещаться из Парижа в Нормандию и обратно. Туда они возят предметы первой необходимости, обратно — еду. Эти разъезды дают семье Рабиновичей возможность хоть как-то существовать.
Наиболее болезненна эта ситуация для Ноэми, ей тяжело видеть, как старшая сестра садится на поезд и отправляется в Париж вместе со своим молодым и красивым мужем.
Однажды вечером Мириам сидит на террасе кафе «Мартиниканский ром» на бульваре Сен-Жермен, 166, и выпивает с Висенте и его дружками. Уже поздно, комендантский час запрещает евреям находиться на улице после восьми вечера, но Мириам не хочет покидать веселую компанию, гогочущую в алкогольном угаре. Она уже совершеннолетняя, она замужем, она женщина, она хочет почувствовать кожей холодок свободы. Она закрывает глаза и запрокидывает голову, чтобы почувствовать, как обжигающий ром течет от губ к гортани.
Открыв глаза, она обнаруживает внезапно явившихся полицейских. Проверка документов. Она застигнута врасплох. Несколькими секундами раньше Мириам еще могла вскочить, выбежать — исчезнуть. А теперь она не успела даже глазом моргнуть, как попалась — конец, она на крючке. Она чувствует, как леденеют щеки, затылок, подмышки. Она словно тонет. И при этом почему-то хочется хихикать. Хмельной мозг воспринимает все как сквозь вату, — может, все происходит и не в реальной жизни.
На террасе «Мартиниканского рома» растет напряжение, присутствие полицейских мундиров не нравится посетителям, и те демонстрируют некоторую враждебность. Мужчины как-то слишком долго роются в карманах, чтобы досадить полицейским. Дамы нарочито вздыхают, ища в сумочках документы.
Мириам понимает, что ей крышка. В голове вспыхивают бесполезные мысли. Запереться в туалете? Полицейские достанут ее и там. Расплатиться и выйти из-за стола как ни в чем не бывало? Нет. Ее уже заметили. Убежать? Ее быстро догонят. Мириам в ловушке. Все так нелепо! Этот стакан с ромом. Пепельница. Раздавленные окурки. Умереть из-за глотка свободы, желания выпить рому на террасе парижского кафе. Как глупо обрывается жизнь. Мириам протягивает полицейскому удостоверение личности со штампом «ЕВРЕЙ».
— Вы нарушаете закон.
Да, она в курсе. Это карается тюремным заключением. Ее могут прямо сейчас отправить в один из тех странных лагерей, где происходит неизвестно что. Она молча встает. Берет свои вещи, пальто, сумку, машет рукой Висенте и следует за полицейскими. Ее уводят в наручниках под взглядами посетителей. Несколько минут все возмущаются судьбой, которая уготована евреям.
— Девушка же ничего не сделала.
— Эти указы унизительны.
Потом смех возобновляется. И все возвращаются к коктейлям с ромом.
В отчаянии Висенте встает из-за стола и идет к матери — рассказать о том, что случилось.
— Да как вас угораздило оказаться на улице? — орет на него Габриэль. — Вот два идиота! Думаете, это игра? Я же тебе говорила: Мириам нельзя шататься в городе по ночам.
— Но, мама, она же моя жена, — шепчет Висенте, — нельзя же целыми вечерами сидеть в четырех стенах.
— Слушай внимательно, Висенте: я не шучу. Сейчас мы с тобой будем говорить о серьезных вещах.
Пока мать и сын впервые в жизни беседуют как взрослые люди, Мириам доставляют в полицейский участок на улице Аббатства, где она проводит ночь. Утром ее отводят в полицейское управление — накопитель, который расположен на острове Сен-Луи, но наручников больше не надевают. Она проводит вторую ночь в заключении.
В воскресенье утром за ней приходит полицейский.
У него суровое, неприступное лицо. Он не смотрит Мириам в глаза — только в пол. На улице он приказывает ей сесть в машину: «Никаких разговоров».
Пока полицейский обходит автомобиль, чтобы сесть за руль, Мириам украдкой нюхает свою блузку под мышкой и со стыдом понимает, что после двух суток в накопителе от нее ужасно пахнет.
Мириам спрашивает:
— Вы отвезете меня в другую парижскую тюрьму?
Но полицейский не отвечает. Машина катит по пустому молчаливому Парижу. С тех пор как французам запретили пользоваться автомобилями, в столице царит страшная тишина. Полицейский следует белым указателям в черной рамке, они установлены по всему городу, чтобы немцы могли ориентироваться.
В конце концов испуганная Мириам понимает, что ее везут на вокзал: полицейский все время выбирает направление Der Bahnhof Saint-Lazare. Наверное, ее отправят в один из лагерей далеко от Парижа. Ужас.
Мириам смотрит в окно: мимо проплывают служащие в золотых очках, с кожаными портфелями, в черных костюмах и лаковых ботинках, они идут пешком или бегут, чтобы успеть на один из редких автобусов, которые едут медленно из-за плохого бензина. Она гадает, сможет ли вернуться и снова стать частью того, что сейчас кажется декорацией за стеклом машины.
Внезапно машина сворачивает в переулок и останавливается. Полицейский достает из кармана мундира три десятифранковые монеты и протягивает их Мириам. Она замечает, что его тонкие руки дрожат.
— Билет на поезд. Езжайте домой к родителям, — говорит полицейский и кладет деньги ей в руку.
Смысл фразы совершенно ясен. Но Мириам стоит в недоумении и тупо смотрит на свою ладонь: на монете — венок из пшеницы и над ним — французский девиз «Свобода, равенство, братство».
— Торопитесь, — нервно добавляет иолицейский.
— Это вам мои родители дали?
— Никаких вопросов, — обрывает ее полицейский. — Входите в вокзал, я за вами слежу.
— Дайте мне написать записку, я только хочу предупредить мужа.
— Погоди, мама, эта история с полицейским кажется очень странной. Это ты так вообразила события того дня?
— Нет, доченька, я ничего не выдумываю. Я сопоставляю и восстанавливаю. И все. Вот, смотри. Вернее, читай. — Леля протягивает мне страницу, вырванную из школьной тетради в клетку, исписанную с обеих сторон. Я узнаю почерк Мириам.
Это правда: мне часто выпадала удача. Звезда? Я никогда ее не носила. «Мартиниканский ром» в Сен-Жермен-де-Пре. Не помню, был ли у меня в паспорте красивый красный штамп «еврейка», или полицейским хватило моей фамилии? Проверка документов, поздний час, около восьми часов вечера. Евреям полагалось соблюдать комендантский час, и потому — арест и отправка в полицейский участок на улице Аббатства. Провела ночь на плече у милейшего парня, кажется сутенера, итальянца, а утром пешком, без наручников и всяких церемоний агент в штатском доставил меня в полицейское управление на острове Сен — Луи. Тем, кто мог заплатить, приносили кофе. Я была там с толстенной испанкой, которая вовсю честила французов. У меня было немного денег. Когда официант из кафе вернулся за пустыми чашками, он взял записку, которую я сунула ему с несколькими банкнотами на чай. «Это все, что у меня есть, — прошу вас позвонить по номеру… сообщить о том, что я здесь, в префектуре». Я провела ночь там, а в воскресенье утром за мной пришел полицейский: «Мне поручено отвезти вас на вокзал. Деньги на билет у меня». Я не смогла зайти домой. Полицейский разрешил написать мужу. Он вернул мне документы, и я поехала с вокзала в Лефорж.
