Почтовая открытка - Берест Анна
— Помнишь? Я просила тебя запомнить дату: тринадцатое июля тысяча девятьсот тридцать третьего года — день идеального счастья?
— День награждения лучших учениц лицея имени Фенелона…
— А теперь — ровно девять лет спустя. Тринадцатое июля тысяча девятьсот сорок второго года. В Лефорже.
Глава 23
Жак благополучно окончил первую часть бакалавриата, — надев пиджак с нашитой желтой звездой, он съездил узнать результаты в Эврё. Вернувшись, он вместе с Ноэми отправляется на велосипеде к Колетт, чтобы сообщить ей радостное известие.
День жаркий. Все трое прекрасно проводят время. После замужества сестры ее место в молодежной компании занял Жак. Ноэми нравится этот новый неожиданный союз. Она лучше узнает младшего брата с его жизнерадостным характером. Колетт раздумывает, не оставить ли друзей ночевать у себя, но решает, что все же не стоит.
По дороге домой Жак и Ноэми останавливаются на деревенской площади Лефоржа. Там готовятся к вечерним танцам: ставят эстраду, развешивают фонарики.
— Может, сходим сюда ненадолго после ужина? — спрашивает Жак у Ноэми.
Она насмешливо ерошит волосы младшего брата. Жак ворчит и уворачивается. Он терпеть не может, когда гладят по голове.
— Ты и сам знаешь ответ.
Они возвращаются в родительский дом, предварительно сложив пиджаки на багажники велосипедов так, чтобы не видно было звезды. И как раз вовремя. Мимо едет мотоцикл с немцами, а уже комендантский час.
На ужин Эмма сумела приготовить из ничего вкусную еду, она накрывает красивый стол под деревьями: надо отметить успехи Жака. С тех пор, как он решил стать агрономом, он учится не хуже сестер.
Эмма украшает стол цветами — аккуратно раскладывает их дорожкой по длине стола. Здесь и Мириам. Она не возвращалась в Париж с момента своего чудесного освобождения из тюрьмы. Вся семья ужинает в саду за домом. Вот они сидят впятером на тех же местах, которые занимали за столом в Палестине, в Польше, позже — в Париже на улице Адмирала Муше: этот стол — их челн. Ночь медлит, все никак не наступает, воздух в саду полон сладкого дневного тепла.
Вдруг вечернюю тишину прорезает гул мотора. Приближается машина — нет, две. Разговоры в саду смолкают, все настораживаются и застывают, как испуганные животные. Каждый ждет, что звук отдалится, затихнет. Но нет. Он не становится тише, он нарастает. Сердца сжимаются. Все пятеро сидят затаив дыхание. Слышен стук дверей и цоканье сапог.
Под столом ладони тянутся друг к другу, пальцы сплетаются, и рвутся от боли сердца. Внезапный стук в дверь, дети вздрагивают.
— Всем сохранять спокойствие, я открою, — говорит Эфраим.
Он выходит и видит две припаркованные машины: в одной — трое немцев в военной форме, в другой — двое французских жандармов, один из которых должен переводить инструкции. Но Эфраим владеет немецким, он понимает приказы и разговоры солдат между собой.
Жандармы приехали за детьми.
— Возьмите меня вместо них, — тут же просит он полицейских.
Это невозможно. Пусть быстро собирают вещи в дорогу.
— Что это за поездка? Куда они едут?
— Вам сообщат, когда будет положено.
— Это мои дети! Я должен знать.
— Их везут на работы. Никто не причинит им вреда. Вас известят.
— Но куда? Когда?
— Мы приехали не разговаривать, у нас приказ забрать двух человек, значит, двоих и увезем.
— Двоих?
«Ну конечно, — думает Эфраим, — Мириам в парижских списках. Они говорят о Ноэми и Жаке».
— Все уже легли спать, — произносит он. — Моя жена тоже в постели, проще вам вернуться завтра утром.
— Завтра четырнадцатое июля, жандармерия не работает.
— Тогда дайте несколько минут, чтобы жена и дети оделись.
— Минуту, не больше, — говорят полицейские.
Эфраим спокойно идет к дому, но мысль работает. Может, попросить Мириам поехать с ними? Она старше, она находчивей, если поедет с двумя младшими, что-нибудь придумает, — ведь удалось же ей в одиночку сбежать из тюрьмы. Или наоборот, сказать Мириам спрятаться получше, чтобы только ее не арестовали?
В саду все молча ждут отца.
— Это полиция. Они пришли за Ноэми и Жаком. Идите наверх и собирайте вещи. А ты — нет, Мириам. Тебя нет в списке.
— Но куда они повезут нас? — спрашивает Ноэми.
— На работы в Германию. Так что берите свитеры. Ну же, поторопитесь.
— Я еду с ними, — заявляет Мириам.
Она вскакивает на ноги, чтобы тоже собрать чемодан. И вдруг какая-то мысль проносится в голове у Эфраима. Бессознательное, далекое воспоминание о той ночи, когда большевики пришли его арестовывать. Эмме сделалось дурно. Он прижался к ее животу и слушал в страхе, что ребенок погиб.
— Иди спрячься в саду, — говорит он, крепко сжав дочери руку.
— Но, папа… — протестует Мириам.
Эфраим слышит, как полицейские стучат в дверь, они сейчас войдут в дом. Он хватает дочь за ворот блузки так, что едва не душит, и шепчет перекошенным от страха ртом, глядя ей прямо в глаза:
— Проваливай отсюда к черту. Понятно?
Глава 24
— Почему арестовали младших Рабиновичей, а старших не взяли?
— Да, это кажется странным: мы сразу представляем себе аресты целых семей: родителей, бабушек, дедушек, детей… Но забирали людей по-разному. План Третьего рейха, уничтожение миллионов человек, был задачей такого масштаба, что ее пришлось осуществлять поэтапно, в течение нескольких лет. Вначале мы видели, что принимались указы с целью нейтрализовать евреев, лишить их возможности действовать. Ты поняла, в чем тут фокус?
— Да, отделить евреев от остального населения Франции, физически отдалить их, сделать невидимыми.
— Даже в метро, где им теперь не разрешалось ездить в одних вагонах с французами…
— Но не все приняли это равнодушно. Вспоминаются слова Симоны Вейль: «Ни в одной стране не было порыва солидарности, сравнимого с тем, что случился у нас».
— Она была права. Во Франции доля евреев, спасенных от депортации во время Второй мировой войны, была выше, чем в других странах, оккупированных нацистами. Но вернемся к твоему вопросу: нет, евреев не сразу стали депортировать семьями. Начали с того, что в сорок первом году депортировали только мужчин в расцвете сил. В основном польского происхождения. Это называлось «получить зеленую повестку». Потому что приказ явиться мужчины получали в виде зеленого билета. А потом их увозили навсегда. Сначала брали трудоспособных мужчин, чтобы люди верили, что их отправляют на работы. Исчезали молодые отцы семейства, студенты, кто покрепче из рабочих и так далее. Эфраиму было уже за пятьдесят, то есть его это не коснулось. Так устраняли в первую очередь сильных мужчин. Тех, кто мог драться, кто умел пользоваться оружием. Видишь, ты сказала, что не понимаешь, почему люди не сопротивлялись, почему заживо дали себя похоронить, и тебе невыносимо так думать… Так вот, получившие зеленую повестку не сдавались безропотно. Во-первых, почти половина не явилась по вызову. Во-вторых, те, кто явился в пункт сбора, тоже сопротивлялись. Многие сбежали — или пытались бежать — из французских пересыльных лагерей, куда их поместили. Я читала рассказы о побегах, о страшных драках с лагерными надзирателями. Из трех тысяч семисот арестованных «зеленых» почти восьмистам удалось бежать, пусть даже большинство из них были арестованы повторно. Был расчет заставить людей поверить, что евреев собираются просто интернировать, а потом отправить на работы куда-нибудь во Францию. Но не убивать. В общем, их уподобляли военнопленным. А потом, мало-помалу, взялись за молодых, таких как Жак и Ноэми, а затем за людей с другим гражданством, и постепенно выгребли всех до единого, молодых и старых, мужчин и женщин, иностранцев и неиностранцев… даже детей. Я отдельно упоминаю детей, поскольку ты наверняка знаешь, что немцы собирались сначала депортировать родителей, а потом детей. А правительство Виши хотело избавиться от еврейских детей как можно быстрее. Французы высказали германской администрации пожелание, чтобы конвои, отправляемые в рейх, включали также и детей. Так и написано, черным по белому. Немцы вроде бы даже придумали кодовое название для этой операции по ускорению процесса депортации евреев Западной Европы — «Весенний ветер». Первоначальная идея была арестовать всех в один день — в Амстердаме, Брюсселе и Париже.
