Полумрак - Книга Натаниэля
– Но осуждая грех, Ты просто констатируешь его, так ведь? – сказал Фарисей, загибая палец.
– Естественно, – сказал Иисус. – На то он и грех. Пока ты не осуждаешь его, он не будет грехом. Дальше-то что?
– Но отпуская грехи, Ты говоришь человеку «ничего, всё в порядке, забудь о том, что было».
– Ну а что, плохо что ли?… – воскликнул Иисус. – Человеку приятно, Мне несложно…
– Ну как ты можешь говорить человеку, что ничего не было? – воскликнул Фарисей, разгибая палец и поднимая его к потолку. – Он должен нести груз своих грехов до конца своей жизни, и снять его может только Господь. После смерти.
– То есть ты хочешь сказать, – сказал Иисус, – что человек до самой смерти должен нести груз сказанного ему о его плохом поведении и никто не вправе сказать ему «расслабься, всё будет в порядке, не икай и не нервничай»?
Фарисей вздохнул.
– С Тобой совершенно невозможно говорить! – сказал он. – Ты всё ставишь с головы на ноги.
– Да что ты, – сказал Иисус, – и что Я сейчас поставил с головы на ноги? По-моему Я просто говорил слова. Ты придаёшь им так много значения. У слов только одно значение.
– Какое это? – поинтересовался Фарисей.
– Прямое! – воскликнул Иисус. – Все слова значат одно, и всё есть слова. Ты не можешь приказать солнцу, сказав ему: «Встань на западе». И я не могу. А знаешь почему?
– Почему? – спросил Фарисей.
– Потому что где солнце встаёт, там и восток. Это твои словесные парадоксы, а не мои. Какая разница, что Я скажу человеку, когда ему плохо? Скажу Я ему «Ты прощён и грехов твоих на тебе нет», или я ему скажу «Что ты течёшь, сядь спокойно и отдышись» – ну какая разница?
Толпа повернулась к Фарисею.
– Ну, вообще, по-моему большая. – сказал Фарисей задумчиво. – Сказать Ты ему можешь что угодно…
– Ага! – воскликнул Иисус, наставляя на Фарисея палец.
– Но что будет правдой, а что неправдой?
Толпа повернулась к Иисусу.
– Вопрос, конечно, интересный… – сказал Иисус, пожевав губы. – А знаешь, что я тебе скажу? Правда будет правдой, а неправда неправдой. Правда, несложно?
Фарисей посмотрел вверх и смахнул с волос штукатурку.
– Это что?… – спросил он, глядя на опускающуюся кровать.
– Это наш друг! – крикнули с разобранной крыши. – Он расслабленный! Вы не могли бы для ничего что-нибудь сделать?
– Я щас всё сделаю. – сказал Иисус сурово. – Я щас всё брошу и буду для него делать что-нибудь. Ну что? Горшок тебе поменять? Одеяло крестиком вышить? – спросил Он у расслабленного. – Может, бульончику с лапшичкой? А? Ты только скажи!!
– Я… – прошептал расслабленный.
– Это уже никуда! – крикнул Иисус, закипая. – Вам тут что, общественное место? Я вам что, подай-принеси? Тут серьёзный разговор! О серьёзных делах! Вам там что, крышу снесло? А ну встал и вышел! Так, встал и ушёл!
Расслабленный вскочил.
– И койкоместо своё не забудь! – крикнул Иисус ему вдогонку. – Бульон ему! Сделай ему что-нибудь!
Бывший расслабленный, прижимая к себе скомканный матрас, продирался сквозь толпу к выходу.
Толпа зааплодировала.
И ужас объял всех, и славили Бога и были все исполнены страха, и говорили: чудные дела видели мы ныне.
XCIII
– Вы Меня за кого держите? – спросил Господь, входя в жилище писаря Анитериса. Ему пришлось пригнуться. – Ты посмотри сюда! – Он показал кормилице-еврейке красные пальцы. – Зачем ты им косяк кровью измазала?
– Отгадай с трёх раз! – сказала кормилица, прижимая к себе первенца четы Анитерисов.
Господь нахмурился.
– Так, с меня хватит. – сказал Он. – Уже три утра, а Мы до сих никого не поразили.
– Ну почему же… – сказал Натаниэль. – Мы поразили двух щенков, одно чучело кошки, одного дохлого пфссссс, восемь дынь…
– Это не считается! – сказал Господь, грозно глядя на кормилицу.
– А ещё Ты поразил меня. – продолжил Натаниэль. – Я и не знал, что Ты такие слова знаешь.
Господь нахмурился ещё сильнее.
– Так, положи ребенка в койку и отойди. – приказал Он.
– Не-а. – сказала кормилица. – Ты же сам видел, что косяк в крови.
– Да за кого Вы меня держите! – воскликнул Господь. – Вы что думаете, Я без ваших косяков не могу обойтись?… Положи ребенка в койку и отойди. Это египетский первенец и он умрёт за грехи своих отцов.
– Это младенец, и сегодня он не умрёт. – сказала кормилица не менее грозно. – Кем Ты себя возомнил, Всеблагий? Ты думаешь, Тебе можно врываться в приличные дома и размахивать ножиком?
– Женщина, ты споришь со своим Богом?! – воскликнул Господь, наставляя меч на кормилицу.
– Несомненно именно это она и делает. – сказал Натаниэль тихо.
– Почему? Почему ты защищаешь дитя своего поработителя? – воскликнул Господь.
– Это просто дитя. Это доверенное мне дитя! – воскликнула кормилица. – И Ты не причинишь ему вреда!
– Почему ты так уверена в этом? – спросил Господь, наливаясь гневом.
– Потому что сначала Тебе придётся причинить вред мне. А зачем освобождать Твой народ, если придётся сначала перебить его? – ответила кормилица.
Из-за дверной занавески выглянул писец Анитерис.
– У вас всё в порядке, госпожа кормилица? – спросил он робко.
– Всё в порядке, идите спать! – ответила кормилица резко, не сводя глаз с Господа.
– Почему ваш уважаемый гость держит меч, госпожа кормилица? – спросил писец ещё более робко.
– Простите мою невежливость! Это мой господин, отец этого ребёнка. А это Господь народа моего, и Он пришёл поразить вашего первенца! А теперь идите спать! – отрезала кормилица.
– А… – сказал писец. – Так у вас всё в порядке?…
– Да! – ответили все хором.
– Госпожа кормилица, почему у этого человека идёт дым из носа?… – спросил писец, глядя на Натаниэля.
– Потуши сигарету. – приказал Господь тихо.
– Ну, я пойду… Может, вам принести чего-нибудь попить?… Э… Ну, спокойной ночи… – сказал писец, исчезая.
– Почему «потуши»? – возмутился Натаниэль.
– Здесь ребёнок! – сказал Господь. – При детях нельзя курить!
– Ты собираешься его поразить! Ему уже не повредит.
– Потуши чёртову сигарету! Ещё мне не хватало, чтобы и ты со Мной препирался!
Натаниэль, бурча, выкинул сигарету в окно.
– На чём мы остановились? – спросил Господь у кормилицы.
– На том, что всё это затевается ради Твоего народа, а народ против. – сказала кормилица.
– Так. – Господь подумал. Опустил меч. – И что?
– А то, что я его кормилица, и Ты не сможешь отнять его у меня. – объяснила кормилица.
– Да не надо, – сказал Господь, – просто держи его на вытянутых руках, чтобы не забрызгаться…
Кормилица покачала головой.
– Во-первых, – сказала она, доставая носовой платок, – дай сюда Свою руку. Зачем было трогать кровь? Будто Ты не видел, что дверь грязная. Во-вторых, оставь эту дурацкую затею с младенцами, все всё поняли ещё на лягушках.
Господь отдал меч Натаниэлю и протянул ладонь кормилице.
– Ну Народ, ну что за люди… – сказал Он довольно уныло. – Почему вы всегда спорите со своим Господом?
Кормилица хмыкнула и поплевала на платок.
– Я объясню. – сказал Натаниэль. – Фараон уже давно хотел отпустить евреев, но Мы же не можем позволить ему быть умнее нас, Мы должны заставить всех страдать, чтобы все не думали, что всё так легко и просто…
– Ну что ты мелешь… – сказал Господь, щекоча свободной рукой подбородок молодого Анитериса. – Я не мог допустить, чтобы Мой Народ думал, что египтяне рады от них избавиться и постараются спровадить его по первой возможности.
– Я слышал другую версию. – сказал Натаниэль. – Можно ребёночка подержать?…
Кормилица посмотрела на него.
– Слушай, а это не ты работаешь у Моисея-книжника? – спросила она. – По-моему я тебя у него видела.
– Я снаружи подожду. – сказал Натаниэль.
Он вышел, облокотился о косяк и закурил. Полюбовался на звёздное небо. Потом отскочил как ошпаренный.
– Чёрт… – сказал он, изворачиваясь и щупая свитер на спине, – ну совсем ведь новый. Господи! – крикнул он небу.
– А? – спросил Господь, выходя из дома писца.
– Я ведь знаю, зачем Ты это сделал, – сказал Натаниэль, кивая на окровавленный косяк, – Ты опять хотел переложить вину. Как всегда.
Господь пожал плечами.
– Выбор, как ты только что видел, всегда за людьми. А Я – стихия. Я ничего не решаю. Я только делаю.
– Бурное море, злой ураган… – сказал Натаниэль. – Уже светает. Давай домой собираться?
Господь вздохнул и посмотрел вдоль улицы. Все косяки были красными. В конце широкого проспекта стоял царский дворец, с колонн которого осыпалась влажная от крови штукатурка.
– Знаешь, пора уже начинать Исход. Мне их уже жаль.
– Да ладно! – сказал Натаниэль. – По-моему, евреи уже более-менее довольны.
