Полумрак - Книга Натаниэля
– Вот, смотри. – Голиаф провёл пальцем по плечу. – Знаешь, что это?
– Рука? – сказал Давид.
– Это годы. Годы усилий и тренировок. – сказал Голиаф спокойно. – Это то, что будет оценивать судья. Вложенные усилия. Вот что ты сделал, чтобы быть молодым, белокурым и красивым?
Давид молча сунул руку в сумку.
– Вот и я о том же… А я потратил на это… – Голиаф ещё раз провёл пальцем по мускулу. – целую вечность. Эй!
Камень, пущенный Давидом, ударил Голиафа по лбу. Тот пошатнулся и сел на землю.
– Что ты… Эй! – ещё от одного камня Голиаф заслонился лёгким щитом. – Ты что творишь?
Давид снова пожал плечами и достал камень побольше.
– Парень, знаешь, это неспортивно… – воскликнул Голиаф, прячась за щитом. Камень ударил по щиту и отскочил. Давид снова подобрал его и начал раскручивать пращу.
В три быстрых прыжка Голиаф подлетел к нему, отнял пращу, сбил шлем Саула на его глаза и осторожно придавил его к земле.
– Так. И что на тебя нашло? Я понимаю, что тебе очень хочется выиграть, но для этого надо работать!
Давид, мыча сквозь сжатые губы, попытался вывернуться.
– Не надо отмалчиваться. Давай, поговори со мной. Если ты, вместо того чтобы решать свои проблемы, будешь пытаться покалечить людей, твои проблемы никуда не денутся. – сказал Голиаф, разрывая одной рукой пращу в мелкие клочки.
Давид затих.
– Ты что, не собираешься меня убивать? – сказал он удивлённо через несколько секунд.
– За что? – удивился Голиаф.
– Ну я же пытался тебя убить. – сказал Давид. – На войне же убивают!
Голиаф одним движением поставил Давида на ноги.
– Какая война? – сказал он. – Мне сказали, это соревнования.
– Это война! – сказал Давид. – Между Филистимией и Израилем. Ты мой враг, и мне велели тебя убить. Я вышел, а ты даже не знаешь, что воюешь?
– Эх, парень… – сказал Голиаф. Он отпустил Давида и тот сразу отскочил. – Я не воюю вообще. Меня, кажется, обманули. Или я не так понял. Мне сказали: «Вон, иди туда, познакомишься со своим противником». И я пошёл. Кстати, меня зовут Голиаф.
– Давид, сын Иессея. – сказал Давид.
– Очень приятно познакомиться, Давид. – сказал Голиаф, протягивая руку.
– Зачем же ты поносил Господа Нашего? Царь приказал тебя убить, поскольку ты поносил Господа Нашего. – сказал Давид строго, не отвечая пожатием.
– Никого я не поносил. – сказал Голиаф. – Это неспортивно.
Он уселся на камень и закрыл глаза рукой.
– Скажи, Давид, у тебя зрение слабое? – спросил он.
– Не особо… – сказал Давид.
– Ты меня издалека видел? – спросил Голиаф.
– Ну видел… – сказал Давид.
– Ну так какого чёрта тебя понесло меня убивать? Я большой, ты маленький. Я взрослый, ты нет. И без меча, без лука, без копья, с одной этой штукой… Что это вообще?
– Это праща. Для пастухов… – объяснил Давид. – Вообще я довольно хорошо с ней…
– Это самонадеянность. – объявил Голиаф. – У тебя праща вместо головы. Раскрути посильнее и отпусти – авось да ударит побольнее. Вот твой царь раскрутил и отпустил. И ты полетел ударять. Так?
– Ну… – сказал Давид неуверенно.
– Что он тебе обещал? – спросил Голиаф. – Дочь свою? Полцарства? Золото? Свободу?
– Всё сразу… – сказал Давид. – Но ты же поносил Бога Живого!
– Ещё чего не хватало. – сказал Голиаф. – Поносить чьего-то Бога – навлекать на себя неприятности. Запомни кое-что – самые гнусные неприятности человеку доставляет он сам. Это очень просто по-моему. Пока ты позволяешь себе быть чьей-то пращой, ты сам виноват в своих неприятностях. И сейчас, молодой человек, у тебя большие неприятности.
– Так ты меня всё-таки убьёшь? – спросил Давид нервно.
Голиаф посмотрел на него долгим взглядом.
– Ни в коей мере. Посмотри ещё раз сюда… – Голиаф снова напряг мускулы. – Видишь? Это моё тело. Правда, оно совершенно?
Давид не ответил.
– И, как я уже говорил, это века упорной работы. Я, между прочим, не зря губернатор Филистии. Я работаю над собой. И я знаю – моё тело совершенно. Если не считать всяких мелочей с ногтями… Как ты думаешь, я буду рад, если меня кто-нибудь убьёт? Разрушит плод таких долгих и трудных усилий?
Давид снова не ответил.
– Конечно не буду! – сказал Голиаф. – И точно также я думаю, что ты не будешь рад, если тебя кто-нибудь убьёт, пускай даже тебе всё твоё совершенство досталось даром. Верно?
Давид кивнул.
– Ну видишь. – сказал Голиаф. – Поэтому я и не воюю. Человека очень просто сделать, очень легко убить и очень трудно дать ему оставаться человеком… Поэтому я тебя не убью. И даже не отшлёпаю. Хотя ты заслужил. Этим пускай твой отец занимается. И если ты честный малый, ты его попросишь, чтобы он тебя высек. А я тебя оставлю наедине с твоими мыслями. Которые, кстати, – Голиаф поднял указательный палец, – как раз самое худшее наказание за все неприятности, которые ты сам себе причиняешь. Понял?
Давид пожал плечами.
– Куда тебе… – сказал Голиаф грустно. – Если бы ты понял, ты бы стал царём… Ладно… Счастливо оставаться.
Голиаф встал, махнул Давиду рукой и поплёлся в сторону филистимлян. Пройдя половину, он обернулся.
– Да, кстати! – крикнул он. – Видел я дочку Саула. Умирать там не за что!…
LXXXVIII
– Ну не знаю. – сказал Нерон. – По-моему это не очень правильно…
– Правильно, не правильно, – сказал сварливо Сатана, – кого волнует? Меня – нет.
– Людей волнует. – сказал Нерон неуверенно.
– Люди будут в восторге! – воскликнул Натаниэль. – Они же только об этом и мечтают – хлеб и зрелища.
– А где тут хлеб? – спросил Нерон, наморщившись.
– А хлеб львам. – объяснил Натаниэль. – Людям зрелище, а хлеб львам. Все просто обожают смотреть, как другие едят.
– Ты знаешь, – сказал Нерон, – я вообще думал на этот раз что-нибудь для детей организовать. Утренник, скажем. Я уже и пьеску написал, вот…
Нерон взял со стола длинный свиток.
– Вот, вот тут мне очень нравится. Господин Ромашка: Узрите, боги, ради вас я гибну! Госпожа Пруденсия: Чай ромашковый, благоуханный, заварю, чтобы подзакусить, умилостив Деметру! Господин Пирожок С Повидлом: Был сотворён я ненадолго, и цель была ясна при сотвореньи – что строят, чтобы сразу же разрушить…
Натаниэль закатил глаза.
– Видишь, – сказал Нерон, опуская свиток. – и христиан львам скармливать не надо.
– В том и проблема! – воскликнул Натаниэль. – Что ты с ними ещё будешь делать? У тебя их уже девать некуда.
Нерон пожал плечами.
– Кроме того, детям тоже полезно посмотреть. Это их многому научит. – сказал Натаниэль.
– Чему это? – заинтересовался Нерон.
– Ну… не быть христианами… не соваться к львам… как выглядит христианин изнутри… – перечислил Натаниэль, загибая пальцы.
– Ну не знаю. – сказал Нерон. – По-моему это не очень правильно. И скучно. Христиане наверняка изнутри такие же, как все. Ну, кроме меня, понятное дело.
– Ну вот и узнаешь. – сказал Натаниэль. – Ты же христиан изнутри ещё не видел?
– Нет, – сказал Нерон, – но что с утренником-то делать?
– Да чёрт с ним, с утренником! – воскликнул Натаниэль.– Какой людям прок будет от утренника? А так все выиграют!
– Ну христиане-то не выиграют… – сказал Нерон с сомнением.
– Христиане, между прочим, больше всех выиграют! – сказал Натаниэль.
– Это как? – заинтересовался Нерон.
– Ну они же христиане, так? Представь, что ты им предложишь усесться вместе со всеми и посмотреть утренник. Они будут оскорблены. А если ты дашь им умереть за веру, они в итоге в общем-то будут тебе благодарны.
– Что?! – воскликнул поражённо Нерон.
– Ну да. На то они и христиане, понимаешь? Это часть христианства, что тебя должны сожрать львы. Иначе ты неправильный христианин. Понял? Если христиан едят львы, а тебя лев не съел, а вместо этого ты посмотрел утренник – какой же ты христианин?
– Какой? – спросил Нерон.
– Неправильный! – воскликнул Натаниэль. – Так что давай. Не подводи людей. У тебя есть перед ними совершенно определенные обязательства, и ты должен их выполнить.
– Ну не знаю… – сказал Нерон.
LXXXIX
– Вот, пожалуйста, посмотри! – сказал Первый Философ, поднося к глазам слегка погнутую швейную иглу. – Ни одного ангела, и это ты можешь видеть. А ангелов не можешь. Какое ещё доказательство тебе нужно?
– Ангел – это чистый дух, – возразил Второй Философ, разливая чай по чашкам, – а дух лишён телесного и потому может быть бесконечно мал. Бесконечно малого ты увидеть не можешь. Поэтому и ангелов на острие может поместиться бесконечно много.
– А как бесконечно малое может танцевать? – воскликнул Первый Философ. – Кроме того, если их там бесконечно много, там довольно тесно, правда? И танцевать в общем-то неудобно.
