Алексей Рачунь - Подсолнух
О преднамеренности такой «забывчивости» говорил и тот факт, что дежурный по части, инспектировавший губу за все выходные на кичу не зашел, а начкар не возникал, как это бывает в таких случаях о том, что на «забытого» не положили в столовой довольствие – кормили Тихона регулярно и чем положено.
Тихон был вне себя – камера одиночка, полтора на три метра, собачий холод по ночам, беспредельное внеплановое заточение, семь дней без воздуха и солнца (на работы и строевую подготовку его не выводили), а самое главное, полное отсутствие информации о его деле извне, полное отсутствие движения.
Но были и плюсы, естественно такие плюсы, какие возможны только при внезапно ухудшившихся общих обстоятельствах – выходные, да и прорезавшееся наконец
сочуствие караула позволили, наконец, решить проблему с сигаретами, да в насмешку словно, дали подшивку старых журналов «Советский воин». Хотя Тихон и этому был рад.
Зато теперь он уже точно знал, что его ждет. Чудес не бывает и в выходные его не выгребут. Заберут в понедельник, после обеда, часам к 16, если не позже. Во
первых, чтобы потомить–помариновать, дабы в дальнейшем неповадно было, во вторых – потому–что до обеда все подразделения на занятиях, и комбату в пустой
казарме он не очень–то и нужен. Пусть с ним губари ебутся. И ведь главное, как все, суки, рассчитали – и выходные у него пролетают, за которые он может что–то
предпринять и законной субботней бани его лишили. А ежели он надумает рвануть к кочегарам в душ, или к Толику в офицерскую баню, или, ещё того лучше в самоход – в вольной водичке побрызгаться – тут ты и опять наш, Радкевич, вот ты и опять влип.
3.
Замок камеры заскрежетал гораздо раньше ожидаемых Тихоном 16 часов.
Около 12 дверь в камеру отворилась и перед Тихоном предстал, как ни в чем не бывало, улыбающийся Пак.
— Здорово, Радкевич – весело скалился он и щурил свои, и без того узкие близорукие глаза — ты это, давай резче собирайся, я у начкара тебя жду. Смотри–ка, живой, здоровый, даже поправился.
Тихон, втайне ликуя, но сохраняя скорбный вид мученика, быстро собрал свои пожитки и вывалился из караулки на свет божий. Ему действительно показалось, что
явление его белу свету сродни рождению — настолько все было необычным, предметы имели ясные, незамыленные очертания, воздух был веселящ и свеж, пространства поражали своей необъятностью. И позабыв о том, что армия — та же тюрьма, только хуже, Тихон выдохнув, опять хапнув полной грудью воздуха и снова выдохнув, произнес — воля!!!
— Давай, воля, — подтолкнул его в спину Пак, пошли. У меня еще дел…
В казарме Тихон переоделся в новое белье и ХБ, почистил сапоги, побрился и умылся и, оттерев полотенцем низкое зеркало над мойкой взглянул на себя — лицо было
бледным, похудевшим и оттого по хоречьи к подбородку заостренным, зрачки были расширены и немного безумны. Но какой был кайф — просто глядеть на себя в зеркало. Видеть не цинковое табло часового, а вполне себе человеческое лицо, без шапки, без кокарды, без осознания выполнения какого–то, неведомого этому лицу, но все же долга.
Выйдя из умывалки Тихон опять справился у дневального — на месте ли комбат или зам — все–таки ему, во избежание доебок, нужно было доложиться, и узнав что они на полевом выходе, за клубом, вместе с батареей отправился спать, не забыв выставить стрем. Какой же это кайф — вытянуться в полный рост, пусть и не раздеваясь, пусть и не снимая сапог, но на мягкой кровати — панцирной и с матрасом.
— Все таки как–то надо замутить себе сегодня вечером помывку — размышлял Тихон — когда раздалась команда с тумбочки — старший сержант Радкевич, к телефону!
Чертыхаясь, вальяжно, не строя никаких предположений Тишка добрел до аппарата и услышал в трубке — Тихон, это дежурный по второй батарее, тебя Мыло к себе, замполит.
Ну ебтвою — выругался Тихон — опять за рыбу деньги, этот мне давно мозга не ебал — и оправив форму двинул на второй этаж.
4.
— Ну что, сержант — сложив руки на груди и развалившись на стуле произнес Мыльников — давай, закончим дело–то, подошьем?
Он только что наорал на Тихона за то, что тот, уже час как прибыв с гауптвахты не доложил о прибытии, что он неизвестно где шляется и видимо опять захотел туда же. Тихон, вытянувшись, покорно и монотонно отвечал — виноват, товарищ подполковник, исправлюсь, товарищ подполковник.
— Так точно, товарищ подполковник…
— Что так точно то? Да ты садись. А, извини, ты же насиделся. Бери вот стул, да присаживайся к столу. Вот бумага тебе, ручка есть?
— Так точно, товарищ подполковник.
— Ты смотри ка, час как с губы, а уже ручку где–то нашел, забрал небось у молодого пополнения?
— Никак нет, в тумбочке взял у себя.
— Думаешь я тумбочку твою после ареста не проверял?
— В тумбочке старшины, взял, товарищ подполковник, я у него вещи храню, чтобы не отобрали….
Лицо Мыльникова начало багроветь.
— Да ты ж еб твою мать… Да ты, сука, юморист — Петросян, ты издеваешься еще надо мной что–ли? Кто ж это у вас в батарее у тебя что отбирает, Котенко? Давай пиши.
— Да что писать–то?
— Пиши как Котенко избил, как находясь в нетрезвом состоянии хотел его склонить к мужеложеству, как деньги у него отбирал.
— Товарищ подполковник, я у него ничего не отбирал, никого не склонял. И никого не бил… — последнюю фразу Тишка произнес уже осекаясь. Багровый, как бордельная штора, замполит нависал и колыхался над ним, пытаясь дотянуться до Тихона через стол. Наконец, подцепив животом настольный календарь ему это удалось. Он схватил Тишку за погон и что есть силы рванул, одновременно грузно опускаясь на стол. ХБ затрешало по шву, погон пополз и Тихон оказался на замполитовом столе. Тот, вскочив, лупил Тишку по шее.
Отпустив и успокоившись, замполит опять сел, налил из графина в стакан воды, выпил, отодвинул ящик стола, вынул и швырнул перед Тихоном картонную папку–скоросшиватель.
— Там показания Котенко. Там же — он сделал паузу и строго глянул на Тихона — объяснительные твоих собутыльников–дембелей. Пиши. Или хуже будет.
— Если дембеля, — глядя в пол, сглатывая слюну, сказал Тихон — чего–то и написали, значит они чего–то и делали с Котенко, а я там руководил уборкой.
Дембеля — Тихон остановился, но все таки добавил — суки, за дембель своевременный сами в жопу кому угодно дадут.
— Щя ты мне падла в жопу дашь, щя ты у меня вместо Котенки в девках будешь, понял? — жестко, сузив глаза, прошипел замполит — ты забыл, гнида, сидишь перед кем? Встать, смирно!
Тихон стоял, вздернув подбородок в потолок. Перед ним прыгал, пытаясь заглянуть в глаза замполит.
— Ты, тварь, эти матерные слова, бля, забудь, бля, понял, бля?
— Так точно товарищ подполковник.
— Ты блять нахуй, перед бабами своими, блять нахуй, на гражданке, блять нахуй, так разговаривать будешь, ясно? Если на «дизеле» выживешь.
— Так точно, товарищ подполковник, виноват!
— Суками он тут мне бля, младший командный состав называет… — замполит постепенно успокаивался и опять уселся за стол. Но поза его, с упертыми в столешницу локтями и вздернутыми плечами говорила о том, что он на взводе и шутки кончились.
— Сесть. — Тихон сел.
— Встать! Где «есть» сержант?
— Виноват.
— Сесть!
— Есть, товарищ полковник.
— Встать! Почему сидим в головном уборе. На гауптвахту захотели, за нарушение устава?
— Сесть. — Началась психологическая обработка. Тихон сел.
— Руки на колени, будет команда писать — положишь на стол.
Прошел наверное час. На уговоры написать обьяснительную и отправиться восвояси Тихон отвечал отказом. Тогда начинались угрозы впополам с элементами строевой подготовки. Наконец Мыло устал и спросил — курить хочешь?
— Так точно, товарищ подполковник.
— Шагом марш в курилку, через три минуты здесь.
Вернувшись через три минуты Тихон обнаружил в кабинете еще и начальника Школы, подполковника Жбанова.
***
Унылому, в серых проплешинах небу соответствовало Тишкино настроение. Он плелся за лейтенантом из третьей батареи, которому, в отсутствие Тихоновских командиров, Жбанов поручил сопроводить Радкевича на гауптвахту. На новый пятидневный срок. Воли, из которой большая часть времени обернулась допросом, выпало на этот раз Тишке всего–то три часа. Он был не то что удручен, он был раздавлен и расщелкан, как яйцо, на осколки. Его воля и сознание были практически сломлены этим новым, абсолютно внезапным арестом.
Жбанов, не долго с ним разговаривая, применяя те же приемы что и Мыльников ничего от него не добился и психанув, отправил на гауптвахту, добавив, что сидеть Тихону теперь придеться очень долго. Все радостное, что начинало с освобождением зарождаться в Тишкином сердце ухнуло из под ног во внезапно открывшийся люк и летело теперь в тартарары. Туда, где тьма и холод.
— За что тебя так прессуют, старший сержант? –Выдернул его из горестных размышлений голос лейтенанта?
