Алексей Рачунь - Подсолнух
— Ком на хрящ, Котенко – скомандовал ему Тихон. Котенко подошел на шаг и настороженно замер. Пьяный сержант, чувствуя в груди какую–то лихую разудалость, впал в пофигизм и решил подчиниться судьбе. Напоследок, уже ощущая спиной могильный холод гауптвахты, он решил поглумиться и запугать Котенко. Чтобы он, если что, молчал.
— Котенко – пьяно ухмыляясь начал Тихон – слыхал ли ты когда нибудь о том, что духи уходили в самоволку и их никто и никогда не находил?
— Так точно – сквозь слезы проскулил Котенко.
— А знаешь почему их никто не находил?
— Никак нет.
— Хочешь узнать?
— Так точно – механически, как заевший музыкальный автомат чередовал ответы дух.
— Потому что они никуда и не убегали.
Тихон закурил сигарету, сделал две затяжки и выбросил ее. Достал из пачки новую и опять закурил.
— Они все здесь, Котенко, в угольной куче. Их, ёбнули, ты понял, душара, ёбнули и закопали. И они испрели там, в угле, меньше чем за месяц.
Тихон погнал, глумясь и не заметил дикого ужаса на лице солдата. Внезапно тот, как подкошенный рухнул на колени и заверещал – не убивайте, товарищ старший сержант, я прошу Вас, пощадите. Все что угодно сделаю, буду все вам рассказывать только не убивайте.
Сержанты загоготали.
— Что, на самом деле все что угодно? – хищно улыбаясь и щуря хмельные глаза спросил Радкевич.
— Все, не убивайте только, я жить хочуу…
— У дагов в рот возьмешь?
— Возьму.
— В жопу дашь?
— Дам.
— О кей, юноша. – сказал Тихон осмысливал в шальной голове родившийся план. Ему в голову пришла мысль сделать духа парией, отбросом, неприкасаемым в первую очередь для его однопризывников.
— Духи, ком цу мир – подозвал он работавших в отдалении солдат.
Они побросали инвентарь и опасливо подошли к старослужащим.
— Слушайте бойцы, — приняв театральную позу и растягивая спьяну слова обратился к ним Тихон – вот это животное крупно закосячило. Подставило командира. Спасая свою никчемную шкуру оно согласилось стучать на вас, его товарищей, а так же подставить свой пердак и хлебало под чуркестанскую елду. Курсанты недоверчиво смотрели на сержанта.
— Что не верите?! Котенко, подтверди. – Котенко молчал. – Ты животное забыло, что только что произнесло? Ну ка быстро говори – Тихон замахнулся и Котенко сжался пригнувшись и прижав к телу согнутые руки.
— Я – он запнулся – Я. Я сказал товарищам сержантам… — он опять замолчал, но увидев бешеный Тишкин взгляд продолжил – что.. дам дагам. И возьму у них в рот.
Ошеломленные духи стояли широко раскрыв глаза.
— Вы слышали – обратился Тихон к солдатам – это чмо готово на все, чтобы спасти свою жизнь. Для него нет морали, нет достоинства, нет долга. Он вломит любого из вас кому угодно – сержанту, взводному, комбату, врагу наконец. Его даже не нужно будет пытать. Этот дебил сам все расскажет.
Тихон распалялся и нес ахинею. Сержанты за его спиной сидели на скамейках, курили и скалились воспринимая все как жестокий, абсурдный, но всё таки спектакль. Духи, ошеломленные признанием Котенко стояли, отказываясь верить в происходящее.
— Что, воины, не верите, да? – усмехнулся Тишка – а я ведь его даже не бил.
Солдаты не верили. Они молчали и укоризненно смотрели на сержанта.
Разозлившись на их недоверие, на свой очередной нелепый залет, на подставившего его недоумка Тихон скомандовал – снимай штаны, урод. Котенко обреченно стал стягивать штаны.
— Подставляй гузло.
Котенко равнодушно нагнулся.
Тихон, отвесив ему по голой жопе увесистого пенделя, так что тот, суча ногами в спущенных штанах и скребя по траве руками пробежал несколько метров и уткнулся носом в землю, тяжело вздохнул и пробормотал – вы все видели. Шагом марш в казарму, инвентарь сдать в кладовую.
Потом Радкевич махнул рукой и побрел прочь. Отойдя на несколько шагов он оглянулся. Солдаты собирали инвентарь оставив Котенко одного. Тот лежал на земле со спущенными штанами, вниз лицом, и рыдал. Сержанты глядели на Тихона с укоризной. Внезапно солдаты, отдав свой инвентарь одному из группы, подошли к плачущему Котенко и подняв его за руки стали помогать ему одеваться, чистить и приводить в порядок форму.
Тихон, завернув за угол казармы, долго стоял прислонив лоб к холодной кирпичной стене и не шевелился. Подняв вверх глаза он увидел только вечернее, пустое как его душа, небо. Лишь на его краю, ближе к углу заслоняющей свет казармы, мелькнул и исчез силуэт черной птицы, будто бы зачеркнул собой все хорошее, чему следовало сегодня случиться.
Глава 4.
1.
В серой вате беспокойного сна залязгал замок и в камеру вломился яркий электрический свет. Почти сразу же он заслонился фигурой часового.
— Подьем –жизнерадостно заорал он.
— Иди нахуй – ответил Тихон.
— Чо, бля – лицо часового преобразилось–ты охуел, да, арестованный.
Тихон ничего не ответил, а встал с топчана, схватил его в одну руку, в другую подобрал упавшую на пол шинель и вышел в коридор. Угловая камера, использовавшаяся для хранения топчанов и табуретов была открыта. Тихон не спеша направился к ней мимо часового. Остальные камеры были заперты и в них уже ломились в двери арестованные. Слышались их глухие голоса, непонятно к кому обращенные, то–ли к Тишке, чтобы он торопился, то–ли к часовому – бля, быстрей давай, ссать хочеться.
Тихон швырнул в угол топчан и выходя из темной камеры неожиданно резко бросил выводному шинель. От неожиданности тот всплеснул руками, прикрываясь от летящего из темноты серого сукна. Тихон не глядя врезал ногой сквозь шинель по часовому, тот упал и завизжал – нападение на часового. Решетка отомкнулась, влетели разводящий и гасившийся где–то губарь и наставили на Тишку автоматы. Тот поднял руки и его затолкали в камеру. До смены выводного ему не давали табурет, не выпускали на оправку и не приносили завтрак. Только когда уже прошла половина новой смены дверь опять отворилась. В проеме стоял его табурет, а на нем, накрытая куском хлеба без масла, железная кружка с остывшим чаем. Выводной стоял в отдалении, с автоматом на ремне и напряженно глядел на арестованного.
— Молись – заискивающе и в то же время строго сказал он – что начкар ничего не узнал, замяли. А то бы тебя сейчас крутили по полной уже.
— Молись, паскуда, чтобы я тебя не ушиб когдаотсюда выйду, – злобно рявкнул Тихон, – где завтрак, сожрали?
Выводной потупил глаза. Тихон ушел в камеру. Закрыв засов выводной облегченно вздохнул и стал отходить.
— Выводной – тут же заорал Тихон.
Выводной дернулся к глазку.
– чего тебе?
— Дай сигаретку, выводной!
— Не положено.
— На неположено мной хуй положено, дай не в падлу, будь пацаном.
— Скоро смена – заканючил выводной – вдруг спалят?
— Да не ссы, не спалят – через 10 минут уже запаха не будет. Я в этой камере уже четвертый раз, здесь сдувает куда–то все.
Выводной вздохнул и сунул в глазок сигарету.
— Если что, я тебе не давал.
— Обижаешь, солдат.
2.
Тихон присел на табурет и жадно закурил.
Шел четвертый день его очередного заточения. Настроение у Тихона было скверное. Хотя он по некоторым признакам и понял, что делу его не дали полного хода (приходил школьный дознаватель Озеров, а не дергали к дознавателю части – значит все держиться пока в стенах Школы, на записке об аресте была формулировка: за низкую исполнительность, если бы крутили по полной, то и в записку написали бы что нибудь посерьезнее), обьяснительных он никаких не писал и ничего не подписывал, но на душе все равно было мутно. Если решат продлить срок ареста, то это сделают сегодня, а ожидание смерти – хуже самой смерти.
Отсидка вообще не задалась с самого начала – при приеме вышмонали все сигареты и зажигалку. Хотя, несмотря на то, что Тишку как сержанта и содержали отдельно от всех т.е. в одиночке, проблему с сигаретами он к концу первого дня решил. Но заступивший караул наотрез отказался греть его спичками. Тогда Тишка, во время оправки надергал из щелей зарешеченного окна туалета ваты. Подсушил её в камере на батарее и, раздвинув реснички и загнув провод лампочки, стал класть на неё куски ваты – от неё и прикуривал. Но закемарив, проворонил вату, на запах прилетел начкар и сигареты у Тишки опять вышмонал. Так и перебивался Тишка все четыре дня случайным куревом.
Это, как и отсутствие общества его злило, да еще как назло попал он на кичу в период, когда отопление уже не работало. В камерах было холодно как на скотобойне, и выдаваемая на ночь шинель почти не выручала. Приходилось вскакивать и отжиматься. Нервы, недосып, отсутствие курева — как тут не напасть на выводного.
Прошло еще два дня одиночества – суббота и воскресенье. С Тихоном сотворили самую злую из всех шуток, проделываемых с арестованными на гауптвахте части. Срок ареста, заканчивавшийся аккурат в пятницу ему не продлили, но и с кичи не забрали. Его «забыли», как это часто бывает, забыли преднамеренно. Начгуб в выходные был дома, комбат и остальное начальство тоже, а без соответствующей команды, на свой страх и риск начальник караула его отпустить не мог.
