Когда налетел норд-ост - Анатолий Иванович Мошковский
«Верно, совершенно верно!» — тоже взглядом отвечал Виктор.
Потом он посмотрел в ящик, и в глазах до легкого головокружения запестрело от рыбы, от темно-коричневых студенистых, слабо шевелящихся комков медуз, от морских звезд, водорослей и губки. Тяжело работала жаберными крышками пикша, литая, с черной опояской по бокам; энергично двигалась, норовя выскользнуть, уйти от уготовленной ей участи, головастая гладкая пятнистая, как леопард, зубатка. У морских окуней были выпучены глаза и из разинутых ртов выпирали внутренности — еще в Мурманске Виктор узнал, что происходит это при подъеме вверх глубоководной рыбы от резкой перемены давления.
Чайки продолжали кружиться над морем вблизи места, куда опять ушел трал и где плавали кверху брюхом редкие небольшие рыбешки… В громадном ящике боцман Косых с трубкой в зубах ходил прямо по рыбе в резиновых сапогах и, подцепляя особой рыбацкой пикой, выбрасывал за борт морских звезд и страшноватых, плоских скатов, несъедобных зубаток-синюх и донных губок. Ему добровольно помогал Бубликов, хотя вахта его еще не наступила.
Рядом с ними, нагнувшись, расхаживал повар с кастрюлей в руках и ловил разбегавшихся по рыбе крабов и рачков-креветок.
— Подари крабика! — попросил Бубликов, увидев, как повар швырнул в кастрюлю громадного краба. — Люблю его мясо!
— А я люблю детей на судне, особенно рыженьких! Оставлю на закуску правую клешню.
Боцман и шкерщики засмеялись.
Коля работал молча, то и дело переламываясь в поясе и поднимая одну за другой рыбу. На худых, впалых раскрасневшихся щеках его и на рокане блестела чешуя. Временами он, закусывая губу, морщил лоб, давал себе секунду-другую передохнуть и снова нагибался.
Стук, скрип, треск, смех и говор матросов оглушали Виктора. Сверху, из открытого окна ходовой рубки, посматривал на них Сапегин.
Когда Коля на миг зазевался и огромная треска выскользнула из его рук и плюхнулась обратно в ящик, Перчихин крикнул:
— Эй, здесь работать надо, а не ворон… то есть глупышей, считать… Шевелись!
Коля ничего не ответил, лишь кадык его недовольно дернулся.
— Тише ты, — одернул Перчихина Шибанов, — первый раз ведь человек в море… Неловок еще.
— Значит, стараться надо, если первый… Что ж будет в третий? Вообще не явится на палубу?
«Ну это он напрасно! — Виктор посмотрел на туго сведенные Колины брови. — Опять Перчихину нужна аудитория, и уже более многочисленная, чем прежде?»
— А себя вспомни, — ответил Шибанов, — очень храбрым был с первым выходом?
— Был как полагается… — Перчихин едва заметно подмигнул Виктору, словно нападал на Колю только для того, чтоб доставить Виктору удовольствие. — Явился в честный трудовой коллектив, значит, надо вкалывать…
— Советую закрыть свою пасть, — сказал Шибанов.
— Это почему же? Я тебе рта не затыкаю… Молоти все, что хочешь!
— Нельзя все, что хочешь. Думать надо, что говоришь.
— Ну да! — засмеялся Перчихин. — Может, я буду у тебя всякий раз разрешения спрашивать, что можно, а что нельзя сказать?
Шибанов нахмурился.
— Не у меня, у совести своей спрашивай! — Он с яростью швырнул крупную зубатку в рыбомойку и больше не произнес ни слова.
— Захотел чего — совести, — сказал кто-то за спиной Виктора. — Откуда она у него?
— Слыхал? — резко, громко, каким-то даже отчаянно-радостным голосом крикнул Виктору Перчихин. — Усек, какие порядочки на «Меч-рыбе»? В таких вот условиях приходится мне жить и работать. Отметь это у себя в блокноте.
Виктор отвернулся и неуютно поежился.
— В чем дело? Что за спор? — громко спросил неожиданно появившийся старпом Котляков. — Надо работать! Стараться! Ни минуты простоя! Николай, это к тебе относится больше, чем к другим… Мы ведь взяли тебя с условием…
— Старпом, не мешай вахте работать! — сказал кто-то из-за плеча Виктора. — Без всяких условий взяли мы Колю…
Котляков вздернул худой подбородок и упер взгляд в говорившего. Это был Гена.
— Я знаю лучше тебя. Почему ты шатаешься по палубе не в свою вахту и отвлекаешь людей?
Ветер ворошил густые желтые, пронизанные солнцем волосы Гены. С высоты своего роста он довольно пренебрежительно посмотрел на старпома и вдруг сделал испуганное лицо:
— А с какого числа запрещено ходить по палубе?
Кто-то из рыбаков хихикнул.
— Не придуривайся. Мы еще поговорим с тобой.
— Пожалуйста. Хоть сейчас.
— Не здесь. — Котляков, едва владея собой, закусил губу.
— Где тебе угодно, — добродушно ответил Гена, — можно в парткоме, а можно у забора рыбного порта…
У рыбоделов опять засмеялись.
— Тогда вызову тебя… Все. — Старпом скользнул взглядом по Виктору и ушел с главной палубы.
— Ну и суровый же у вас старпом, ничего не стесняется, прямо в глаза все режет! — сказал Виктор, обращаясь к Гене.
— Таким уж родился… — Он тут же обернулся к Перчихину и беззлобно сказал: — Из-за тебя все. Хочешь, чтоб у команды лопнули нервы? Пожалел бы, ведь только рейс начали…
Перчихин промолчал.
Гена потянулся, встряхнул волосами и зашагал к металлической двери, в которой минуту назад скрылся старпом.
— Убрался бы ты от нас, Перец, на другую коробку, — посоветовал кто-то из рыбаков, — и без тебя у команды забот по горло…
— Ладно, даю получасовой отдых, — сказал Перчихин, и голос у него был довольный, наверно, из-за поддержки старпома. — А потом снова возьмусь: надо же кому-то делать из вас людей…
— Заткнись! — раздалось из-за спины Виктора. — Намутишь воду, накуролесишь, а сам и рад…
— Полегче, я ведь и обидеться могу, — вяло огрызнулся Перчихин.
Виктор отошел к борту. Право, не ждал он такого от Перчихина. Против всех прет и еще его, Виктора, впутывает в это дело. Зачем?
Однако хватит думать об одном Перчихине. Работать надо, запоминать, записывать. Все до мелочей.
— Ой, осьминог забрел к нам! — послышался голос Аксютина.
Он появился на палубе — плотный, курносый, с широким добродушным лицом и полными любопытства глазами. Он тут же исчез и скоро вернулся с белым тазиком, наполненным водой, нашел среди рыб какой-то темный жидкий мешочек и положил его в тазик. В воде мешочек сразу расправился, распустился, как большой цветок, обрел точную и правильную форму, и его усеянные присосками мягкие шупальца медленно задвигались на фоне белой эмали.
— Это что, осьминог? — Виктор подбежал к Аксютину.
— А кто ж еще? Какой маленький и смешной… И хорошенький! У него, я где-то читал, бьется сразу три сердца, а кровь не красная, как у всех, а голубая…
— Давай порежу его на куски, проверим, — показал свои лошадиные желтые зубы Гвоздарев и занес над осьминогом шкерочный нож. — Вырастет — тебя же задушит щупальцами!
— Отойди отсюда, мясник! Все бы тебе резать и кромсать, — сказал Аксютин, очевидно, хорошо знавший этого матроса. — Откуда ты такой
