Когда налетел норд-ост - Анатолий Иванович Мошковский
— Было, — сказал Северьян Трифонович. — С морем шутки плохи, в оба надо смотреть. А что? Уже прослышали от кого-то?
— Прослышал…
Виктор понял, что тралмейстер догадался, от кого он узнал эту историю.
— Случай редкий, прискорбный. Другой бы сразу списался на берег, а наш Василий ничего, хоть и остерегаться стал больше в шторм… Что уж тут поделаешь, право такое имеет, нельзя его за это ругать… От Перчихина небось услышали? — посмотрел на Виктора тралмейстер.
— От него… Я чувствую, вы все не очень жалуете его?
— Правильно чувствуете. Не свой он среди нас человек, не может, не хочет прижиться к нам…
Виктора царапнуло. Ведь Перчихин судил о нем по-иному и в общем-то куда добрей.
Без сомнения, команда этого судна, да и тех, на которых ходил Перчихин, сами в чем-то виноваты перед ним, не хотят понять его характера, резкости, прямоты, иронии, всех его заскоков, и от этого еще больше углубляются у Перчихина скепсис, отчужденность и одинокость…
— Не свой, говорите, среди вас? Но не свой — это еще не плохой… Я много говорил с ним, и, по-моему, он очень трезво судит о жизни, о многих неполадках. Голова у него ясная. А то, что он непохож на других, петушится и обо всем имеет свое мнение, — разве это плохо?
— Мы-то лучше знаем его, дорогой корреспондент, — грустно проговорил тралмейстер, — он никого не видит вокруг, кроме себя, хочет казаться выше, чем есть, и поэтому всех понижает в их звании и достоинстве, ни с кем не считается…
— А почему он обязан считаться с каждым? Зачем ему водить дружбу с теми, кто ему неинтересен? Он насквозь видит многих, и они ему не прощают этого. Люди не любят знать правду о себе…
— А вы любите? — Курзанов в упор посмотрел на Виктора своими маленькими проницательными глазками.
— Я? — Виктор смутился. — Не знаю… Со мной еще этого не случалось… Скажите, а как Перчихин работает в море?
— Руками — хорошо, языком — безобразно.
Виктор понимал, что Северьян Трифонович в чем-то прав и знает о Перчихине куда больше, чем он. И уж если Перчихин кое-чем раздражает его, так что же говорить о простых работягах!
— Что-то у него не склеилось в жизни, — продолжал тралмейстер, — не вышло или он не вытянул на то, чего хотел, вот и в обиде на всех.
— Боюсь, что вы к нему не совсем справедливы. Он ведь никому не делает зла и сам страдает больше других…
— Страдает? Вот уж это непохоже на него. Если бы не Сапегин, давно бы его не было у нас, не принимает его команда, кроме кое-кого…
«В том числе и меня?» — подумал Виктор, и ему захотелось хоть как-то помочь Перчихину, облегчить его положение на «Меч-рыбе». Но помочь ему надо по-умному и не сейчас.
Подходило время подъема трала, и Северьян Трифонович отошел от Виктора. Палубная команда давно была наготове — в просторных и жестких ядовито-желтых проолифенных куртках-роканах и брюках-буксах, в зюйдвестках и высоких полуболотных сапогах, голенища которых привязывались ремешками к поясу. Эта одежда, громоздкая и неуклюжая, смешно топорщилась на Коле. Его трудно было узнать: маленькое остроугольное личико чудно́ и даже как-то вызывающе выглядывало из-под широкополой зюйдвестки.
На Перчихине рыбацкая форма сидела ладно, на Шибанове — он тоже был здесь и, кажется, являлся старшиной вахты, — неряшливо, кое-как.
— К подъему трала приготовиться, — послышался голос Сапегина, и тотчас была отдана команда лебедчику. Лебедка затарахтела, по роликам побежали стальные черные, уходившие в море ваера, туго наматываясь на толстый барабан лебедки.
«Меч-рыба» сбавила ход. Напряженная тишина ожидания повисла над палубой. Чайки стали кружиться над судном. Не только вахтенные — все, кто был на судне и не спал, стояли у борта или на крыле рубки и вглядывались в море, ждали, что оно им пошлет.
Вот из глубины моря пошли пузыри, чайки и глупыши с осатанелым криком заметались над тем местом, где море постепенно меняло окраску и чуть розовело, чуть вскипало и все больше пузырилось. Вот взяли «на цепку» — закрепили всплывшие траловые доски; рыбаки, быстро перебирая руками в рукавицах, выбрали из воды и сложили у фальшборта мокрые и тяжелые крылья трала. Еще мгновение — и вверх медленно всплыл серебристо-розоватый остров, не очень большой, но и не маленький. Птицы стали пикировать на него и прямо на глазах у моряков рвать из ячей рыбу и на лету заглатывать. Стучала лебедка, бежали с горячим треском, точно в раскаленном на сковородке масле, ваера, притягивая розовый остров к «Меч-рыбе»; потом еще резче, натужней заревела лебедка, заскрипела стрела, и вот остров оторвался от воды — птицы все еще нахально рвали из него рыбу — и тяжело поплыл к главной палубе. И здесь возле борта появился Северьян Трифонович. Под проливным дождем, хлынувшим из мешка, он мгновенно развязал узел кутка, отпрянул в сторону, и в огромный отгороженный толстыми досками ящик на палубе тяжело ринулась розовато-серебристая лавина.
— Кошке на уху, — сказал Василий, стоявший рядом с Виктором. — Центнеров пять взяли, не больше. В одном повезло — трал не порвали, дно здесь неровное, задевистое…
Полумокрые, в блестящей спецодежде, с ножами в руках, матросы встали к рыбоделам, а Коля, неуклюже закидывая ногу, полез в ящик. Сел на край, помедлил, словно раздумывал, стоит ли лезть дальше, и, наконец решив, что стоит, решительно перекинул вторую ногу.
— Колька, подавай! — крикнул ему кто-то.
Коля нагнулся и подал рубщику тяжеленную серовато-зеленую трещи́ну. Взлетел тесак-головоруб, меткий, резкий удар, еще удар — и обезглавленная, но еще живая рыбина пошла по доске к Шибанову. Тот быстро резанул ножом по тугому светлому животу, и тотчас с напором полезли внутренности. Шибанов ловко отрезал, отделил большую светло-желтую печень и бросил ее в металлический ящик, остальное вместе с бьющимся сердцем поспешно отгреб в сторону, а ошкеренную треску швырнул в широкую пасть рыбомойки, откуда она попадала в трюм, в многочисленные его чердаки, где засольщик аккуратно укладывал и пересыпал рыбу солью.
Северьян Трифонович с Василием выбирали из трала водоросли — зеленые и рыжие, в бородавках, звучно лопавшихся под ногами, выбрасывали за борт большие и серые, как валуны, пористые глыбы губок, поспешно перебирали в руках полотно сети — не порвана ли, не нуждается ли в срочной починке?
Виктор не спускал глаз с Перчихина, с его сдержанного напряженного лица, с быстрых, точных, сноровистых рук, с безжалостно отточенного ножа, сверкающего в лучах солнца. Он молчал, ни на кого не смотрел. Лишь изредка кидал быстрый взгляд на Виктора, будто говоря:
