Когда налетел норд-ост - Анатолий Иванович Мошковский
— Ну и ну! — удивился Виктор. — История… Чем же я могу помочь тебе?
— Многим. Ты и не представляешь, как тебе это просто! Ты ведь сила, огромная сила! Ну скажи, чего тебе сто́ит написать про меня, приподнять в печати? Ничего не сто́ит. Приподнял — и я уже человек! Я покажу, кому надо, и меня, без сомнения, восстановят в университете и полностью реабилитируют…
— Ничего не сто́ит? Ошибаешься, — Виктор вдруг почувствовал, как в его душу медленно просачивается холод и все больше крепнет сопротивление.
— Почему ошибаюсь?
— Потому. Не люблю, когда на меня давят. Мне надо самому во всем разобраться. И без тебя начинает побаливать голова… Не от волн ли?
— Вполне возможно, — едва сдерживая себя, процедил сквозь зубы Перчихин. — Ветер крепчает, при желании можешь сильно наблеваться, если слаб по части вестибулярного… Ты, я вижу, нашел в чем-то общий язык со штурманами и другим народом на этом корыте, да и сам недалеко от них ушел, — Перчихин повернулся и, вызывающе гремя полуболотными сапогами по палубе, пошел к своему рыбоделу.
«Давно бы так. Что хочу, то и напишу», — подумал Виктор, однако слова Перчихина задели его. И стало как-то не по себе от все усиливающихся волн. Неприятно побаливало в висках и даже чуть-чуть подташнивало. Может, так вот и начинается морская болезнь? Не успел он подумать об этом, как стало по-настоящему мутить. Значит, и думать не надо об этом, а срочно переключиться на что-то другое…
Между тем рыбу уже ошкерили. Шибанов поливал из шланга рыбоделы, палубу с загородкой. Тугая струя воды смывала и выбрасывала в шпигаты — специальные отверстия в фальшборте — грязь, водоросли, мелкую рыбешку и морских ежей. «Меч-рыба» медленно шла, впрягшись в трал. В окне штурманской рубки Виктор видел Сапегина, вахтенного Лаврухина и рулевого у штурвала.
Вокруг по-прежнему с оголтелыми криками носились чайки и глупыши, а вдали все круче и круче покачивались скалы Норвегии.
Ветер крепчал. Волны наотмашь хлестали в ржавые скулы «Меч-рыбы», и она все резче покачивалась и ныряла, неуклюже переваливалась с волны на волну. Все сильней болела голова. И как-то глухо, неприятно ныло и тянуло в животе.
Глава 8
СОЛЕНЫЕ ПОМИДОРЫ
Виктору не хотелось никого видеть и тем более показывать своего самочувствия. Уж слишком глубоко врезались в него слова Шибанова о предшественнике по койке.
Голова болела, но Виктор терпел: то и дело глотал слюну, зевал, морщил лоб. Изнутри подкрадывалась тошнота, сдавливала горло. Виктор усиленно делал вид, что ничего не случилось, старался думать о чем-либо другом.
— Ну, как дела? — спросил Аксютин, проходя мимо.
— Ничего. — Виктор даже постарался улыбнуться.
— Главное, не уходить с палубы, быть на ветру и хорошо есть, — сказал второй штурман.
Значит, Аксютин все понял? Боже мой… Неужели по нему, Виктору, все видно? Есть он совершенно не хотел. Но чтоб Аксютин не подумал, что он совсем уж плох, Виктор спросил:
— Скажите… Я давно хотел узнать у вас — почему Северьян Трифонович так интересуется Норвегией?
— Отец его в войну погиб под Киркенесом, — сказал Аксютин. — Когда наши войска брали город. Недавно туда ездила делегация из Мурманска, и вот знакомые рыбаки, которые были в ее составе, рассказали Северьяну, что видели там памятник на братской могиле и его фамилию на граните, свежие цветы у подножия. Помнят норвежцы наших солдат. Ну, я пошел…
Виктор ругнул про себя Перчихина (вот оно какое, «хобби» для Курзанова — Норвегия!) и тут же привалился плечом к надстройке. Он уже едва стоял на ногах. Зеленовато-черные волны с закручивающимися гребешками пены все острей поблескивали на солнце, все неистовей кричали чайки, все туже натягивались и подрагивали стальные ваера, тащившие по дну трал.
Палуба ритмично опускалась и поднималась под ногами, и Виктор больше не мог стоять. Усилием воли он быстро прошел мимо рыбоделов, открыл дверь надстройки и, цепко держась за поручень, пошел по трапу вниз.
Хотелось прилечь, зарыться головой в подушку и обо всем забыть. Заснуть. Проснуться, когда море успокоится и тошнота пройдет. Он потянул на себя дверь каюты. В графине, пристроенном к зеркалу, неслышно плескалась вода. Под ногами слегка покачивало пол (моряки даже в каюте называют его палубой), и тоненько, болезненно поскрипывала открытая дверца стенного шкафа.
В каюте было душно, как в бане, — почему-то не выключались грелки, — и еще сильней болела голова. Скорей бы лечь и уснуть! Виктор скинул плащ, сбросил туфли и полез за низкий бортик койки.
Лег поверх одеяла, вдавил лицо в жесткую подушку и закрыл глаза. На лбу выступила испарина. Трудно было дышать. Все назойливей скрипела дверца шкафа.
Хоть бы забыться и уснуть. Он не помнил, сколько времени пролежал так, и вдруг сквозь дремоту услышал полный участия голос Лаврухина:
— Как самочувствие?
Не открывая глаз и не поворачивая головы, выпалил:
— Прекрасное!
— Не надо только сдаваться… На море пока балла четыре, но будет и больше — дело идет к этому, потому что у меня аппетит разыгрывается. А это к штормику. Другие крошку в рот взять не могут в качку, а я наоборот. Прямо стыдно: всех объедаю. Очень советую вам не лежать, а ходить и побольше съесть за ужином, чтоб не было в желудке пустого места. Сами знаете, природа не любит пустот, а перед штормом особенно…
Виктору при одном упоминании о еде стало еще хуже. Скорей бы Лаврухин ушел, но тот медлил.
— Что ж вы не побеспокоились о себе? — спросил он. — При таком деле очень помогают апельсины. Ловите! — И он катнул по одеялу к лицу Виктора два больших оранжевых апельсина.
— Спасибо… — выдавил Виктор и, когда третий штурман исчез, в две минуты расправился с ними, стало легче. «Тоже, наверно, хочет быть героем репортажа или просто так? — подумал Виктор. — Он и станет им, главного это устроит, и читателям будет интересно… А Перчихина все-таки надо упомянуть. Никто здесь не хочет понять его, один я…»
Виктор лежал и вспоминал о том недавнем времени, когда он прочно, обеими ногами стоял на суше, когда вокруг него шумела огромная Москва, вспомнил забитую столами и шкафами редакционную комнату, красивую и милую Таню с добрыми глазами. И вдруг понял, только сейчас понял, что́ у них случилось тогда, что́ произошло! Ведь никогда больше не увидит он ее, сколько бы ни писал ей писем, ни посылал телеграмм, ни звонил…
Острая, невыносимая волна нежности, тоски и раскаяния затопила его. Виктор изо
