Когда налетел норд-ост - Анатолий Иванович Мошковский
Превозмогая себя, он встал, накинул плащ и выбежал из каюты. В узком холодном коридоре его бросало от переборки к переборке. Вцепившись руками в ледяной поручень, поднялся вверх и едва успел подбежать к борту, как его вывернуло.
Ветер, пахнущий снегом и скалами Норвегии, освежил Виктора, и он глотал его широко открытым ртом.
В душную каюту не хотелось возвращаться, и он прошел по борту к рыбоделам, оттуда доносились оживленный разговор, смех, музыка. Пока он валялся, разбирался в своих ощущениях, рыбаки уже вытащили и опорожнили трал, снова опустили его в море, и ваера по-прежнему были натянуты, как постромки у тяжеловозов.
Волны с ревом кренили «Меч-рыбу» то вправо, то влево, с клекотом и плеском бросались на борт, перехлестывали судно, и оно шло, ныряя и черпая воду. Матросы работали быстро, четко, размеренно, время от времени точили на оселке ножи, перекрикивались, пересмеивались сквозь вой и грохот моря, словно и не было волнения, и не крепило их судно с борта на борт, и не пронизывал резкий простудный ветер.
Виктор с трудом дотащился до своей надстройки и опять перегнулся через борт.
— Крепче держитесь! — крикнул ему Аксютин сквозь шум ветра. Он был в старой мичманке и черном непромокаемом плаще. — По метеосводкам, море разгуляется до шести-семи баллов. — Он улыбнулся Виктору и пошел к трапу, ведущему к ходовой рубке.
Что он хотел сказать своим «крепче держитесь»? Чтоб Виктор в прямом смысле крепче держался за фальшборт — может смыть — или чтоб не поддавался шторму, не падал духом и был в форме?
— Эй ты, чернильная душа! Иди к нам, сырой печенкой угостим, легче будет! — вдруг крикнул Шибанов под дружный хохот рыбаков.
Виктор ринулся к надстройке, дернул тяжелую дверь и стал спускаться в горячее и тесное нутро судна. Теперь его душила не только дурнота, но и стыд.
Он нащупал ручку каюты, разделся, лег и вытянулся пластом. Натянул на себя одеяло. Закрыл глаза и погрузился в тяжелый, горячечный, прерывистый сон с ужасами и кошмарами. А когда проснулся, ничего не изменилось, и он подумал: как хорошо сейчас на суше, дома, в его комнатушке с аквариумом, в котором плавают среди водорослей моллиенезии и меченосцы… Да, да, меченосцы, хотя нет у них впереди никакого меча, как у той сильной и грозной рыбы, давшей название их судну, которое сейчас швыряет с волны на волну, бьет, мотает, охлестывает. Но оно не сдается, оно работает…
Виктор опять подумал о Перчихине: хватило же у него совести просить «приподнять» его в репортаже! А сейчас, между прочим, мог бы прийти. То ни на шаг не отставал, а то забыл о его существовании…
И старпом хорош. Даже не заглянет. То заботился о каждом шаге, а то исчез, словно смыло его за борт. Нет, с ним все ясно. Никуда он не исчез. Он теперь совершенно спокоен: корреспондент из Москвы валяется в койке беспомощный, безвредный и не в силах собирать материал, который может чем-то помешать ему, Котлякову…
Внезапно дверь каюты открылась, и в проеме ее появился Гвоздарев. Мрачный, неопрятный, он потоптался на порожке, не извинился, что сунулся сюда по ошибке.
— Жив еще? Ну-ну, хлебни нашего! Лично удостоверься, как живет рыбак, — прохрипел он и закрыл дверь. Не хлопнул в сердцах, а именно прикрыл. Заранее все обдумал. По рассказам штурманов, он был скандалистом, пьяницей, бил жену и детей. Не раз за мелкое хулиганство подметал мурманские улицы.
Немного спустя Виктор опять забылся и уснул. Разбудил его зычный голос Лаврухина:
— Виктор, ужинать! На камбузе рыбы нажарили… А потом будет кино.
— Спасибо…
Голос его прозвучал, как стон. Он мечтал об одном: чтоб Лаврухин исчез из каюты, и не видел его немощи, и никому на судне не говорил о его состоянии. Впрочем, теперь поздно скрывать.
«Ни на что ты не способен, Виктор. Слабак слабаком. По собственной дурости сунулся в море: правильно тебя раскусил секретарь комитета комсомола тралфлота. Надо было сидеть на берегу, ходить по судам и собирать материал. А насчет того, что сказал тебе капитан-директор БМРТ «Лев Толстой»… Что ж, в общем, прав был старик: не за свое ты взялся дело и напрасно прикатил в Мурманск. Никогда не понять тебе настоящих рыбаков. А может, все, что произошло с тобой, не случайность, нет в тебе того, что должно быть у истинного журналиста, без чего не отстукаешь на пишущей машинке ни одной стоящей, правдивой и поэтому нужной людям странички?..»
Точно. Так оно и есть. Еще сутки провалялся Виктор в койке, а между тем жизнь на судне шла своим чередом: сменялись вахты, в штурманскую рубку уходил то Лаврухин, а возвращался и укладывался спать Аксютин, то наоборот; по трансляции звучали команды, безнадежных сонь и лежебок расталкивал боцман, и по коридору грохотали полуболотиые сапоги — матросы шли к рыбоделам.
Однажды к Виктору заглянул Северьян Трифонович (правая рука у него была забинтована и сквозь толстую сыроватую повязку на тыльной стороне ладони расплылось красно-бурое пятно) и поставил на стол миску с солеными помидорами и кислой капустой:
— Витька, слазь! Примет их твой организм, покушай… Нужно будет еще, не стесняйсь, полезай наверх к трубе и бери из бочки сколько влезет…
Тралмейстер оставил на столе миску и ушел.
Часа через два Виктор спустился с койки, взял помидор и с жадностью съел его. Потом сунул в рот щепоть капусты с алыми ягодами клюквы, кружочками морковки и ощутил одуряюще-вкусный запах тмина.
Северьян Трифонович был прав: его истощенный организм принял эту пищу. Виктор тут же съел все помидоры и капусту, запил вкусным рассолом и почувствовал огромное облегчение.
Он позволил себе даже понаблюдать за осьминогом в банке, за вкрадчивыми движениями его темно-лиловых щупалец. Аксютин время от времени клал в банку разную морскую живность из трала: рачков, рыбешек, водоросли — авось что-нибудь придется по вкусу этому чудищу с тремя сердцами и голубой кровью и он дотянет до Мурманска, а там, как говорил второй штурман, можно будет проконсультироваться у знающих людей и, на радость его детям, поселить морское чудище в аквариум…
Питался теперь Виктор только капустой и помидорами. Аксютин показал ему дорожку на верхнюю палубу к трубе, где стоит ларь с хлебом и бочка с капустой и помидорами, накрытая брезентом и завязанная веревкой.
Виктор по-прежнему временами травил, выбегая из каюты, но все-таки что-то изменилось в нем. Или он чуть привык к шторму,
