Черная шаль - Иван Иванович Макаров
— Голова у вас… голова! — с завистливым восхищением выкрикивали они, обращаясь к членам товарищества.
Пустынкин понурился и внимательно наблюдал за разгорячившимся Вороном-Воронком. Потом ему показалось, что кто-то из мужиков прошептал обидное слово про него — «завистничает». Иван Федорович равнодушно отвернулся и, исследуя взглядом огромное дупло ветлы — он сидел к ней спиной, за столом, — принялся спокойно ковырять пальцами гнилую сердцевину дряхлого дерева.
— Голова, Михаил Иванович! — услышал он возглас и по голосу узнал, что крикнул это колхозник Сергей Камарь.
Два уполномоченных областного отдела здравоохранения были еще в канцелярии товарищества «Красный луч» поражены солидностью этого учреждения.
Просторная изба, чисто оклеенная светленькими обоями, была сплошь увешана диаграммами, таблицами, рисунками, относящимися к изучению сельскохозяйственных культур, главным образом культуры мака.
Широкий простенок был отведен этому простому и вместе с тем чудодейственному растению.
Простенький, некрашеный стол, по длине походящий на скамейки, был заставлен коробочками, закрытыми стеклом. В них помещались пробирки с различными сортами маковых семян, маковым маслом, маковые головки с надрезами, на которых засохли серебристые капельки драгоценнейшего опиума, маковые бутоны, корни, стебли, листья.
На других простенках висели снимки недавно купленного вороного рысака — того самого Воронка, за любовь к которому Михаил Иванович Воронов был прозван Ворон-Воронок; недавно изготовленные фотографии здоровых свиней, коров, кур, стада гусей с соответствующей подписью на каждой: «такой-то гусак или такая-то корова, Красуля, четырех отелов, принадлежит члену ТОЗ «Красный луч» такому-то».
Еще отсюда, из канцелярии товарищества, уполномоченные здравотдела унесли с собой полное успокоение за успешность контрактации.
Одновременно с маком они заключили контрактацию на поставку значительного количества лекарственной спорыньи, учитывая начавшиеся к цветению хлебов дожди, которые так способствуют засорению ржаного колоса.
Несколько дней спустя Ворон-Воронок созвал общее собрание товарищества и по списку, утвержденному правлением, стал раздавать денежные авансы.
Придавая агитационное значение этому собранию — о выгодности коллективного труда он говорил в своем вступительном слове, — он обставил его возможно торжественнее, с пением «Интернационала» и с единовременной выдачей некоторым членам товарищества по сто пятьдесят — двести рублей аванса.
В этот же день четверо колхозников заявили Пустынкину о своем выходе из колхоза «Наш путь». А когда кузнец Петран, сидевший у Пустынкина, принялся их клеймить бранью, называя «позорными перебежчиками и летунами», они в один голос отрезали:
— На ваш аванс ни пупка прикрыть, ни махорки купить.
Вечером Пустынкин пошел к Ворону-Воронку договариваться с ним относительно общей линии действия и предотвращения перебежничества.
Ворон-Воронок, выслушав его, принялся взволнованно костерить мужиков за косность и несознательность.
— Иван Федорович, — восклицал он, — ни дьявола дисциплины! Вчера мак осмотрел внимательно — и что же? Нет, вы только подумайте: пятьдесят гектаров полоса! Края, метров на десять лентой, пахота и сев — прелесть, а в середине — непаш, огрехи-обсевы, разредили черт те как.
И опять в его возмущении Пустынкин почувствовал какую-то фальшь.
— Почему же всходы вовремя не проследили? — строго спросил он. — Можно было бы подсеять.
— Почему же вы сами, Иван Федорович, своевременно не предусмотрели выход колхозников из вашего колхоза? Странно! — воскликнул Ворон-Воронок.
Тотчас после умолота ржи товарищество «Красный луч» вывезло все сто процентов хлебозаготовки.
Об этом красном обозе «Красного луча» через два дня в газете появился рапорт под заголовком: «Первая ласточка».
Вместе с хлебом товарищество сдало полностью спорынью по контрактации отдела здравоохранения. Ворон-Воронок получил расчет за нее и убедил отдел выдать ему еще двадцать пять процентов — до семидесяти пяти — авансом под контрактацию мака и вновь раздавал членам товарищества деньги вместе с деньгами, полученными за хлеб.
Среди колхозников началось сварливое брожение, некоторые открыто отказывались работать и требовали немедленной выплаты за трудодни.
В течение месяца из колхоза ушло еще пятеро с надеждой поступить в товарищество «Красный луч».
Ворон-Воронок очень душевно обошелся с ними, однако принять их отказался.
— Куда же мы вас без инвентаря и лошадей? — сочувственно спрашивал он. — Просите у колхоза вернуть вам ваш инвентарь и скот, тогда поговорим.
Лошади и инвентарь, составляя «неделимый капитал» колхоза, не подлежали возвращению. Перебежчики, растерявшись, стали наседать на колхоз. Но большинство колхозников во главе с кузнецом Петраном дало им, «позорным летунам», жестокий отпор. Перебежчики открыто грозили кузнецу и колхозу, обещались стравить скотом или спалить урожай, чтобы «ни нам, ни вам», и, в конце концов, нанялись в товариществе на поденную работу, как батраки.
Встревоженный этим обстоятельством, Пустынкин не раз принимался говорить о перебежчиках в райколхозцентре, где Ворон-Воронок прослыл деятельным активистом.
— Паника, — говорили ему там, — ты, Пустынкин, изрядно оторвался от деревни. А он, Ворон-Воронок, настоящий деревенец. Наш — на все сто!
Пустынкин подумывал поставить вопрос о товариществе в партийном комитете, но у него не было ни малейших доказательств о неверных действиях Ворона-Воронка.
Как назло, он к этому времени разболелся вконец, ему сделали операцию челюсти, вырвали одиннадцать зубов и нижнюю десну в трех местах зашили белым швом. Полторы недели он провалялся в больнице. Там же он узнал про колхозника Сергея Камаря, с которым творится что-то вовсе неладное.
Двоих из колхозных перебежчиков — рослого, прямоносого Филю Канева, прозванного за трепливость Вяхолем, и угрюмого мужика Карева — Ворон-Воронок принял в члены товарищества, выдав им по триста рублей авансом на приобретение лошадей. Случилось это в самое цветение законтрактованного мака, когда в сильный ветер по воздуху летели, как крупный розовый снег, маковые лепестки, падая в реку и устилая колхозный выгон.
Заприметили в Казачьем хуторе, что дружба Ворона-Воронка с Вяхолем и Каревым установилась еще с весны, когда впервые зашла речь о контрактации и члены ТОЗа заупрямились было вначале, как бы, дескать, не вляпаться казне. Тогда трепливый Вяхоль рассказал историю одной контрактации. Прошлое лето досужий Вяхоль ходил пильщиком по окружным селам. В Лебяжьем, где он в то время работал, мужики заключили всем селом контрактацию на посадку табака и получили деньги, больше половины. Но, посадив табак, они однажды перед дождем вышли всем селом с прутами и кнутьями на табачные огороды и исстегали все дотла нежные толстолиственные ростки, чтобы не затрачивать больше на него долгого и тяжелого труда.
Свалив все на градобитье, они получили и страховку.
Эту историю Вяхоль настойчиво, словно бы на что-то намекая, рассказывал каждому члену товарищества, и они согласились на контрактацию.
Вяхоль и Карев были назначены Вороном-Воронком присматривать за маком. Они быстро сдружились с Сергеем Камарем, встречаясь с ним по вечерам, когда тот пригонял в ночное колхозный скот.
К этому времени и начался душевный разлад Сергея Камаря. Однажды вечером, перед тем как
