Черная шаль - Иван Иванович Макаров
— Ушная болезнь, говорят, самая невыносимая, Иван Федорович. День и ночь ноет. Словно паук залезет в ухо, в самую глубину, и грызет там. А зубы пройдут. Тискайте лук, — напоследок прибавил он и, словно бы самолично убедившись в действительности зубной боли Пустынкина, ушел и в тот же день выехал в город.
Как потом оказалось, все было подготовлено у Ворона-Воронка задолго до этого свидания с Пустынкиным и даже до его приезда.
Потому что, возвратясь из города, он сразу же объявил, что, помимо колхоза, в Казачьем хуторе создалась и утверждена новая организация — товарищество по совместной обработке, по прозванию «Красный луч».
Создался этот «Красный луч», главным образом, из Вороновых, или, как называют в Казачьем хуторе, из «вороновщины», т. е. из крестьян того поселка, на котором жили одни Вороновы, все родственники между собой, и ближние родственники и такие дальние, что одни Вороновы женились на Вороновых других, не вызывая ни у кого никаких подозрений относительно кровосмешения.
Явившись снова к больному Пустынкину с этой новостью, Ворон-Воронок объявил, что товарищество по совместной обработке является согласно партийным указаниям базой сплошной коллективизации, и просил Ивана Федоровича всячески помогать ему, Ворону-Воронку, в этом новом для него деле.
Превозмогая ноющую боль, Пустынкин сказал, что товарищество по совместной обработке, действительно, играет большую роль в хозяйственной перестройке советской деревни п р и у с л о в и и, о д н а к о, н е у к л о н н о й п а р т и й н о й у с т а н о в к и.
Новая богатая организация очень быстро привилась и хозяйственно и численно. Намечалось, что трудодень будет оплачиваться в товариществе «Красный луч» почти вдвое дороже, чем в колхозе. Ворон-Воронок открыто объявил о преимуществах «Красного луча», в котором не будет «тягостного обобществления», каждое хозяйство сохранит свою полную самостоятельность и, что, дескать, отношение власти к товариществам но совместной обработке никак не хуже, чем к колхозникам.
Вначале Пустынкин заподозрил, что Ворон-Воронок пытается укрыть свою родню, вороновщину, под защитную броню ложного коллектива, но крепкие хозяйства Вороновых, составивших вначале главное ядро товарищества, вскоре стерлись в общем количестве зажиточных казачинцев, вновь вступивших в «Красный луч».
Это обстоятельство успокоило Ивана Федоровича, хотя внезапный и буйный прирост членов товарищества по совместной обработке все же тревожил его. Но расстройство здоровья и напряженное настроение в колхозе, появившееся вместе с новой заманчивой, богатой организацией, отвлекли его совсем.
Колхозник Сергей Камарь, оберегающий вместе с сыном колхозный скот, как-то прослышал, что Ворон-Воронок якобы настойчиво советует всем зажиточным немедленно вступать в «Красный луч», пока их не начали жать «твердым заданием» налога и раскулачивать. Иван Федорович поверил этому и, возмущенный такой провокацией, поймал Ворона-Воронка на улице, окруженного мужиками, и сказал ему об этих слухах.
— Это верно, Михаил Иванович? — спросил Пустынкин, пристально вглядываясь в Ворона-Воронка и стараясь заметить его смущение.
Но Ворон-Воронок непринужденно засмеялся, потом вдруг посуровел.
— Иван Федорович, — внушительно заговорил он. — Вы старый коммунист, рабочий, организатор, и вы же поддались самому нелепому подстрекательству. Посудите сами, а если завтра, чтобы поссорить две родственные организации, вам, по кулацкому наушничанью, донесут, что члены товарищества замышляют стравить своим скотом ваше поле, вы тоже поверите?
— Почему же?.. — растерянно произнес Пустынкин, поправляя повязку на щеках. — Я так спросил… кстати…
— Иван Федорович, я, верно, на днях как-то говорил о твердом налоговом задании и о раскулачивании. А разве это секрет? Это же партийная установка. Вы бы, Иван Федорович, поправлялись скорее да мой отчет назначали бы на заседании партийной ячейки. Во-первых, обменяться опытом. Потом вообще надо… На открытом лучше. Все бы разъяснилось сразу. Как у вас с зубами?
— Ноют, черти их… Замытарили, — отозвался Пустынкин, вдумываясь в его слова и все так же пристально следя за ним.
Но Ворон-Воронок не сдал, а даже своим ответным взглядом выразил недоумение, как будто спросил: «К чему эта подозрительность?»
— А луковицы мои не помогают? — осведомился он.
— К доктору бы. Уж лучше вырвать.
Пустынкин, сделав вид, что идет куда-то по своему делу и остановился с ним случайно, пошел дальше. Ворон-Воронок догнал его и тихо спросил:
— Иван Федорович, вы меня осведомите в мерах возможности по поводу раскулачивания. А то я и вправду могу напутать. Как вы смотрите?
— Смотрю глазами партии, — сухо ответил Пустынкин.
— Сколько, по-вашему, кулаков у нас в Казачьем хуторе, Иван Федорович?
— Сочтем, Михаил Иванович, не ошибемся, — сказал Пустынкин и нарочно прибавил шагу.
Ворон-Воронок было отстал и, казалось, хотел остановиться вовсе и повернуть назад, но раздумал, опять поравнялся с Пустынкиным и заговорил о другом.
— Рысачка мы себе тоже заводского подсмотрели в товарищество. А то ваши хвалятся своим, а наши завидуют. Хотим богатеть… и вообще, Иван Федорович, план бы наш на партийной ячейке проштудировать. Затеваем много, а что как? Сливаться нам с вами рано или поздно?..
Пустынкин внезапно замедлил шаг и даже почти остановился.
— Да, это верно. Обязательно проштудировать, — сказал он уж просто и тепло, без малейшей тени раздражения.
На открытом собрании партийной ячейки присутствовало столько народу, что редко кто помнит такую многолюдную сходку. Всем пришлось покинуть душную избу сельсовета и заседать под открытым небом, у старой развалистой ветлы с огромным сплошным дуплом.
Ворон-Воронок, возбужденный таким всеобщим вниманием, подробно развил свой план:
— В товариществе обобществляется только земля, а колхоза мужики побаиваются. Боятся обобществления имущества, страшно потерять хозяйственную независимость: колхозником в любой час распоряжается правление. Выплата заработка — в конце года, а в товариществе тотчас же после окончания работ. Не крестьянин, а старый царский строй виноват в том, что он, мужик, трясется над собственностью (при этих его словах мужики да и колхозники вместе с ними дружно и радостно кричали: «Верно… резон»), а по лестнице заберемся без труда и риска. (Опять голоса: «Совершенно резон…».) Именно из такого положения и выходят указания Коммунистической партии. (Тут чей-то голос: «А на местах по-своему… через колено норовят…») — Со временем мы, может быть, скорее… — тут Ворон-Воронок хотел сказать «скорее колхоза», но поправился: — может быть, еще скорее придем к социализму.
Затем он рассказал о решении товарищества законтрактовать пятьдесят гектаров мака, посеянных около колхозного выгона.
— В прошлом, — говорил он, — вы знаете, что я, сообразуясь опять же с политикой Советской власти, был хозяином-культурником. (Вы помните декрет о культхозах?) Я из года в год контрактовал свой мак в отделе здравоохранения. Но тогда — мелочь. Десятина, другая. А коллективно мы вполне уберем пятьдесят га.
По его уверениям выяснилось, что лекарственный план Советского Союза почти не выполнен.
Объяснил он намерение «Красного луча» употребить весь набережный кустарник на плетение корзин, а весной окультивировать этот кустарник и расширить его посадку.
План свой он так красноречиво и убедительно
