Дочки-матери - Юрий Николаевич Леонов
Просторно в хозмаге женским пересудам: кто с кем встречается, кто как умеет наладить личную жизнь — разливанное море вкусов и мнений. О себе чаще других откровенничает острая на язык Люсьен, не считающая нужным скрывать, что дурит головы сразу троим «кадрам». Один, солидный, как главбух, приглашает ее в ресторан с каждой получки. Другой, в звании младшего лейтенанта, пишет пылкие письма из-под Мурманска. А Люсьен встречается втихаря с каким-то любвеобильным женатиком, от которого без ума была в восьмом классе. Вероятно, в память о том, неблизком уже времени носит она все ту же короткую прическу.
У пережившей двух мужей, юркой в движениях Макароновны тоже есть женишок. Но прежде — о ней самой, в девичестве Саше. Макароновной она стала рано — в голодном сорок третьем, когда почти пацанкой, старшей из трех сестер, вышла замуж за налогового инспектора, лысоватого и педантичного Марка Ароновича. И года не прожила с ним — убежала от ревнивого благодетеля. С той поры где только не работала — и дояркой в пригородном совхозе, и сепараторщицей на маслозаводе, и агентом Госстраха, а прозвище так и тащилось следом, пока не смирилась она с ним так же, как со смертью второго мужа, отчаянного и бесшабашного участкового уполномоченного Халатыркина. Теперь наведывается к Макароновне из деревни дальний родственник, долгобородый угрюмоватый пасечник. Привозит медку, картошки, ночует в ее коммуналке, сговаривает переезжать к нему: усадьба с садом и огородом, с колодцем у самого порога, вода в нем больно сладка. Не торопится Макароновна давать четкий ответ, все вроде б раздумывает. Понять ее не трудно: здесь, в городе, привыкла довольствоваться малым, забот — соответственно, а там — хозяйство тащи на горбу. Хоть родом она и деревенская, да столько лет минуло с той сельской поры, что позабыла, как любит говорить, где у коровы сиськи.
Из Викиных ухажеров в последнее время остался один Леша. Всех отвадила своими насмешками, да еще, пожалуй, необязательностью. Легко пообещает — легко и не сделает. «Такой уж у меня характер», — объясняет будто бы виновато, но в то же время зная с убежденностью балованного ребенка, что простят ей и эту слабость, и еще много чего за смазливое личико с чувственным ртом, за умение выглядеть колючей и беззащитной одновременно.
С годами почти не осталось желающих прощать Вике эти слабости, но ей все кажется, что дело не в них — есть же на свете сильный и справедливый мужчина, которому нужна именно такая жена, чтоб шумно ссориться и сладко мириться с ней, воспитывая по своему подобию. Он сразу поймет, что вся колючесть ее показная, а необязательность до поры, пока не заставят быть собранной семейные заботы и нужды. Где он, тот человек? Почему не заходит в хозмаг на пыльной городской окраине, чтобы могла она доказать всем-всем, сколь права была в своем ожидании?..
Из подружек только Люсьен по-прежнему бодро напевает, как учили еще в школе: «Вся жизнь впереди, надейся и жди». Но это ж Люсьен — мотылек в юбке. У Вики так не получается. Хоть и старается выглядеть беззаботной, да разве скроешь от товарок свои переживания. Если застоявшееся ожидание в глазах сменяет беспричинная радость, а вслед за тем накатывается вязкое равнодушие ко всему, то убедят ли кого-то слова? Вот и с Лешей перебрасывается она ими по привычке, от скуки:
— На руках меня носить стал бы?
— На руках — да! — с лету проглатывает наживку Леша. — На мотоцикле возить буду, на ИЖ-Планете! Мотор — зверь! А хочешь, «Яву» куплю оранжевую? Хоть на пляж, хоть в баню на ней…
Вика вяловато пожимает плечом, словно бы не в силах решить, какой из мотоциклов ей больше нравится. Потом, вообразив себя мчащейся на сверкающей «Яве» с березовым веником в руке, давится смехом.
— Усохнуть можно, — ворчит Макароновна. — И чего парню мозги компостирует? Царица Савская! Сказала бы сразу…
— Сразу не положено, — авторитетно перебивает Люсьен. — Такой эстрадный номер — и оборвать… — Она легко вскакивает и, крутнувшись на каблуках, озорно частит нараспев:
— А ты скажи, что те надо, что те надо, и отда-ам!..
Дашенька вздрагивает, ожидая, что сейчас в подсобку ворвется наэлектризованная разговорами Вика и такое начнется… Но все обходится тихо. Слышно, как в зале кто-то старчески шаркает по полу и глуховато спрашивает, нет ли в продаже столярного клея.
— Нет, — сухо отвечает Вика.
— Наждак, конечно, тоже в отсутствии… Все как положено. Ладно, тогда замазки отбей, две пачки. Пока есть, надо брать, нынче так.
На редкость мало сегодня в хозмаге покупателей. То ли жара всех сморила, то ли нарочно решили дать Леше возможность помечтать вслух. Пока пробавлялся он расхожими комплиментами, сквозила во взгляде Желвакова некая чудинка, будто и от души говорит он, и в то же время готов обернуть признания в шутку, смотря по обстоятельствам. Однако чем дальше заходит разговор, тем запальчивей звучат его речи. Вглядываясь поверх волнистой Викиной прически, угадывает он столь радужные виды, что самому становится волнительно и тревожно от близости их:
— Забот бы со мной не знала, это уж поверь. Я ведь мужик сноровистый и не вредный, хоть у кого спроси. Легко со мной, а что еще надо? Завилась бы наша жизнь веревочкой, раскудрит твою в яблочко. Только представить мысленным взором… Чего молчишь-то?.. Правда, девчонка у меня на руках осталась, не один я, дак что? Не помеха ведь. Если что — к матери ее пока отправим. Мать у меня добрая.
— Пьешь ведь.
— Ак и пью. Что с того?.. Не буду. Вот выйдешь за меня — и не буду.
— Да знаю я тебя.
— Ак и хорошо, что знаешь.
— Фараон Египетский, — осуждающе говорит Макароновна. — Портвейны пьет, семечками закусывает, а туда же…
— Это он после развода, — вполголоса вступается за Желвакова Люсьен. — Раньше и в эстафете бегал, уже женатиком. На самый тягунок его ставили.
— Вот и пробегал жену-то.
— Ой, скажешь тоже! Что ж ее, сидеть было караулить?
Потеряв интерес к тому, что говорится в зале, Дашенька пытливо взглядывает на Люсю:
— Красивая она у него была?
— Я бы не сказала… Фигура, правда, аккуратненькая осталась и после родов. Акробатикой занимались вместе еще в школе. А на лицо… глазастенькая… Во заливает! — восхищенно оборачивается она к стене.
Уловив, что в подсобке занялись своими пересудами, Леша спешит завернуть разговор покруче:
— …Квартиру подкинули б нам двухкомнатную. Сергеев так и сказал: «Женись, Желваков, по новой, за квартирой дело не станет». Уж я бы там дал разворот: полы — паркет,
