Дочки-матери - Юрий Николаевич Леонов
— А калачи-то ловко выбрасываешь, — вдруг подковырнула старушка.
— Да пустое, пятак цена, — отринув минутную меланхолию, махнула рукой женщина. Легонько махнула, наморщив нос в смешливой, рассчитанной на мужчин гримасе: «Тоже, нашла старая, за что цепляться. А мы так вот живем! Ничего не жалко!»
У бабуси поскучнело лицо.
— Грех так говорить, доча. С хлебушка, с этакого вот кусочка, — отчеркнула она на светленьком ногте, — всему и воспитанью начало. Коли кормильцев уважать не будем, кто ж нас самих станет уважать? Так ведь?.. Так, так! Не по книжкам учила. Сама с сумой хаживала, по деревням кусочнила. Да ведь какое время-то было!
— Вот именно, совсем другое время было! — раздраженно ввернула женщина.
— …На одном молочке выжили да на лепешках красненьких из лебеды да шиповника. Поешь, что мамка испечет, — и чешешься, и чешешься, спасу нет — от шиповника это… Дешев хлебушек до поры, но не приведи господи, чтобы снова взял он полную цену. Жизнями брал, доча, не пятаками, а ты говоришь…
Они вошли в вагон хмурые и неоглядистые: тот самый кудлатый разговорчивый нищий и чуть поодаль рослый, с невыспавшимся лицом контролер. Прогулка эта явно не доставляла удовольствия ни тому, ни другому, но оба шагали слаженно, как в альпинистской связке, и не клонили голов. Лишь на подходе к нам кудлатый вдруг будто споткнулся и посунул ладонь к груди.
— Погодь, сердчишко что-то…
Немного постояв, он опустился на свободное место через проход от старушки. Чья-то сердобольная рука тотчас протянула ему таблетку.
— Душевно благодарен, — тихо произнес кудлатый.
Контролер глыбой высился рядом. Наша старушка все пыталась поймать его взгляд, по-птичьи клоня голову, да так и не повстречавшись глазами, сказала просительно:
— Отпустил бы ты его, горемычного, а?.. — Чмокнув губами, она хотела еще что-то добавить, по, опередив ее, женщина с ребенком возбужденно шумнула:
— Вот именно! Со старого да больного какой спрос! Нашли к кому вязаться.
Я покосился на молодайку. Вроде б и от души вступилась за человека, но давно ли с тем же пылом поддакивала мужчине, осуждавшего «ловкача-одиночку». Сам он сидел молча, нахохлившись, и висячие кончики усов, казалось, поникли еще больше.
Чувствуя на себе неодобрительные взгляды со всех сторон, контролер нагнулся и сухо спросил:
— Ну что, Корытов, платить будешь?
— Погодь малость, — поморщился кудлатый.
Нашлось рядом местечко и контролеру. Отвернувшись к окну, он достал из кармана пузырек, отвинтил крышку, осторожно натрусил на тыльную сторону ладони рыжую дорожку нюхательного табаку, без удовольствия прошмыгал бугристым носом от запястья до самых пальцев, шумно высморкался в платок и затих.
— Простите уж вы его, грешного, — снова, робея, высказалась старушка.
— Однажды уже простил, — бесцветным голосом проинформировал общественность контролер.
— Вот и хорошо, по-людски это…
— С хулиганья небось не берут, — подхватила, как эстафету, женщина с ребенком. — А на старом и отыграться можно. В ухо не даст.
По лицу контролера скользнула согнавшая угрюмость усмешка:
— Эх, гражданочка… Сколько тебе по паспорту-то, Корытов? — обернулся он к кудлатому и, не дождавшись ни слова, сообщил: — Пятьдесят восемь ему, так что в пенсионеры пока не годится.
В ответ на шепоток, прошелестевший по вагону, Корытов приподнял набрякшие веки:
— Я свое отмолотил, дай бог каждому. Имею право. Все здоровье государству отдал.
— Положим, не все, кое-что и осталось, — живо отреагировал контролер. — Лопатой-то у себя в огороде машешь — не угнаться.
— Все завидуешь, Старцев.
— Удивляюсь. Где у людей глаза, а у тебя совесть?
— Мир не без добрых людей, — кротко отреагировал Корытов.
Занятный пошел разговор. Я полюбопытствовал у контролера, сколь давнее их знакомство.
— Да уж два года на одной улице живем. Я — в коммуналке. А гражданин вот дачку себе приобрел по соседству. Говорит, что на трудовые.
Известие это аукнулось на разные голоса. Даже студентка, отстранившись от книги, вздернула короткие мазки бровей:
— Богатенький женишок.
За нашими спинами раскатисто гоготнули парни. Не дожидаясь, когда пассажиры разовьют столь благодатную для пересудов тему, Корытов внушил земляку:
— Ты тут не митингуй! Для дела поставлен, делом и занимайся!
— Сговорились! — на лету уловил перемену в Корытове контролер. — За безбилетный проезд — троячок, такса пока старая.
— Давай, рисуй, ныне твой праздник, — буркнул Корытов, сунул пальцы в оттопыренный карман пиджака, заглянул туда как бы украдкой.
— Плюс стоимость билета. От Щурово едем или пораньше сели?
— Ну уж… — задохнулся от волнения Корытов. — Эт ты через край! Нет у тебя такого права.
— Есть, Корытов, есть. Если от Щурово, еще шестьдесят пять копеек.
— А вота! — с неожиданным проворством свернул кукиш кудлатый.
Можно было подумать, что контролер ничего иного от соседа не ожидал — так благодушно встретил он этот выпад:
— Э-э, милок, удивил чем. Мне и не то еще показывали… Ладно, отдохнул, и пойдем. Там дороже заплатишь.
— Никуда я с тобой не пойду.
— Давай, давай, без фокусов! — поднявшись с лавки, контролер жестко поторопил Корытова за плечо. Но тот не имел ни малейшего желания следовать дальше. Вжавшись спиной в сиденье, он глухо пригрозил:
— За насилие ответишь!
— Отвечу, отвечу. Свидетелей-то вон сколько. По акту тоже будет не в твою пользу… Ну?..
— Эй, служивый, оставь, — брезгливо скривив губы, произнес усатый. — Я за него заплачу.
Контролер не сразу оценил рассчитанность такого жеста, возможно приняв его за показную щедрость натуры. Несколько долгих секунд потребовалось ему, чтобы, поборов одному ему ведомые сомнения, с нажимом произнести:
— Слышишь, он за тебя заплатит, как за голь перекатную. Согласен?
— Нет! — твердо сказал Корытов, вызвав радостное оживление среди парней.
— Хар-рош гусь!
Между тем грубые, в заусеницах пальцы усатого отстегнули тугую кнопку бумажника, и из чрева его завораживающе блеснула глянцем перехлестнутая банковской лентой бледно-зеленая пачка полусоток.
— Ого! — с младенческой непосредственностью вырвалось у студентки.
— Ага! — тоном ниже спокойно подыграл голосом усатый: экая, мол, невидаль, деньги как деньги. Однако бумажник захлопнулся тотчас, а над проходом повис мятый червонец.
— Значит, берем, Корытов? — с усмешечкой произнес контролер.
— Нет! — сжав кулак, Корытов выставил его перед собой как знамя. — Нет моего на это согласия.
Не убедительно получилось, но эффектно. Рвался из человека актер, погребенный под дряблой житейской шелухой. Однако вместо прежнего удивления лицедейством копилась во мне от излияний Корытова только горечь: «Неужто алчность всякий раз побеждает в нем стремление сохранить хотя бы видимость человеческого достоинства?»
— Конечно, унизительно этак-то, — вроде бы посочувствовал контролер, забирая протянутые деньги. — Да ведь не привыкать. Чего ж артачиться, когда такую подачку дают?
— Не от чистого сердца, —
