Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов
— Жив? — окликнул он друга.
— Живехонький, — простонал тот придушенно. — А ты проворься! В хвост бей ирода, покуда утюжить не стал…
Как только танк пронесло, Прохор вскочил, нащупал в ямке присыпанную землей бутылку и метнул ее прямо на жалюзи, в моторную часть, и пламя высоко вскинулось косматой гривой.
— Молодец, — похвалил слабеющим голосом Поливанов, поднимаясь и отряхиваясь. — Вот расплющило бронебойку… Не уберег… Что делать-то будем?..
— Мой ответ один: стоять насмерть, пока зажигалки и гранаты есть.
Бронебойщики взяли по противотанковой гранате и глянули поверх бруствера в степь, где чадными кострами пылали немецкие танки, а уцелевшие отползали в спасительном дыму. И опять Прохор увидел перед самыми глазами бесстрашный лиловый цветок. Бог знает как он выжил!
— Ничего, удержимся, — тихо и убежденно выговорил Прохор, не сводя глаз с бессмертного цветка.
— Оно, может, и удержимся, коли не в лоб вдарят, — кивнул Поливанов и одновременно почесал затылок.
— А ты, Степан Арефьевич, не скребись, не сомневайся.
Прохор щурко глянул на друга. Ясно было: все душевные колебания Поливанова происходили именно оттого, что не находилось под рукой верной бронебойки. И Прохор, уловив слабинку в поведении своего командира, веско заметил:
— Давай-ка, знаешь, поровну поделим и зажигалки и гранаты да рассредоточимся.
Едва успели разойтись, как опять началась танковая атака.
Низкие, приземистые машины, в основном средние танки, теперь расходились лучами как бы из одной точки. На беду поднявшийся ветер стал гнать дым в сторону окопов. И Прохор вдруг прямо перед собой увидел вздыбленный корпус скрежещущей махины, однако не растерялся — кинул противотанковую гранату в упор, под самое желтовато-лягушечье подбрюшье. Осколки брызнули густо, как от разбитого стекла, но Прохор вовремя присел. И тут же, со дна окопа, он услышал бренчанье сорванной гусеницы, а затем с удивлением и ужасом увидел, как крутящийся на месте танк надавил другой, нависшей над головой, вращающейся гусеницей на край окопа — и земля рухнула прямо в запрокинутое лицо, в судорожно раскрытый рот…
Глава восьмая
Три дня, равные жизни
23 августа
И сегодня, как и прежде, после конца рабочей смены, Ольга выходила из цеха вместе с напарниками и так же, как прежде, шла устало, медленно, враскачку, задевая нажженным плечом то Андрея Баташкина, то Тимкова, словно была еще не в силах отрешиться от дружески-делового единения на мартеновской площадке; и снова, как вчера, и позавчера, и много дней назад, едва лишь затих в ушах шипящий рев форсунок, она услышала округло-твердые, будто выдавленные из вязкого застылого зноя перекатные звуки обложной артиллерийской канонады; и опять ей хотелось говорить о своем, наболевшем.
— Нет, это в конце концов нечестно! — заявила она хриплым и грубоватым голосом с обычной волевой решимостью, но и с уже прорвавшимися нотками злой обиды, что было необычно и заставило обернуться Сурина, который вышагивал несколько впереди сталеваров.
— Да, да, нечестно, Артемий Иваныч! — повторила Ольга. — И просто не по-товарищески. Ведь я никогда не была обузой бригады, вспомните! Я в первый же день сказала вам: «Гоняйте и спрашивайте с меня, как со своих подручных». Это вот только Тимков тогда не поверил в мои силы и посмеивался, будто я для рекламы подалась в сталевары, хочу, мол, дешевую славу сорвать, а потом, дескать, в кусты… Но вы же, Артемий Иваныч, поверили! И разве я когда подвела вас? Разве вы хоть разочек видели, чтоб ноги у меня подогнулись или запищала я: «Ой, мамочка, не могу больше по пять тонн ферросплавов переваливать вручную!..» Нет, не было такого. Так почему же вы теперь не верите в меня и комиссара батальона не уговорите?
Сурин отвернулся, пробубнил себе под нос:
— Не девчоночье это дело — в атаку на немцев ходить.
— Но почему же, почему?.. Вот вы спросите Павку Тимкова, он вам скажет, сколько я мишеней поразила на стрельбище в Вишневой балке. Он еще тогда завидовал мне… Ведь правда же, Павка?
Но, наверно, именно потому, что Тимков завидовал удачливой стрельбе девушки и мужское самолюбие его было уязвлено, он ответил уклончиво:
— Одно дело — учебная стрельба, другое — по живым мишеням пулять.
— Да отчего ж «другое»? — недоумевала Ольга. — У меня и в бою рука не дрогнет. Честное комсомольское! Я, знаете, как Анка-пулеметчица смогла бы без промаха врагов бить.
— Эва, куда хватила! — Тимков усмехнулся всем своим спекшимся, некогда веснушчатым, а теперь уже каленым, без единой веснушки, лицом. — Сейчас, голубушка, иные времена. Сейчас пулеметчице Анке туго пришлось бы. Немец-то, глянь, танками напирает, так где же тут бабам встревать! Уж предоставь это нам делать. Нашему рабочему истребительному батальону!
В эту минуту Ольга готова была возненавидеть самоуверенного до хвастливости Тимкова, который явно незаслуженно присвоил себе право выступать от лица всех мужчин. Ольга верила, что Андрей-то Баташкин думает совсем иначе, и она взглянула на него открыто и ласково, а заговорила уже доверительно-тихим и оттого смягченным, прежним грудным голосом:
— Ну скажи же, Андрейка, что они не правы! Ты же всегда был рассудительным парнем.
Однако второй подручный, тот самый славный Андрейка Баташкин, который там, на мартеновской площадке, относился к Ольге как к равной, без обидного для нее мужского превосходства, здесь, за пределами цеха, хотел, должно быть, видеть в своем напарнике — девушку, только девушку, и поэтому сейчас оказался слишком уж благоразумным.
— Одна опасность грозит отечеству, и, конечно, все перед ней равны: и мужчины, и женщины, — сказал он. — А все же… Все же каждый должен совершить ему предназначенное.
— Говори, пожалуйста, яснее! — потребовала Ольга.
— Что ж тут неясного? Ты давно могла быть медсестрой или радисткой, если б время не теряла попусту. Но ты внушила себе дикую мысль стать стрелковым бойцом и хочешь, чтоб тебя записали в истребительный батальон, а комиссар Сазыкин против, да и мы, извини, не можем тебя поддержать, потому что нет такой инструкции — принимать в отряд женщин. Нет, и баста!
У Ольги в уголках глаз защипало, как если бы туда затек едкий соленый пот, выжатый печным жаром. Ей, нетерпеливой и самолюбивой, так хотелось сейчас же, немедленно определить свое место в будущем, что это общее недоверие товарищей казалось ей и унизительным и оскорбительным: ведь оно было порождено все тем же старозаветным самохвальством мужской силы перед «слабым полом»!
Злая обида на товарищей усиливалась. И когда сталевары, по негласному закону старшинства, вышли друг за другом в строгом порядке из проходной, Ольга впервые не хлопнула с маху по подставленным на прощанье широченным ладоням и не сказала обычное, товарищеское: «До
