Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов
В новом наступлении немецко-фашистских войск участвовало восемнадцать дивизий. Превосходство противника в артиллерии, в авиации и особенно в танках было почти двукратным. 20 августа его подвижные соединения форсировали Дон у хутора Вертячего и закрепились на левом берегу. Таким образом, внешний обвод обороны города был разорван. Пламя битвы перекидывалось непосредственно к стенам Сталинграда. Волею Истории он становился мучеником и героем.
XV
Утром 23 августа противотанковая истребительная рота, в которой находился Прохор Жарков, была переброшена в район хутора Вертячего и прямо с марша вступила в бой с противником, перешедшим в наступление с плацдарма на восточном берегу Дона.
Среди рвущихся мин Степан Поливанов и Прохор, при всей своей грузной амуниции, доползли до пустого окопа на глинистом взгорке и тут лишь перевели дух, присмотрелись — хороша ли позиция, а затем, стряхнув с себя земляные комья, стянули брезентовый чехольчик с шишковатого ружейного дула, обмахнули пыль со ствола заранее припасенным лоскутком портянки и с привычной неторопливостью распялили на бруствере окопа лапчатые сошники и поудобнее приладили лицевой упор.
Артиллерийская подготовка врага была длительной. Вся земля вокруг то раскидывалась черным веером, то била в поднебесье рыжими мохнатыми столбами и, казалось, вот-вот готова была могильно сомкнуться над головой. Непрестанно накатывали воздушные волны и, обдувая жаром, едкой размельченной глиной, чесночной вонью немецкого тола, словно бы все больше отъединяли двух бронебойщиков от товарищей.
И вдруг разом стих и гром и визг. Сухая жаркая тишина ворвалась в уши. Распрямившись, Прохор глянул поверх бруствера вдаль, но первое, что он увидел, был яркий лиловый цветок. Вокруг еще дымилась степь, мешалась с небом, а тот цветок чуть ли не с вызывающим бесстрашием маячил перед самыми глазами, и Прохор диву давался: как он только смог среди смертного ада сохранить и хрупкий тонкий стебелек и нежные прозрачные лепестки?..
— Глянь, полезли гады, — вдруг проронил Поливанов. — Теперь держись, рабочий класс!
И сразу точно истаял лиловый цветок, и Прохор, остро сузив глаза, увидел сквозь редеющий дым черные жирные пятна, похожие на внезапно расцветший чертополох. Пятна множились среди бурого жнивья, близились, пока не приобретали зловеще-угловатую четкость металла.
— Ишь, лестницей идут, уступом! — оповестил Поливанов.
Впрочем, Прохор уже и сам приметил необычайность движения ближних танков. Восемь из них, выстроившись ступеньками, явно намеревались нанести косой режущий удар. За танками короткими цепочками двигалась пехота.
— Хитро, хитро, — причмокнул Прохор, но тут же, независимо от распознанной вражеской хитрости, стал привычно-деловито разгребать клещеватыми пальцами землю в бруствере и укладывать в ямки толстые зеленоватые бутылки с горючей смесью.
— Что, на бросок подпустим? — спросил Поливанов.
— Само собой, на бросок…
Между тем реденько, вразброд захлопали противотанковые пушки, затявкали минометы: наша оборона мало-помалу оживала. Сбоку, за изломом хода сообщения, раздалось и несколько беспорядочных выстрелов из противотанковых ружей. «Нервишки не выдержали, — отметил про себя Прохор. — Сами на себя наводят огонь танков». И впрямь: неподалеку вспороли землю несколько снарядов из танковых пушек, а затем хлестко просвистели пули.
Все же, хотя и преждевременно выдали себя бронебойки, «лестница» из танков чуть приметно дрогнула, начала растягиваться, расчленяться; ее головная ступенька повернулась в сторону глинистого взгорка, где притаились Степан Поливанов и Прохор и где немецким танкистам, вероятно, померещилось подходящее местечко для успешного прорыва обороны. Теперь острие атаки восьми танков приходилось на двух бронебойщиков. Поливанов, приложившись щекой к лицевому упору, прохрипел:
— Ежели пехоту не отсекут от танков, долго не продержимся.
Прохор ничего не сказал в ответ. Он поднял с днища окопа присыпанный землей автомат и положил его на бруствер с той же спокойно-деловитой готовностью к бою, с какой еще недавно укладывал в открытые ямки бутылки с горючей смесью. В своих движениях он был медлителен и раздумчив, как хозяин, надолго обосновавшийся на новом месте и склонный завести на нем самый прочный порядок. Он знал, что никакая враждебная сила не сдвинет его, живого, с облюбованной позиции, ну а мертвого — и подавно! Ведь не на ветер же он, Прохор Жарков, бросил клятвенные слова: «Некуда нам больше отступать! За спиной она — Волга-матушка!»
Головной танк находился уже в трехстах метрах от окопа, он шел, поводя длинным стволом пушки, но Поливанов медлил. Казалось, он выжидал, когда черное смертельное дуло уставится на него, а уж тогда…
Раздался характерно глуховатый выстрел бронебойки, и Прохор увидел, как орудийный ствол судорожно дернулся кверху. Тем не менее танк продолжал надвигаться с набранной скоростью. Теперь в его неуклонном движении чувствовалось ожесточенное упрямство. Прямо перед собой он яростно и слепо хлестал длинными пулеметными очередями. Прохор поневоле пригнул голову. Однако в тот же миг он услышал не столько сам выстрел их многозарядной новенькой бронебойки, сколько смачное металлическое щелканье. Пулемет сразу смолк, точно озадаченный, а Прохор, осмелев, поднял голову над бруствером. То, что он увидел, наполнило его мстительной радостью. Передний, самый воинственный танк пятился с перебитой гусеницей, которая раскатывалась по жнивью дорожкой, в то время как опорные катки уже кромсали землю.
Радоваться, впрочем, было преждевременно. Из-за головного танка, справа, с натужным воем мотора, выбросился второй и, стреляя из пушки, пошел полным ходом на бронебойщиков. Поливанов спустил курок, но бронебойный патрон отскочил от башни. Самым же скверным было то, что танк уже находился в каких-то трех десятках метров и недоставало времени на перезарядку ружья. Оставалось одно: стянуть в окоп ружье, а самому улечься на днище, чтобы не быть раздавленным. Но прежде чем укрыться, Поливанов махнул Прохору — подал условный знак. И тот сейчас же выхватил из ямки-ячейки припасенную бутылку, круто размахнулся, с поворотом всего корпуса, с закидкой руки за спину, а затем, как бы раскрутившись, привстав даже на цыпочки, метнул бутылку в танк. Багрово-дымное пламя сразу же охватило башню. Из люка выскочил водитель в черном комбинезоне и, ошалев, заплетаясь ногами, помчался прямо на окоп. Тогда Прохор схватил автомат и подкосил его короткой очередью.
Тем временем Поливанов успел перезарядить ружье, стал устанавливать его на бруствер. Да, видать, замешкался наводчик: из черного вонючего чада выскочил третий танк. Прохор присел, и в тот же миг обвальный скрежет гусениц оглушил до боли в ушах, и по спине, по каске застучали комья земли. В окопе стало темно, как в могиле. К тому же один из глинистых скатов, хрустнув, начал сползать, давить на правое плечо. Прохор тряхнул им, онемевшим, а оно будто влипло в глину. Тогда, в страхе быть заживо погребенным, он напружился и дернулся всем телом, вырвался, прополз на локтях метр, другой, пока не столкнулся
