Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов
— Ну как — жива? — проник в сознание далекий, будто залетевший из прежнего мира молодой голос, и Ольга, обрадовавшись ему, как внезапному возвращению в тот прежний устойчивый земной мир из адского пекла, закричала весело, исступленно:
— Жива, жива! Что со мной будет!
Впрочем, она так и не расслышала своего голоса. Раздался оглушающий треск — и все то недоброе и противоестественное жизни, что из века в век зовется смертью, сгустилось в ослепительную вспышку. Но еще прежде чем взвизгнули осколки, стараясь как бы упредить их, рванулся вперед парень с дерзкими смешливыми глазами и прикрыл широкой спиной девушку…
Первым ощущением, когда оглушенная и ослепленная Ольга очнулась, было ощущение давящей сверху тяжести, а первая ее мысль была о том, что на нее обрушился каменный свод. И тогда, из страха быть заживо погребенной, она, лежащая распластанно, перевернулась на бок, чтобы хоть как-то избавиться от навалившейся тяжести. Это движение принесло ей свободу. Она глубоко вздохнула и тут лишь приоткрыла глаза… Рядом, вплотную, лежал кто-то наподобие бугристого мешка, но ни лица, ни одежды нельзя было разглядеть: через подъезд, как в вытяжную трубу, багровыми клубами несло горячий дым, и попахивал он кислой вонью немецкого тола, смрадной горечью пожарища.
Донеслись стоны, но кто стонал с такой мучительной и глухой настойчивой болью, Ольга опять не разглядела все из-за того же проклятущего дыма. Одно было ясно: так могли стонать лишь раненые. Значит, бомба разорвалась напротив подъезда и могла, конечно, ранить не только других, но и ее! В испуге вскочив, Ольга стала ощупывать себя. Платье на груди оказалось мокрым, липучим, и рука сама собой отдернулась с брезгливым ужасом. «Ранена, как есть ранена! — заметались мысли. — Но тогда отчего ж мне ни капельки не больно? Отчего я стою и даже не качаюсь, в то время как другие лежат и стонут? — И вдруг вспыхнула догадка: — Да, может, это вовсе и не моя кровь, а того… Ну того, кто мешком навалился на меня!»
Ольга наклонилась над человеком, который своей выгнутой, словно бы закостеневшей спиной и впрямь напоминал бугристый, с маху сваленный мешок, и осторожно погладила его волосы, мягкие и шелковистые, тихонько окликнула: «Жив?.. Живой?..» Однако мешковатый человек не только не отозвался хотя бы стоном, но даже не шевельнулся. Это удивило и встревожило. Тогда, встав на колени, Ольга приподняла его голову и так близко придвинула свою, что пылающим лбом ощутила мертвенный холодок чужой одрябшей кожи. И вдруг сердце подсказало: ведь это же убит он, добрый привязчивый парень, это он ценою собственной жизни спас ее!
— Эй, есть тут кто живой? — внезапно вынесло вместе с дымом чей-то стонущий голос.
— Есть, есть! — безрадостно откликнулась Ольга.
— Тогда ступай на улицу, — надсаживался и, как гнилая нитка, обрывался голос. — Ступай!.. Может, машину словишь… У меня, кажись, ноги напрочь… Промешкаешь — богу душу отдам…
Ольга выбежала на улицу. Но это уже не была улица в прежнем понятии. Дома с обеих сторон пылали, и огненные языки выбрасывались навстречу. Крупные искры кружились над мостовой вместе с мохнатыми клочьями сажи, похожими на черные галочьи стаи. Свистящий гул и треск огня все заглушал: и отдаленные разрывы бомб, и лопанье стекол в окнах, и паденье какой-нибудь железной балки с пятиэтажной высоты… Всюду, куда ни смотрела Ольга, — горелый битый кирпич, стеклянное крошево, вывороченные и рухнувшие крест-накрест трамвайные столбы с рваными и спиралью скрученными проводами, вздыбленные или же распяленные рельсы, горящие трамваи…
Однако улица, несмотря на весь погром, начала мало-помалу оживать. Из подвалов, подъездов, просто из нижних окон выползали старики, женщины, дети — кто с узелками, а кто в одной одежонке, — и все они, поглядывая вверх, с суетливо-тревожным проворством перебегали мостовую и скрывались в боковой улочке, ведущей к реке, потому что инстинкт самосохранения подсказывал каждому: если что сейчас и не горит в этом аду, так это она, Волга-матушка!
«Но как же можно бежать? — недоумевала Ольга. — Здесь, в подъезде, и, наверно, везде, везде лежат убитые, стонут раненые, а они, живые, здоровые, улепетывают почем зря!»
Именно потому, что ей самой и в голову не приходила мысль о спасительном бегстве, Ольга с укором поглядывала на бегущих.
Заметив рослого парня (он тащил на взгорбке сундучок), Ольга кинулась к беглецу, ухватилась за край болтающейся рубахи и, дергая ее на себя, заговорила, как всегда случалось в порыве гневного возбуждения, хриплым огрубевшим голосом:
— Да как тебе только не стыдно о своем добре думать! Ведь в подъезде раненые! Им помочь надо!
Парень по-матерному выругался да еще лягнул ногой в огромном сапоге на толстой, в два пальца, подошве, какие обычно носят рабочие горячих цехов. Однако Ольга не выпустила край рубахи, горьковато попахивающей застарелым потом; наоборот, она еще сильнее потянула ее на себя. И рубаха, ветхая от пота, конечно, затрещала по швам, а Ольга закричала уже требовательно, зло:
— Ну-ка повернись, повернись, гад! Дай мне глянуть в твои бесстыжие глаза!
Парень кинул исподлобья остервенелый, слепящий взгляд, но тут же его глаза съежились и пригасли.
— Ольга-а? — протянул он. — Вот те на-а!..
А Ольга, будто и не удивившись нежданной встрече, продолжала со злой хрипотцой:
— Нет, это просто не по-комсомольски, товарищ Тимков! Себя спасаешь, а на других плюешь.
— Да разве я о себе забочусь? — плаксиво возразил первый подручный. — Я же своей невесте подсобляю… Она вон там, в доме шестнадцать, проживает… Сердечница, можно сказать… Надо же ее за Волгу отправить…
— Не плачься! — прервала Ольга. — Иди на перекресток, лови машину.
— Да какие сейчас машины? Помилуй бог, голубушка!
— А ты шута из себя не разыгрывай! Ступай, куда сказано.
— Это что же, приказ сестреночки секретаря обкома?
— Это приказ совести моей и твоей.
— Ишь ты, какая идейная, совестливая! Видали мы таких!
Тимков подтянул на взгорбок съехавший сундучок и, хотя Ольга все еще не выпускала края его рубахи, шагнул вперед — так резко, норовисто шагнул, что в руках девушки остался клок ветхой ткани.
— Подлец! — крикнула она, чувствуя ненависть к Тимкову и злясь на себя за то, что не сумела удержать его. — Трус и подлец!.. Теперь мне ясно: ты свою драгоценную шкуру спасаешь! Только знай: мы тебя и за Волгой разыщем! Ты еще будешь держать ответ перед товарищами!
Не отзываясь, Тимков уходил все дальше…
Ольга сжала кулаки, оглянулась, но взгляд ее выражал беспомощность. Мимо уже толпами
